Вспомнив о своем шлеме, Скавр поплелся искать его, по долго не мог найти в густой высокой траве.

Наконец он нашел его. Шлем был сделан на заказ в пучшей римской мастерской еще до войны с тектосагами — первой войны, в которой Скавр принял участие.

Осмотрев шлем, он убедился в отличном его состоянии. Это не входило в расчеты Скавра. Нужно было сделать на нем достаточно приметную вмятину.

Скавр установил шлем на земле лобовой частью вверх и нанес по нему удар спафой, держа ее за рукоять левой рукой.

Резкое движение отдалось дикой болью в правом плече. Скавр завыл, голова у него закружилась, и он в изнеможении опустился на траву, испуская громкие стоны и скрежеща зубами от боли.

Довольно долго он лежал не двигаясь и ждал, когда утихнет боль. Затем, кое-как действуя левой рукой, он надел на голову шлем и уже хотел встать, но вдруг увидел, что от залива в его сторону едут всадники.

Это были свои. В одном из всадников Скавр узнал Кассия Сукрона.

В этот момент молодому патрицию пришла в голову блестящая мысль.

Скавр снова улегся на траву, оттолкнув немного в сторону от себя спафу, чтобы всякому было понятно, что боец выпустил меч из руки не раньше, чем получил оглушивший его удар.

Вскоре до его слуха донеслись конский топот и громкие возгласы, по которым можно было судить, что всадники остановились возле бездыханных тел Гирция и Випсания.

Немного погодя послышались торопливые шаги и раздался громкий голос Сукрона.

— Так и есть! — воскликнул он. — Бедный юноша! Какое горе отцу, потерявшему единственного сына, продолжателя рода Эмилиев!

Когда Скавра стали переворачивать на спину, он застонал и открыл глаза.

— Живой! — радостно закричал Сукрон.

Прибывшие вместе с Сукроном солдаты окружили лежащего на земле Скавра и смотрели на него с состраданием.

Лицо молодого патриция было перемазано кровью. Он прекрасно справился со своей ролью: постарался не сразу прийти в чувство и потом слабым голосом сообщил о том, что он должен был запомнить перед тем, как его «оглушил ударом в голову один из головорезов-гладиаторов», в котором он узнал Мемнона, того самого, что отличился на арене три с половиной месяца назад во время празднования победы над Югуртой.

— Ну как же! — вскричал один из солдат. — Кто его не помнит, клянусь Эребом? Это же он завалил непобедимого Эзернина!

— А Гирций, Випсаний? — спросил Скавр, словно только сейчас вспомнив о них.

— К сожалению, им повезло куда меньше, чем тебе, храбрый юноша, — с мрачным видом покачал головой Кассий Сукрон. — Только небу известно, как они позволили так жестоко разделаться с собой! А ведь они были лучшими из лучших! Ну, не обидно ли! Погибнуть после того, как над врагом одержана полная победа!..

А тем временем Мемнон и Варий продолжали скакать вдоль берега Вултурна.

Оба чувствовали себя в полной безопасности и особенно уповали на отнятых у римлян лошадей.

Варий говорил, что до Домициевой дороги осталось примерно восемнадцать или двадцать миль, а там они повернут на юг, после чего им придется решать: либо ограбить кого-нибудь в пути, либо постараться продать лошадей, после чего можно будет в первой же гавани сесть на корабль, следующий в Сицилию.

Мемнон все время хранил молчание и о чем-то сосредоточенно думал.

Они проскакали уже более пяти миль. Внезапно Мемнон резко натянул повод и остановил своего коня.

— Что случилось? — спросил Варий, тоже осадив свою лошадь.

— Мне необходимо вернуться, — мрачно сказал Мемнон.

— С ума сошел! — вскричал фрегеллиец.

— Я не могу оставить Ювентину. Она — половина моей души… Спасайся один, Варий. А я отправлюсь назад, к Казилину. Подожду, когда все угомонится, и под вечер попытаюсь незаметно войти в город и выйти из него на левый берег. От Казилина до виллы, где сейчас находится Ювентина, не более трех миль…

— Как я понял, — сдержанно произнес Варий, — это та самая красивая девушка, которая была рядом с тобой на пиру по случаю нашей победы над Лукуллом. Что ж, я тебя понимаю, клянусь Венерой Эрицинской! Сам когда-то потерял голову от любви к женщине… Но давай поразмыслим здраво, чтобы не наделать глупостей. Ты сказал, что вилла на противоположном берегу реки? Зачем же возвращаться к Казилину? Лучше продолжить путь до Домициевой дороги, где есть мост, по которому мы переправимся через реку и со всеми предосторожностями доберемся до имения по левому берегу.

