Мимо прошли два милиционера в черных дубленых шубах и валенках с галошами. У одного из микрофона рации попискивало: «Та-та, та-та-та, ти-ти-тиии…» — «Ямщик, не гони лошадей…»
«Ишь ты!» — ухмыльнулся невольно Крынкин и вдруг рассыпал не связанную еще пачку книг прямо на асфальт — затоптанный, захлюстанный, в месиве подтаявшего снега.
Ахнув, старик пал на колени, опередив Крынкина. Полы его черного пальто разлетелись по самой грязище. Трясущимися руками он подбирал книги и все время то ли стонал, то ли охал, носовым платком вытирая с переплетов мутные капли и грязь.
Опомнившись, Крынкин налетел на старика, выхватил у него из рук собранные книги, оттесняя его тулупным задом, и поднял остальные. Что он произносил в душе — неизвестно, вслух же говорил следующее:
— Ах, пап-паша, работать не даете… Своих дел у вас нет?! За чужими надзираете на общественных началах? Эт-тти мне пенсионеры!..
Старик вначале опешил. Потом взглянул на Крынки-на, руки тем же платком вытирая, и молвил необидчиво:
— Не обессудьте, молодой человек. Так уж судьба сложилась, что мне, кроме вас, и обратиться тут не<к кому…
Тренированным нюхом почуял Крынкин — странное, но не опасное. Он повозился со столиком, выигрывая время, и осведомился:
— А вы от кого?
— То есть как, извините? — старик даже наклонился к нему.
— Ну, вам кто-то посоветовал ко мне обратиться или как? — разъяснил Крынкин, не понимая, зачем тратит время на этого дремучего типа.
— Вот оно что, — с облегчением произнес старик. — Нет, простите великодушно, никто мне вас не рекомендовал. Я ведь здесь никого не знаю…
Очень странно он последние слова сказал. Улыбка у него какая-то дикая стала, и головой завертел, заоглядывался. Псих, твердо решил Крынкин.
— Нет, никаких рекомендаций. Это просто невероятная удача, что вынесло меня именно на вас! Дар небес! Ведь один вопрос у меня вашему веку, только один, и кому, как не вам, благороднейшего дела вершителю, ответ держать…
Закашлялся старик, мосластые руки к груди притиснул, завибрировал весь от надсады. Крынкин теперь разглядел, что пальцы у него прямо-таки коричневые от табака, а пальто… И вовсе это было не пальто.
Это был длинный сюртук. Швы побелели от старости, а пуговицы были разные — одни медные, другие костяные.
«Ну хипарь, ну дает!» — беспомощно подумал Крынкин, не в силах подумать что-либо другое.
«Ти-ти, та-та-та, ти-ти-тиии»… Мимо опять прошел патруль, и у Крынкина даже мелькнула мысль сдать им старика, а самому слинять — подальше и побыстрее…
А что он им скажет? Это ведь не кинокомедия с психами и санитарами…
Старик тем временем отдышался, вытер губы. Платок между пальцами потемнел, точно в нем раздавили вишню. Он виновато посмотрел на Крынкина, с досадой скомкал платок и швырнул в сторону.
— Еще раз простите, ради бога, — севшим голосом выговорил он. — Вас, молодой человек, извините, как именуют?
— Володя, — машинально ответил Крынкин.
— Владимиром… А по батюшке?
— Петрович…
— Владимир Петрович… Ах, боже мой, боже мой! — непонятно разволновался старик.
— Да что вам, собственно, надо? — возмутился наконец Крынкин. Он, которого даже сертификатные мальчики от восемнадцати до сорока лет уважительно именуют асом, стоит и теряет время непонятно с кем и неизвестно зачем!
Старик умоляюще протянул руку. Глаза его наполнились слезами, губы затряслись:
— Умоляю вас, Владимир Петрович, голубчик, не сердитесь! Безумно много зависит от вашего ответа, безумно…
Он отер глаза, успокаиваясь. Глубоко и судорожно вздохнул и заговорил:
— Покорнейше прошу вас, Владимир Петрович, вспомните — случалось ли вам встречать такую книгу? Автор ее — Дмитрий Хрисанфович Иванов, полный титул — «Человеческое братство. В ожидании Золотого века». Отпечатана сия книга, должно быть, в типографии братьев Айвазовых иждивением философического товарищества…
Как только речь зашла о книге, Крынкин моментально обрел трезвость мысли и стойкость духа. Ему всегда казалось, что любой вопрос на эту тему мгновенно включал у него внутри жужжащие, щелкающие, искрящиеся реле, бешено крутил катушки с магнитолентой, дробно строчил печатающим устройством, а ему, Крынкину, оставалось только дождаться подачи ответа на выход.
