— Не нравится мне все это, — хмурясь, заявила Мелисса. — Все-таки не мешало бы тебе, муженек, послать в Рим кого-нибудь из рабов. И нам будет спокойнее, и господину, может быть, понадобится передать тебе какие-нибудь распоряжения…

— Послать-то некого, — с озабоченным видом произнес Эсхрион. — Дорога в снегу, а у меня одни старики, еле ноги передвигают…

— А этот новенький? Подручный кузнеца? Разве не найдет дорогу в Рим? С виду он очень резвый — за нашей Акте бегает вприпрыжку…

— О, мама! Ради всех богов! — негодующе воскликнула Акте. — Ты опять меня злишь? Нет у меня никаких дел с этим мозглявым юнцом. Если бы ты видела, как он управляется с молотом — того и гляди сам себя сделает калекой!..

— Ну, я пойду, — сказал Эсхрион, направляясь к двери. — Надо всех лежебок повыгонять на свежий воздух. Пусть наводят порядок, а то нагрянет господин — розог на них не напасешься… Скажи Гирнефо и Автоное, чтобы они готовили гладиаторам еду, — обратился он к Мелиссе, — хватит им прятаться…

— Мне тоже есть чем заняться, — сказала Акте.

— Куда ты собралась? — всполошилась Мелисса.

— Посидела бы пока в комнате, дочка, — неуверенно проговорил отец.

— Да не бойтесь вы за меня! Я должна приготовить отвар из фарфара^[362] и ивовой коры. Это для Ювентины — ей нездоровится. Боюсь, что она сильно застудилась в пути…

— Этот ее новый господин, — ворчливо произнесла Мелисса. — Сведет он ее в могилу, если будет вот так посылать в холод и в снег…

— И еще мне нужен будет уксус, — вспомнила Акте. — Ивовая кора с уксусом — лучшее средство при горячке. Сам Гиппократ его использовал…

— Какая же ты у меня умница! — покачала головой Мелисса, с улыбкой глядя на дочь. — И откуда ты знаешь, чем лечил Гиппократ?

— Об этом еще покойный Мелампод говорил.

Между тем гладиаторы, натаскав дров, жарко растопили очаг. Трое из них прилегли на лавки. Двоим другим Тевпил принес бараньи шкуры, и они, расстелив их на полу перед очагом, легли на них и сразу уснули. Бодрствовать остались Мемнон и Сатир, сидя за большим столом и вполголоса переговариваясь между собой.

Они говорили о том, когда и по какой дороге пробираться в Кампанию. Сатир предлагал идти Латинской дорогой, при этом обнаружив прекрасное знание местности между Римом и Капуей. Ему были известны не только крупные города, расположенные по этой дороге, но и многие сельские местечки, близ которых находились заезжие дворы. Сатир рассказал Мемнону, что в свое время служил у письмоносцев сицилийских откупщиков, исходив с ними вдоль и поперек всю Италию, а заодно и Сицилию. Оба согласились с тем, что на Аврелиевой вилле не стоит задерживаться дольше одного дня.

Разговор их прервал Эсхрион, который, выйдя из своей комнаты, молча направился к выходу.

— Куда ты, земляк? — остановил виллика Сатир.

— Надеюсь, ты не забыл, что я управитель этой усадьбы? — с достоинством ответил Эсхрион, которому показалось, что гладиатор обратился к нему не очень почтительно. — В мои обязанности входит ежедневно наблюдать, как идет работа, везде ли порядок, на месте ли рабы, здоровы ли они, нет ли каких жалоб…

— А ты не против, — прервал его Сатир, поднимаясь со своего места и обменявшись взглядом с Мемноном, который понимающе улыбнулся, — ты не против, если я воспользуюсь случаем, и мы с тобой вместе осмотрим твое хозяйство? Ты ведь уже знаешь, что я родом из сельской местности, — продолжал он, выходя из-за стола. — В глубине души я не перестаю надеяться, что милостью бессмертных богов и своего добрейшего ланисты получу в конце концов деревянный меч и поселюсь где-нибудь в деревне, чтобы доживать век не в душном и смрадном городе, а на лоне природы, хорошо бы на берегу тихой речки, со своим садиком, огородом и всем прочим — чего еще нужно свободному человеку…

Говоря это, Сатир взял со скамьи и набросил на плечи свой плащ.

Вместе с управителем он вышел во двор усадьбы.

