-- Квинт Ацилий.

  Неуклюжий, широкоплечий парень с походкой, словно только что отошёл от сохи. Ничего, изменить походку не трудно, а руки крепкие, меч удержат.

   -- Децим Опилий.

   Маменькин сынок. Смотрит смущённо, губы трясутся, сжался в комочек... Но раз пришёл, сумел перебороть собственную неуверенность, значит не всё ещё потеряно.

   -- Авл Курсор.

   Плутовской взгляд выдал с головой. Бальвенций перегнулся через стол, накрыл ладонью кошель.

   -- Будешь воровать - руки отрежу!

   Новобранец резво отпрянул, потом расправил плечи, вспомнил, где находится, ухмыльнулся; прищуренные глазки скользнули по золотому перстню, пробежали по ликам на фалерах. Ухмылка стала шире, взгляд наглее.

   -- Эти деньги мне Цезарь дал.

   Бальвенций сел на место. Воровать будет, служить тоже. Новобранец живо подобрал кошелёк, подбросил в руке, проверяя деньги на вес, и пошёл к выходу.

   В бесконечных изматывающих тренировках пролетел месяц. Опали последние листья, покрыв землю толстым мягким ковром, - и лес стоял голый и некрасивый. По утрам от реки тянуло болезненной сыростью. Ватные шапки тумана накрывали причалы, бараки портовых рабочих, качающиеся на рейде баржи. Ослабевшее солнце лишь к полудню разгоняло мутную дымку, и порт вновь оживал. Вместе с ним оживал форум; но чувствовалась уже вялость в движениях, в разговорах: город потихоньку успокаивался, засыпал до весенних тёплых деньков, и только крепость жила прежней беспокойной жизнью.

   -- Подъём! Подъём!

   Новобранцы выбегали из казарм, оправляя на ходу кольчуги, чумными глазами смотрели на мерцающие в небе звёзды и становились в строй. Букцины надрывались, будоражили спящий город. Вдоль строя ходили центурионы, заложив руки за спину, и грубыми окриками подгоняли опоздавших.

   -- Быстрей! Подравнять ряды! Шевелись!

   Храмовый сторож сладко потянулся, перевернулся на другой бок и пробурчал сонным голосом:

   -- Что им не спится... Ночь-полночь - никакого угомону...

   Запели корны, призывая когорты в поход, и колонна двинулась к преторским воротам. Шли снаряжённые по полной выкладке: несли на себе палатки, инструменты, запас еды, колья для лагеря. Городские улицы потонули в шуме. Из домов выглядывали люди, спрашивали, что случилось, не пожар ли, но, увидев марширующих легионеров, плевались и возвращались назад в тёплые постели.

   -- Подтянись! Не растягиваться!

   Выйдя из города, свернули в поле. Центурионы палками подгоняли путающихся в собственных ногах, не привыкших к ночным походам новобранцев, торопили, словно по пятам бежала смерть. Дворовые собаки увязались было следом, разбавляя крики офицеров надрывным лаем, но скоро поняли: не угнаться - и остановились на окраине, провожая колонну тоскливыми взглядами.

   К рассвету прошли миль десять. Слева сквозь плотную пелену тумана прорвались пологие вершины холмов, похожие на склонённые в поклоне головы великанов, справа плотным частоколом вырос лес. Солнце слегка озолотило кривые ветви, пробежало по шершавым стволам холодными лучами и скрылось за накатившую неизвестно откуда тучку. Топот ног и звон железа всполошили равнину, разрушили целебную тишину природы, загнали её глубоко в лес, и даже невозмутимый туман заволновался и отступил под натиском людей.

   -- Занять холм! Возвести лагерь!

   Колонна разделилась на четыре части. Новобранцы сбрасывали поклажу, хватали шанцевый инструмент и с остервенением вгрызались в землю. Учились работать быстро, без суеты - на войне дорога каждая минута. Одни копали ров, другие поднимали вал и вбивали колья. Небольшой отряд направился к лесу за брёвнами и хворостом. Внутри лагеря землемеры отмечали границы главных улиц, готовили площадки под башни и ворота.

   Не успели окончить строительство, как поступила новая команда:

   -- Противник слева! Приготовиться к отражению атаки!

