«Галлы» бились отчаянно, стараясь переломить ход борьбы в свою пользу.

Зрители на трибунах неистовствовали. Отовсюду неслись их кровожадные возгласы:

— Бей! Режь!..

— Есть! Получил!..

— Коли его! Бей! Бей!..

— Проткни насквозь!..

— По заслугам! Добей увальня!..

— Есть! Еще раз есть!..

— Режь! Бей!..

— Смелее, «галлы»!..

— Навались, «самниты»!..

— Коли!.. Режь!..

«Самниты» одолевали.

Зрители особенно отличали Мемнона, который наносил и отражал удары с искусством, вызывавшим удивление и похвалы даже у тех, кто держал сторону «галлов». То и дело имя его хором повторяли сотни и тысячи голосов. На его счету уже было четверо убитых и много раненых противников.

Минуций, позабыв обо всем на свете, вскочил со своего места и, потрясая кулаками, вопил, как безумный:

— Так их, Мемнон! Наша берет!.. Режь без пощады!.. Коли его!.. Бей!..

— Добивай! Смерть «галлам»! — яростно взревела толпа, когда восемь из оставшихся в живых «самнитов» обступили со всех сторон трех израненных «галлов», продолжавших сопротивляться лишь из стремления принять смерть с мечами в руках, а не быть зарезанными на потеху черни, которая вообще неохотно проявляла милосердие к побежденным и предпочитала насладиться зрелищем их последних судорог и обезображенных предсмертной агонией лиц.

Очень скоро все трое «галлов» пали, доблестно сражаясь. Последнему из них удалось под конец тяжело ранить «самнита», который упал, обливаясь кровью, но сам он тут же был пронзен сразу несколькими мечами и рухнул замертво, присоединившись к груде тел, распростертых в центре арены.

Семеро победивших «самнитов» подняли вверх свои обагренные кровью мечи в знак окончания резни.

Между тем по всей площади прокатился мощный тысячеголосый шум.

Зрители и не думали расходиться. Их крики и рукоплескания обращены были к ярко освещенным факелами Рострам, где сидели магистраты и распорядители игр.

Еще не утолена была жажда крови. Толпа громко требовала боя между победителями.

Эдилы, немного посовещавшись между собой, дали знак ланистам продолжать представление.

Решение эдилов было встречено бурными изъявлениями радости, всколыхнувшими Форум.

Гладиаторы, только что закончившие тяжелейший бой и сильно уставшие, теперь должны были готовиться к новой схватке — им предстояло драться друг с другом. Некоторые из них, не теряя времени, стали осушать песком, взятым прямо с арены, запотевшие ладони и рукояти мечей, другие снимали свои закрытые шлемы, чтобы отдышаться, вытирая пот с лица краями туник.

Мемнон, тоже снявший шлем, вызвал в толпе гул любопытства и восхищения, особенно у женщин.

Он был в самом расцвете сил и красоты. Лицо его обращало на себя внимание чисто эллинскими чертами: прямой нос, упрямый подбородок, открытый лоб, обрамленный взмокшими от пота русыми волосами, и прекрасный вырез светло-карих глаз.

Внезапно среди зрителей возникло оживление, потом раздались аплодисменты.

На арену вышел запасной гладиатор, человек колоссального роста и геркулесовского телосложения.

Его узнали почти все. Это был знаменитый Эзернин, латинянин, сражавшийся на арене еще во времена Гракхов и не уступавший в силе и умении владеть оружием самому Пацидейану, с которым он находился в приятельских отношениях с тех пор, как оба они стали рудиариями^[308].

Надо сказать, что Эзернин и Пацидейан в свое время пользовались славой настолько громкой, что знаменитый поэт Гай Луцилий^[309] не раз упоминал их имена в своих сатурах.

Эзернин был свободнорожденным. В молодости он попал в гладиаторы за какое-то преступление. Очень скоро его сила и слава непревзойденного бойца помогли ему выкупиться на свободу.

С тех пор он всегда выступал на арене как «аукторат», то есть наемник^[310], за то или иное вознаграждение по договору, заключенному с ланистой. Содержатели гладиаторских школ не скупились на хорошую плату, нанимая столь знаменитого героя арены — это поднимало авторитет их заведений.

