Клавдий нахмурился. Он ожидал, что Юния окажется умнее. Неужели она не поняла, насколько важны эти свидетельства былой преступной связи между его сестрой и Сеяном? Она собралась подделать кучу документов, чтобы доказать свой вымысел, а сама держит в руках то, что полностью подтверждает его. Наконец Юния успокоилась, присела и задумалась, обхватив непричесанную голову руками. Клавдий невольно залюбовался ее красотой, буйными белокурыми локонами и тонкими изящными пальцами с розовыми ноготками. Он тихонько наблюдал, как она в раздумье морщит лобик, недовольно сдвигает летящие брови и суживает темные миндалевидные глаза. Тень от густых ресниц опустилась полукружьем на щеки. Пусть мыслит, в ее силах найти собственную ошибку самой.

– Ты умен, Клавдий, а я еще неразумна, как малое дитя, – наконец с усилием проговорила она.

Клавдий счастливо вздохнул. Не придется растрачивать пыл красноречия, она сама нашла нужный ответ.

Юния еще какое-то время думала, затем тряхнула волосами и решительно произнесла:

– У тебя есть на примете надежный человек, владеющий искусством подделки чужих почерков?

– Мой секретарь силен в этот хитром деле, как никто другой, и на него можно положиться. Он молчалив, как рыба.

– У него нет языка? – спросила Юния.

– Есть, но он нем с рождения. А чей почерк нужно подделать?

– Эвдема, врача Ливиллы. Вполне естественно, что он мог, как сообщник, написать Сеяну, кем Ливилла разрешилась от бремени. Думаю, что Тиберий скорее поверит бесстрастной записке врача, чем любовным излияниям и жалобам на тошноту. Кстати, ты не упомянул, какая участь постигла Эвдема после раскрытия заговора.

– Его удушили в тюрьме, а тело через несколько дней всплыло в Тибре близ храма Эскулапа, – ответил Клавдий. – Ты, смотрю, не обратила внимания, но на одном из писем Ливиллы сделана приписка его рукой. Видимо, это письмо он доставлял не лично Сеяну, а через раба. Моему секретарю достаточно будет этого образца.

Юлия довольно потерла руки. Надежда окрылила ее. Не зря она выбрала в союзники Клавдия! Его личина дурака скрывала острый, незаурядный ум. К счастью для него, Ливия слишком поздно приподняла эту маску. Клавдий, благодаря хитрости и осторожности, один из всей семьи сумел выжить. Но неожиданно он задал ей вопрос, и она растерялась.

– Скажи мне, Юния, как ты собираешься вплести в эту историю Фабия?

Она посмотрела на него, и Клавдий понял, что ответа у нее нет.

– Ты еще так неопытна в дворцовых интригах, моя девочка, – ласково произнес он. – А тебе следовало бы знать, что некоторое время Павел был любовником прекрасной Юлии, дочери моей сестры. Фабий никогда не говорил тебе об этом? Именно он выкрал у Сеяна эту переписку, хотел уничтожить, но…

Пораженная Юния мотнула головой и вдруг заулыбалась, к удивлению Клавдия.

– Тиберию это известно?

– Да. Только благодаря увещеваниям Фабия Юлия и согласилась уехать, притворившись больной накануне помолвки, а цезарь уже получил письмо Апикаты. Твой Фабий прежде был и другом Сеяна, но успел вовремя отречься от него. Именно это своевременное предательство и то, что он способствовал отъезду Юлии, обеспечили ему милости Тиберия и назначение на пост консула совместно с Луцием Вителлием на второй год после казни Сеяна. Кстати, Вителлий своим консульством был обязан тому, что не воспрепятствовал, когда Тиберий насильно увез его юного сына на Капри для гнусного разврата.

– Мой Клавдий! – восторженно объявила Клавдилла и даже, не сдержавшись, захлопала в ладоши. – Известно ли тебе, что мой, как ты изволил выразиться, Фабий уже подписал себе смертный приговор!

Настала очередь удивиться Клавдию. Юния нетерпеливо рванула с шеи золотое ожерелье, застежка лопнула, драгоценные нити распались, и какой-то предмет покатился по полу к ногам Клавдия. Он нагнулся за ним и увидел перстень с камеей, изображающей Венеру и орла.

