Только сейчас Клавдилла заметила, что опустилась ночь. Она закуталась в тонкую шаль, спасаясь от холода, и они вернулись в дом.

В дальнем углу ее кубикулы тихо тренькал одинокий сверчок, потрескивал фитилек в глиняном светильнике. Эти звуки заполняли тишину. Внезапно навалилась тоска, сдавив грудь. Юния заскучала по Гаю, заволновалась, охваченная неясным предчувствием. Смарагд Тиберия на столике поблескивал в неровном свете, нагнетая тревогу. Клавдилла кинулась на постель, забилась под одеяло и совсем неожиданно для себя заплакала.

И в этот миг на Капри застонал во сне ее любимый, почувствовав, как тоскует вдали половинка его души.

Когда Клавдилла понемногу успокоилась, выплеснув грусть вместе с непрошеными слезами, ум ее обрел ясность и остроту. Юния подумала о Фабии Персике. Она совершила непростительную глупость, поддавшись бездумной страсти на следующий день после свадьбы. Ее мучили и угрызения совести, что она презрела свое обещание не принадлежать ни одному мужчине, кроме Калигулы. Но с совестью удалось договориться, сожаления отступили, на смену им пришли раздумья, как избавиться от влюбившегося Фабия. Юния даже рассмеялась. Надо же, Друзилла была бы счастлива, если бы Персик пообещал жениться на ней. Она так любит этого кутилу!

Вдруг пришедшая мысль заставила Клавдиллу резко сесть. Друзилла поможет ей в осуществлении замысла, стоит только дать ей понять, что сердце Фабия принадлежит другой женщине. Она мстительна и коварна, недаром Клавдий сказал, что она представительница худшей ветви их рода. Не поручить ли ей отвезти на Капри… Отвезти, а затем убрать с дороги? Юния прижала холодную ладонь к пылающему лбу. О боги, сколько мыслей! Как выбрать верную? Эта кутерьма в голове заставила ее застонать и бессильно откинуться на подушки.

Может, использовать дочь Ливиллы – племянницу Клавдия и Германика? Но как? Эта располневшая женщина, потерявшая красоту и стать, не выезжает из Геркуланума, ее муж, Рубеллий Бланд, выскочка из низов, навязанный внучке Тиберием, говорят, не спускает с нее глаз. Она уже сыграла свою роль в раскрытии заговора Сеяна и Ливиллы, из страха согласившись даже обвинить собственную мать. Ненадежна. Кто знает, как поведет она себя, представ перед цезарем? Имя Юнии не должно всплыть ни в коем случае, иначе и ей, и Гаю грозит смерть.

Клавдилле больше всего хотелось забыться сном, но бессонница не отступала, запуская цепкие лапы в напряженный ум. Как связать Фабия Персика с тем, что она задумала?

Сколько вопросов оставалось без ответа! Сколько замыслов не могли собраться воедино! И, самое главное, в чем Юния прежде всего рассчитывала на Клавдия, – это образцы почерка Сеяна, Ливиллы и врача Эвдема. Где раздобыть их? И кто подделает документы?

Тиберию надо доказать, что Гемелл не сын Друза. Способ, выбранный ею, конечно, хорош, но как его осуществить? Юния отдавала себе отчет, что только Клавдию она может доверить все детали своего замысла.

Но сон наконец завладел ее хорошенькой головкой, замутив и смешав все мысли.

Она встала довольно поздно, когда теплое солнце уже подошло к зениту. Голова раскалывалась на тысячу кусков, долгожданный сон не принес облегчения. В доме было тихо. Юния отметила, что Кальпурния побывала у нее в комнате, поставив свежие букеты полевых цветов. Клавдилла улыбнулась: управляющая начала ей нравиться своей ненавязчивой заботой, к тому же она заметила у кровати поднос с завтраком. Половинки оливок причудливо украсили тонкие ломтики козьего сыра, свежие булочки, аппетитно пахнущий гусиный паштет в вазочке и кувшинчик с прохладным вином. Клавдию повезло с прислугой, которая, как не без оснований догадывалась Юния, исполняла роль и наложницы хозяина.

Клавдилла с аппетитом позавтракала, а после живительного глотка вина головная боль отступила. На смену ей вернулись вчерашние мысли. Молодая женщина быстро накинула тунику и прошла в таблиний. Как и ожидалось, старый Клавдий был там. Угли очага едва тлели, даря скудное тепло. Клавдий даже не повернул головы при ее появлении, охваченный глубокими думами.