Возраст его приближался к пятидесяти и, конечно, был он уже не тот, что в молодые годы, но никогда еще он не знал себе равных. Биться с ним — значило умереть.

Наемник вышел на арену в вооружении «самнита», но без наручника на правой руке и в шлеме без забрала, что, вероятно, должно было подчеркнуть его полное презрение к любому из возможных противников среди семерых победителей в только что закончившемся бою, а это были серьезные соперники — молодые, сильные и не раз уже смотревшие в глаза смерти.

Правда, в толпе поговаривали, что латинянин в последнее время начал страдать одышкой и пристрастился к вину, о чем свидетельствовало его лицо, опухшее, с лиловым оттенком.

Но большинство зрителей с восторгом приветствовали своего любимца.

Многие готовы были биться об заклад за него, как несомненного победителя в этом последнем бою.

Минуций, выигравший у Клодия и Волкация восемьдесят золотых денариев, то есть восемь тысяч сестерциев, благодаря храбрости «самнитов», заявил, что весь этот выигрыш поставит на Мемнона, если Эзернин согласно жребию будет биться в четверке его противников.

Клодию и Волкацию такое предложение показалось заманчивым: Мемнон выглядел усталым, а Эзернин был полон сил и имел репутацию искуснейшего бойца.

Волкаций соблазнился первым, хотя мог играть только в долг, так как все деньги, которые он прихватил с собой, уже перекочевали в кошелек Минуция.

Клодий тоже долго не раздумывал, и все трое ударили по рукам.

В это время с арены убрали трупы и присыпали ее свежим песком.

Вскоре появились «Меркурий» и «Харун», которые должны были произвести жеребьевку среди гладиаторов и определить две четверки противников.

«Меркурий» снял с головы свою широкополую шляпу, а мрачный «Харун» высыпал в нее восемь шариков двух цветов — красного и белого.

Гладиаторы по очереди вынимали их из шляпы и, показав зрителям, расходились в ту или другую сторону, согласно вынутому жребию.

Мемнону достался красный шарик. Эзернин, тянувший жребий вслед за ним, вынул белый.

Две четверки бойцов стали друг против друга, выставив перед собой щиты и держа наготове мечи.

По сигналу, поданному трубой, обе стороны стремительно сошлись в яростном противоборстве, которое, как это понимали и зрители, и сами дерущиеся, не могло быть продолжительным.

Мемнон бился с Эзернином, наступавшим мощно и страстно.

Латинянин наносил противнику молниеносные и сокрушительные удары, от которых щит Мемнона, с самого начала принявшего осторожную оборонительную тактику, получил вскоре несколько серьезных повреждений.

Зрители, в большинстве своем державшие сторону Эзернина, поощряли его исступленными криками:

— Бей его!..

— Прибей, как муху!..

— Отправь его к Миносу!..

— Руби! Проткни!..

— Эзернин! Эзернин! — повторяла хором толпа.

Но быстро и решительно покончить с Мемноном прославленному наемнику не удалось.

Тот, видимо, зная о коротком дыхании Эзернина, искусно оборонялся, заставляя противника как можно больше двигаться: он часто и неожиданно менял позиции, перебегая с места на место и кружа по всему центру арены.

Мемнон тянул время, надеясь, что его товарищи одержат верх над своими противниками и придут к нему на помощь. Судя по всему, это была его единственная надежда — Эзернин явно превосходил александрийца, если не искусством, то своей невиданной силой.

Товарищи Мемнона, казалось, оправдали его ожидания.

Скоро двое из четверки Эзернина и один из четверки Мемнона были убиты наповал. Единственный оставшийся в живых товарищ Эзернина недолго отбивался от двух наседавших на него противников, тоже израненных и обессилевших, — он споткнулся о лежавший у него под ногами труп и был заколот двумя ударами в спину.

Толпа примолкла.

Эзернин, продолжавший биться с Мемноном неподалеку от того места, где сражались и пали все его товарищи, оказался один против троих.