Или — тоже из области огромного количества крестьян, быстро ставших горожанами, — это «повреждение нравов», промежуточное состояние культуры, когда человек оторвался от деревни и еще не прикипел к городу, не перестроился, не стал носителем настоящей городской культуры. Это не происходит так быстро, как быстро человек может уехать из колхоза и устроиться на завод. Или даже институт закончить. Или даже в Союз писателей вступить…

Сельская масса должна освоиться в городе, выработать в себе такую культуру, которая всеми своими формами способствовала бы новому роду занятий, новому образу жизни.

Это процесс не только отдельных людей, или групп, или масс, это процесс преображения всего города, всех его служб, всей его культуры и самого его облика.

Литераторы последних десятилетий, сами выходцы из села, основательно разработали феномен промежуточной культуры. Тут первым приходит на память имя В. Шукшина. «Живет такой парень», «Ваш сын и брат», «Печки-лавочки», «Калина красная» — нерв этих фильмов, как и нерв главного характера рассказов В. Шукшина — в драматическом, непрерывном, желанном, порою — трагическом движении крестьянина от своей культуры сельской, земледельческой к культуре иных сфер, иного труда, иных социальных слоев.

Не надо думать, что это — открытие В. Шукшина, он работал в традициях русской литературы, где тема перехода крестьянина в иные человеческие качества разрабатывается постоянно. Скажем, С. Есенин с большой лирической силой написал крестьянский характер на переломе политическом, социальном, когда страна меняет всю структуру управления, всю идеологию, когда перед селом открывается новый путь, когда сам герой поэтического мира глубоко переживает свою промежуточность. Большие поэты порою создают такие строки, в которых сказывается весь их облик — весь в одной строке. У С. Есенина есть строка —

И утратив скромность, одуревши в доску…

Вот он поэтический, стилистический, лексический образ промежуточности.

Первая половина строки — вся из романса, городской классики, вся из литературы. Вторая — из живого, разговорного, сельского языка.

Как-нибудь посмотри — насколько промежуточный характер носят многие стихотворения А. Кольцова, те, которые он писал под благотворным влиянием своих городских учителей.

Вот например:

Не может быть, чтобы мои идеи

Влиянья не имели на природу.

Волнение страстей, волнение ума,

Волненье чувств в народе —

Все той же проявленье мысли.

Небесный свет перерождает воздух,

Организует и живит элементы

И движет всем — по произволу духа.

Это тоже А. Кольцов, но, представь себе, если бы он писал только такие стихотворения, был бы он бессмертен? Ведь помнятся же всем не эти «элементы» — свидетельства его приникания к культуре города — книжной, искусственной, размышлительной. Помнится совсем другое:

За рекой, на горе,

Лес зеленый шумит;

Под горой, за рекой

Хуторочек стоит.

В том лесу соловей

Громко песни поет;

Молодая вдова

В хуторочке живет…

И помчится, и поется, и живет в душе «по произволу духа» поэта!

Письмо восьмое (окончание)

Итак, о сюжете былины «Минула и Вольга».

Думаю, что былина эта — осколок древнего пространного эпического сказания, которое сюжетно было выстроено так, как и другие (у других народов) подобные создания народного духа:

Герой-богатырь Вольга, свершив достойные подвиги во имя благоденствия рода, едет на поиски своей суженой, а в пути встречает чудесных помощников, как встречают их, скажем, батыры тюркского эпоса, герои Кавказа, герои украинских сказок и пр. Помощники являют собой гиперболизированные и персонифицированные свойства самого богатыря — один метко стреляет, другой обладает невероятным зрением, третий — слухом, четвертый может много съесть, пятый — выпить, шестой бегает быстрей ветра…

В былине «Минула и Вольга» остались только следы подвигов Вольги:

Похотелося Вольге много мудрости:

Щукой-рыбою ходить ему в глубоких морях,

Птицей-соколом летать под оболока,

Серым волком рыскать во чистых полях…

Но рассказ о деяниях и оборотничестве этого древнего героя славянского эпоса можно найти в былинах «Волх Всеславьевич» и «Вольга», которые, несомненно, являют собой части все того же единого сказания о Вольге (Волхе):

А повернулся Вольга сударь Буславлевич,

Повернулся серым волком,

И проскочил-то он на конюшен двор,

Добрых коней тех всех перебрал,

Глотки-то у всех у них перервал…

(Так Вольга спасает свой род от нашествия недругов).

Исследователи не сомневаются, что былины о Волхе — это песни древнейших времен, но, основываясь на внешнем содержании былины «Минула и Вольга», относят ее к временам позднейшим, к XV веку, хотя можно ли с полным на то основанием считать, что тут народ только использовал образ Волха в новом сочинении, а не приспособил старую песню для новых времен?

Сказания о Волхе могли в языческие времена и не исполняться целиком, такое исполнение могло быть табуировано, как это сохранилось в отношении исполнения древних сказаний, скажем, у алтайцев. А с внедрением христианства, с насаждением чуждой и непонятной славянам веры, наверняка пение древних песен было делом запретным, певцы жестоко преследовались, избивались, что переосмысленно зафиксировано в былине о Соловье-разбойнике. Потому эпос окончательно распался на отдельные песни.

Но видно, что «Волх Всеславьевич», «Вольта» — это остатки начального пласта, а «Микула и Вольта» — его сюжетное продолжение.

То, что Вольта в данном сюжете едет собирать дань по городам, только может подтвердить первоначальный мотив его поездки — поиски невесты, ибо город в давней символике как раз и обозначает невесту, а князь — жениха (венчание на княжество, на царство).

Вольта встречает не шестерых чудесных помощников, а одного только Микулу, который теперь за века бытования песни, за века, утвердившие землепашца — солью русской земли, совместил в себе все чудесные свойства и качества былых помощников героя-богатыря Вольги.

Сюжет так повернулся к XV веку, что Микула стал главным героем, воплощением самых высших и заветных человеческих возможностей. Однако былая расстановка сил и героев — кто главный, а кто второстепенный — дает себя знать и в этом варианте. Смотри, стоит только изумленному Вольге сказать:

Ай же оратай, оратаюшко!

Поедем со мною в товарищах

А ко славному городу ко Гурчевцу

И к тыим городам за получкою…

и Микула сразу собирается с ним в дорогу, ничего не выясняя, ничего не говоря, даже не окончив свою космическую пахоту. Так же поступали все чудесные помощники богатырей в том варианте этого сказания, который был к моменту записи и позабыт, и разрушен, а оставшиеся его частицы приспособлены к современному сознанию сказителей и современной им обстановке.