– Да он действительно сошел с ума от любви, если подарил тебе эту бесценную вещь работы мастера Сострата! Слишком многие пытались его уговорить продать эту красоту, предлагая взамен немалые деньги. Эта камея – единственная в своем роде. Старый Сострат, уже почти ослепший, создал ее за несколько дней до смерти. Это прибавило ей ценности, а отец Фабия, говорят, перехватил ее у наместника Египта, приехав в мастерскую первым. Этот наместник в своей злобной досаде выжил даже сыновей Сострата из Александрии.

– Я знаю, – подхватила Юния. – Они обосновались в Риме, я заказывала им несколько камей для подарков. Это чудная новость. Бедный Фабий! Не стоило быть настолько неосторожным, доверяя любовнице!

Дальнейшие действия Юния предоставила Клавдию, который заперся в таблинии с Полионом. А девушка пошла спать: головная боль сделалась невыносимой, и изнеженному телу требовался отдых.

Вечером, когда в домах загорелись первые огни, они мирно поужинали втроем при неровном свете масляных светильников. Кальпурния постаралась подать более изысканные блюда, к вящей радости Юнии, привыкшей к роскоши римских пиров.

А наутро Клавдилла надолго отправилась в город со своей преторианской охраной, не пожелав взять для сопровождения никого из домочадцев. И тотчас после полудня старый дом Клавдия наполнился необычной суетой. Сам хозяин был разбужен непривычным стуком и шумом голосов.

Благодарная Юния велела искусным мастерам перекрасить стены, обновить фрески, изготовить новую мебель и заменить старые занавеси. Довольная Кальпурния мелькала везде, распоряжаясь и советуя, Клавдилла ловила на себе ее взгляды, полные восхищения. Удивленный Клавдий пытался спорить, но, видя тщетность попыток, махнул рукой и перебрался отдыхать в беседку сада, куда еще не добрались рабочие.

К вечеру Юния и Кальпурния куда-то уехали вместе, а когда вернулись, за ними следовала вереница рабов. Хозяина вытеснили и из его тихого убежища, и вскоре запущенный сад стал преображаться: постригались деревья, высаживались новые кусты, устанавливались прочные скамьи взамен полусгнивших, старую беседку снесли, заменив более красивым сооружением.

Эти работы по обновлению Клавдиева жилища растянулись на весь сентябрь, а когда они окончились, старый дом неузнаваемо изменился. Из глубокого уважения к хозяину Юния велела не трогать таблиний, и только в этом месте все осталось почти по-старому, если не считать заново выложенного на этрусский манер очага и новых занавесей.

В это время Клавдий не бездействовал, составлял вместе с секретарем записку Эвдема. Это была трудная, кропотливая работа: Клавдий никогда ранее не общался с Эвдемом, и если вдруг Тиберий решил бы сделать проверку, то все должно было быть безупречным. Раб много часов старательно выписывал буквы, опираясь на те скупые строки, что были набросаны врачом на одном из писем Ливиллы.

Стоило Клавдию обмолвиться, что работа у секретаря пока не клеится, как Юния перестала от волнения спать по ночам. Она сильно похудела, лицо осунулось, лихорадочным блеском загорелись черные глаза. Она не вставала с кровати, и заботливая Кальпурния кормила ее насильно с ложечки, а хозяин ежедневно читал ей вслух свою историю этрусков. Юния сама попросила его об этом, но не слушала, а созерцала расписной потолок, и в уме ее билось: «Гай! Гай!» Так прошла неделя.

Но в седьмой день до октябрьских ид, в ежегодные праздники Венеры и Счастья, наконец-то приехала Друзилла, которой Юния уже давно отправила письмо с приглашением. Естественно, что с ней прибыла и Ливилла, соскучившаяся по подруге. Они привезли с собой много шума, сплетен и кипу посланий от отца и знакомых. Клавдий с удовольствием заметил, как ожила его драгоценная гостья, у нее появился здоровый румянец и значительно улучшился аппетит.

Сестры без стеснения заняли лучшие покои рядом со спальней Юнии, сдвинули все занавеси, превратив узкие кубикулы в одну большую комнату. Целыми днями и ночами они валялись на мягких коврах и шкурах, пили много вина и без умолку болтали.

Для Клавдия наступили тяжелые дни, полные шума и бессмысленных хлопот. Удаленный от Рима, он отвык от этой прежде привычной праздной суеты. К тому же Друзилла и Ливилла особо не церемонились с ним, не проявляли должного уважения. Клавдий старался этого не замечать, вновь надев личину хромого глупого заики, его радовало лишь то, что Юния пришла в себя, отвлеклась от страшных переживаний. А секретарь продолжал трудиться.