День уже вступал в свои права. Погода явно менялась к лучшему. Поднявшийся на рассвете сильный африк^[363] заставил отступить слабеющий аквилон^[364] и быстро расчистил от туч небо, на котором ярко засверкало солнце. Выпавший за ночь снег на глазах меркнул, теряя свою ослепительную белизну.

Эсхрион, поприветствовав кузнеца, стал расспрашивать его, как идет работа и управится ли он с нею до назначенного господином срока.

Пока между ними шел разговор, Сатир подошел к сваленному в кучу оружию и, нагнувшись, поднял бронзовый шлем с тремя рваными дырами — следами удара, нанесенного трезубцем.

— Моя работа! — с удивлением воскликнул Сатир, рассматривая шлем.

Эсхрион и кузнец, оборвав на полуслове свою беседу, повернулись к гладиатору.

— Бедняга Тисамен! — задумчиво продолжал Сатир. — Я убил его, как врага, хотя никогда мы не испытывали друг к другу неприязни. Напротив, часто ели и пили за одним столом, дружелюбно болтали о том и о сем. У меня с ним было много общего — оба мы родились свободными и обоих нас бросили в гладиаторы за побег…

Внимание Сатира привлекли три небольших круглых щита, висевших на стене кузницы. Стараниями кузнеца они уже были приведены в полный порядок. Эти щиты, покрытые поверх обтягивавшей их твердой воловьей кожи листовой бронзой с чеканными изображениями, назывались пармами. Щиты были легче обычных, прочны и удобны. В руках искусных бойцов пармы служили надежной защитой.

— Они были сильно повреждены, — сказал кузнец, заметив, что Сатир с интересом разглядывает щиты. — Пришлось немало потрудиться, чтобы придать им первоначальный вид, — не без гордости за свою работу добавил он.

— Клянусь Вулканом, ты искусный мастер! — с похвалой отозвался тарентинец и, помолчав, спросил: — А есть у тебя еще такие?

— Есть штук пять или шесть. С ними будет меньше хлопот — они лишь помяты…

Сатир снял со стены один из щитов и привычным движением надел его на левую руку.

— Прекрасно! — воскликнул он с непонятной для кузнеца радостью, сделав несколько упражнений со щитом, отражая им удары воображаемого противника. — А наконечники для дротов? — спросил тарентинец. — Тебе нетрудно было бы их изготовить? Штук семь, не больше?..

— Сделаю не хуже, чем в мастерских Стертиния, — ответил кузнец, — хотя господин никогда не заказывал мне наконечники для дротиков…

— Можешь считать, что ты уже получил заказ, — сказал Сатир. — А этот щит я возьму с собой и покажу своим товарищам. Если он им понравится, как мне, то у тебя сегодня будет семеро помощников.

Пока Сатир разговаривал с кузнецом, Эсхрион подозвал к себе подручного и спросил его:

— Ты найдешь дорогу в Рим?

— Ты хочешь послать меня в Рим? — обрадовался юноша.

— Да. Нужно кое-что передать нашему господину… Помнишь, где стоит его дом?

— Я там был всего один раз. Господин купил меня у храма Кастора, привел к себе домой и в тот же день отправил сюда…

— Дом господина находится на Этрусской улице. Поспрашиваешь у прохожих и найдешь. Скажешь господину, что…

— А вот этого делать не следует ни в коем случае, — сказал, обернувшись к виллику, Сатир, прервав свой разговор с кузнецом.

— Что плохого видишь ты в том, что я пошлю посыльного к господину? — нахмурился Эсхрион, очень недовольный вмешательством гладиатора в свои распоряжения.

— Господин вряд ли похвалит тебя за это, — жестким тоном продолжал Сатир. — Неужели ты не понимаешь, почему я и мои товарищи явились сюда ночью, тайком? О нашем пребывании здесь никто из посторонних не должен знать, ни одна живая душа. Кто поручится, что этот юноша не сболтнет лишнего в Риме? Малейший слушок о том, что ученики Аврелия выпущены из-под стражи и укрываются в его имении, может вызвать всякие толки и подозрения. Представляешь, какой может разразиться скандал и как это может повредить нашему господину? Нет, нет, почтенный мой земляк, эту твою затею придется оставить. Она чревата непредсказуемыми последствиями.

Эсхрион не нашелся, что возразить на эти доводы.