Мемнон потер рукой лоб, словно собираясь с мыслями.

— Ты прав. Я что-то совсем плохо соображаю — не подумал, что ниже по течению реки должен быть мост. Хотя сейчас реки разлились и в междуречье Вултурна и Клания, надо полагать, плохие дороги, но в моем распоряжении этот превосходный нумидийский конь… Сегодня же засветло я буду в имении…

— Не говори «я», потому что мы поедем вместе, — сказал Варий.

— Зачем тебе рисковать из-за меня?

— Оставить такого славного товарища! Это было бы по меньшей мере глупо.

— Хорошо, тогда слушай… После того как мы заберем с собой Ювентину, вернувшись на Домициеву дорогу, поедем не на юг, а на север. В Кайете у меня есть верный человек — он приютит нас на время. Из Кайеты мы морем доберемся до Сицилии.

— Ну, вот видишь! — обрадованно воскликнул Варий. — А ты хотел, чтобы я путешествовал без тебя! Нет уж! Теперь не надейся, мой друг — не отстану от тебя ни при каких обстоятельствах.

И они снова тронулись в путь.

Спустя немного времени впереди сверкнула на солнце затопленная водой низина. Им пришлось отвернуть в сторону от реки, и вскоре они выехали на хорошо наезженную дорогу. Варий, хорошо знавший здешние места, не сомневался, что эта дорога выведет их к морскому побережью между Патрином и Литерном.

Всадники разогнали своих лошадей и понеслись во весь опор навстречу дувшему им в лицо южному ветру.

Ювентина почти до вечера пролежала в тягостном полузабытьи под густой сенью кустов розмарина, росших всего в сотне шагов от Аппиевой дороги, куда она совершенно случайно забралась, когда рассвело и туман стал рассеиваться.

Может быть, потому, что она укрылась именно в этих кустах, ее не обнаружили рыскавшие по всей пойме вооруженные обыватели из Капуи и Казилина — они охотились за беглыми рабами, которые пытались спрятаться в сплошных зарослях у берега реки. Видимо, никому из преследователей не приходило в голову прочесывать редкий кустарник вблизи оживленной и отовсюду открытой «царицы дорог».

На заре, пока был туман, она, никем не замеченная, пересекла излучину Вултурна и подошла к самому лагерю.

Но Ювентина опоздала. В лагере уже шла резня: оттуда неслись дикие крики сражающихся, лязг и скрежет оружия, там погибал Мемнон, первая и последняя ее любовь, весь смысл ее существования. Все было кончено. В этот момент силы покинули ее, она упала на землю и безутешно зарыдала…

Ювентина не помнила, как очутилась в своем крайне ненадежном укрытии — ее привел туда инстинкт самосохранения. Она забилась в кусты и лежала там, не двигаясь. Ею овладели усталость, апатия и безразличие ко всему происходящему вокруг.

Совсем близко она слышала громкие голоса, смех и топот множества ног. Это римские солдаты возвращались с битвы. Со стороны Аппиевой дороги доносились дробный стук копыт и конское ржанье.

Так продолжалось до полудня. Потом стало тише. Лишь со стороны дороги доносились тарахтевшие звуки проезжавших повозок, людские голоса, иногда мычание быков.

Она пролежала в кустах до самого вечера. Нужно было что-то делать, но Ювентина лежала, как мертвая. В голове у нее проносились обрывочные горестные мысли. Она сжимала ладонями голову и думала о том, что жизнь кончилась, что без Мемнона ей не стоит жить.

Даже слабого огонька надежды на то, что он мог спастись, не теплилось в ее душе…

Весь день с неба жарко палило солнце. Влажная земля быстро согревалась. От нее шел пар. Но Ювентину продолжал сковывать холод. Ее била мелкая частая дрожь.