Его таблиний в изобилии украшали этрусские фрески и потрескавшиеся вазы. На полках, между бюстами Германика и его погибших сыновей, в идеальном порядке располагались свитки. Невысокая статуя Тиберия вырисовывалась в дальнем темном углу. Наконец Клавдий очнулся и с трудом поднял голову. Его темные умные глаза внимательно оглядели гостью.

– Я помогу тебе, Юния Клавдилла. Помогу, даже если это будет стоить мне жизни. Когда-то я дал обещание Германику оберегать его семью. Я плохо справился с этой задачей, но ради последнего сына моего брата я готов на все. Слишком долго я бездействовал в тихой Капуе, прячась от мира, будто черепаха в свой панцирь.

Юния всматривалась в его лицо. При дневном свете он показался ей не таким уж старым. Его истинный возраст скрывали густая отросшая шевелюра, грубая щетина и резкие продольные складки на лбу и щеках.

– А ты ведь не так стар, Клавдий, – вдруг произнесла она. – Ты слишком привык прятаться за безопасной личиной дурачка и бесполезного старика.

– Я ненамного старше твоего любовника Фабия, – ответил ей Клавдий, и Клавдилла изумленно открыла рот, пораженная его осведомленностью.

– Но ты ведь…

– Да, я понимаю, ради чего ты изменила своему возлюбленному. Для тебя, как и для Калигулы, хороши все пути к цели. Догадываюсь также, что ты решила избавиться от своего любовника, но еще не продумала все до конца.

– Разгадка была близка сегодня ночью, – сказала Клавдилла, – но ускользнула от меня, я не могу теперь собрать воедино все нити. Я совершила ошибку, полагая, что Фабий по-родственному предан Гаю. Но он серьезно полюбил меня и без раздумий утопит Калигулу, лишь бы жениться на мне. Мне надо было раньше приводить в исполнение свой замысел, пока Гай не стоял на его пути.

– Ты права. Чувства мужчин порой трудно предсказать.

Клавдий замолчал. Юния не торопила его, бесцельно уставившись в угол. Она отчасти успокоилась, разум ее освободился от излишних сомнений, теперь она была способна ясно мыслить. Клавдий подошел к полкам со свитками.

– Это моя гордость! – произнес он, указывая на пожелтелый пергамент. – Я много лет писал историю этрусков, пока не сложил последний свиток на полку.

Клавдий резким движением сильных рук развернул шкаф, и открылась потайная запыленная ниша. Он достал резную деревянную капсу:

– Это может нам пригодиться.

Юния в волнении подалась вперед.

– Это письма Ливиллы к своему любовнику. Обычно осторожный Сеян перестал их уничтожать с тех пор, как возымел желание жениться на Юлии, видимо решив с их помощью погубить мою сестру. Они чудом попали ко мне, как-нибудь потом я расскажу эту историю, сейчас важно другое. Видимо, пришло время им вновь появиться на свет.

Юния жадно схватила капсу и извлекла первый свиток. Облачко пыли взлетело вверх. Она пробежала глазами письмо: любовные признания Луцию Элию Сеяну, договор о встрече, жалобы на недомогания. Ерунда! Другое было поинтересней: жалобы на плохое самочувствие участились. Неискушенная Юния, только прочтя третье, наконец догадалась, что Ливилла в ту пору была беременна.

Клавдилла радостно вскочила и в волнении заходила по комнате:

– Вот! Смотри, Клавдий! Ливилла сама признается в том, что ее плод – это результат прелюбодеяния. Она жалуется истинному отцу ребенка на тяжелую беременность.

Но радость Юнии поутихла, когда она прочла четвертое, последнее письмо. Те же жалобы и признания в любви.

– Где же упоминание о том, кто родился? Да в письмах не назван адресат, их, видимо, кто-то передавал лично Сеяну. Как мы сможем доказать Тиберию, что Ливилла писала это не Друзу? Цезарь закроет на все глаза, лишь бы погубить Калигулу. Надо нанести удар в самое сердце старика, едва ли там утихла ненависть к Сеяну. Он никогда не сделает преемником выродка того, кто надругался над светлым чувством доверия и дружбы и предал его, отравив родного сына. Эти письма были хороши пять лет назад, но не сейчас.