   Снова тревожно отозвались трубы, бередя округу сигналом тревоги. Центурионы отрывали когорты от работ, выводили за периметр, расставляли по склону. Солдаты, отправленные в лес, без оглядки мчались к лагерю, теряя по дороге собранный хворост - спасались так, будто в самом деле набежал откуда-то неведомый враг.

   Несколько минут холм походил на растревоженный муравейник. Одна за другой когорты выстраивались в линию, закрывая тех, кто остался укреплять лагерь, живы щитом. Бальвенций шёл вдоль строя, хмурил брови. От того, как легион встанет перед боем зависит не только исход сражения - сама жизнь. Дадут слабину, оставят маленькую лазеечку - и весь ряд рухнет, как подточенный половодьем речной берег. Начинали становиться всегда с правого фланга, потому и служат в первой когорте лучшие солдаты. По ним занимал позиции весь легион. Вставали ровно как по ниточке, оставляя промежутки равные длине когорты. Потом, когда полководец даст сигнал, эти промежутки закроют задние центурии, образуя одну сплошную нигде не прерываемую линию. Отслужившие два-три года легионеры занимают своё место в считанные минуты, ориентируясь по сигналам корнов и знаменосцам. Центурион лишь подправит чуть если надо... А этим ещё учиться и учиться, тут даже о четырёх глазах не уследить одному за шестью десятками ротозеев.

   Бальвенций приказал заполнить промежутки, посмотреть, как новобранцы выполнят манёвр, и опять остался недоволен. То ли гири им к ногам прицепили, то ли при рождении боги в головы мозги положить забыли. С такими не то что в бой - в баню стыдно пойти.

   -- А что ты хочешь, двух месяцев ещё не прошло, - видя недовольство примипила, сказал Либений. - Но кое-чем могу порадовать. Пойдем, покажу.

   Либений провёл его на левый фланг, где стояла четвёртая когорта, и щёлкнул пальцами.

   -- Салиен, поди сюда.

   Из строя вышел долговязый новобранец, совсем юнец. Тяжёлая кольчуга висела на узких плечах мешком и едва доставала до бёдер. Видимо, для такого роста и такой худобы армейские оружейники ковать доспехи пока не научились. Однако чёрные глаза возбуждённо горели и обшаривали равнину требовательным взглядом, нравилось, сорванцу, в войну играть.

   -- Ну-ка, Салиен, покажи как ты мечём владеешь, - велел Либений и хитро подмигнул.

   Долговязый беспомощно огляделся, выглядывая противника.

   -- А на ком?

   И голос писклявый, ломающийся. Бальвенций покачал головой. Дожили, подростков в армию начали брать.

   Либений усмехнулся и кивнул на примипила.

   -- А вот на нём и покажи. Да не стесняйся. И в полную силу.

   Салиен посмотрел на Бальвенция, на миг задержал взгляд на широкоскулом лице, и пожал плечами - в полную, так в полную - положил щит и вытащил меч.

   Бальвенций удивился: что задумал Либений? - но ладонь уже сама собой легла на рукоять и потянула меч из ножен.

   Салиен ударил быстро и неожиданно. Полоса стали блеснула сиреневой вспышкой и упала на голову. Если бы не долгая выучка и нажитая в бесконечных боях интуиция лежать ему с разбитым черепом у ног новобранца на потеху всей армии. Самое обидное, что этот долговязый нескладень ещё и благодарность бы получил. Шутка ли, примипила завалил! Бальвенций отшатнулся, махнул мечём, чтобы удержать противника на расстоянии, шагнул вправо, уклоняясь от нового удара, и наконец ударил сам.

   Мечи выбили искры, столкнувшись друг с другом, и отлетели в стороны. Руку, от запястья до плеча, пронзила острая боль. Словно не по мечу ударил, а по скале. Только эта скала ещё и двигалась. Сила в новобранце была, сноровка тоже. Салиен прыгнул вперёд, рубанул почти без замаха, змеёй скользнул под левую руку, уколол, целя в бок. Отступил и вновь обрушил на примипила град ударов.

   Бальвенций едва успевал парировать. Он медленно пятился под напором новобранца, но растерянность, вызванная стремительностью первой атаки, прошла. Он успокоился, сбросил напряжение. Юнец, несомненно, прекрасный рубака, двигается легко, бьёт неожиданно. Со временем, если поживёт подольше, из него может что-то получиться. Но всё же опыта, боевого опыта, ему пока не достаёт. Слишком зарывается, решил, что сильнее противника...