Но ответ не поступал. Информация была неполной. Крынкин помедлил, раздумывая, потом спросил:
— А года нет?
— Какого года? — не понял старик.
— Ну, года издания?
— А-а-а, простите, Владимир Петрович! Тысяча восемьсот восьмидесятый или восемьдесят первый… — старик, извиняясь, развел руками, — более точных сведений, увы, не имею…
Крынкин подумал еще. Старик примостился у облицованной серыми изразцами колонны и смотрел на него со страхом и с надеждой. Он, видимо, сильно замерз — часто вздрагивал и подгибал пальцы в рукава своего дурацкого сюртука.
— Вообще-то я не букинист, — неопределенно сказал Крынкин, разряжая молчание. Ему давно хотелось уйти, но не давало не к месту задетое профессиональное самолюбие. — Я ведь живыми книгами торгую…
Старик вдруг отодвинулся от колонны:
— Что такое? — протяжно спросил он, поднося ладонь к уху. — Что значит «живыми»? Мертвых книг, сударь мой, не бывает!
Крынкин недоуменно смотрел на петушившегося старца.
— Не в обиду вам будь сказано, сударь мой, — наседал на него размахивающий руками старикашка, — глагол «торговать» к книге не применим! Дассс! Совершенно ей чужд! Торговать книгой, как пуговицами, дровами, мясом, — омерзительно! Осквернять святое дело!
От гнева и натуги старик опять зашелся в кашле. Но, держась за тощую грудь, хрипел сквозь приступ:
— Их надо раздавать!., бесплатно!., бесплатно!., на улице!., в. лавках!., в деревнях!..
Подождав, пока старик смолкнет, Крынкин иронически спросил:
— А кто ж вам их за бесплатно изготовит, папаша?
Выпрямившись, старик хрипло, но торжественно молвил:
— В грядущем, сударь мой, каждый сочтет наиблагороднейшей из обязанностей хоть малым способствовать просвещению и возвышению человека!..
Критически оглядев его, Крынкин ответил:
— До грядущего дожить надо, папаша!
Вздрогнув, будто его кольнули, старикашка изумленно уставился на Крынкина, но вдруг глаза его сощурились, и Крынкин увидел, что в них мелькнуло новое, очень неприятное ему выражение.
Подумаешь… И не таких видали, Недавно один недоумок отдал ему без всякой доплаты и «Стамбульский экспресс» и «День Орла» за какого-то разлохмаченного Одоевского, которого никто больше не читал и читать не будет.
Стоп. Что-то мелькнуло. Ну конечно! Крынкин торжествующе улыбнулся старику и щелкнул пальцами:
— Ликуйте, папаша! Вспомнил!
— Да, сударь?
— Года два назад попросили меня найти это самое… «Человеческое братство». Сперва через знакомых, а потом сам явился. Историк, что ли… Я нашел, да только не продали — книга здорово редкая… — Крынкин невольно понизил голос: со стариком что-то творилось. — Потом, говорят, ее целиком реквизировали еще при царе. Считанные экземпляры остались…
Старик словно собирался молиться. Руки были сжаты перед грудью, глаза устремлены куда-то вверх, на лампу дневного цвета.
— Боже мой, боже мой, — захлебывающимся шепотом говорил он. — Вот, ничего не надо больше. Был человек, хотел найти, нуждался, искал, прочел… Ради одного этого… — Он вдруг скрестил руки на груди и выпрямился. Седые волосы засыпали воротник, глаза сверкали. — Да, ваше превосходительство! — фальцетом выкрикнул он. — Да! Просчитались! Именно оставлен след, и не на песке! Гос-по-дин полковник, жандармская крыса!..
Стараясь сделать все быстро и бесшумно, Крынкин запер киоск и нацелился умотать. Но старик очнулся, суматошно взмахнул руками и бросился к нему. Вцепившись в рукавицу Крынкина, он тряс руку восторженно и благодарно:
— Владимир Петрович! Милый вы мой, дорогой! Если бы вы знали, что вы для меня сделали!
Роясь свободной рукой в карманах, старик причитал:
