– Я, по-моему, давно это понял…

– А что все-таки случилось? Какая беда? – спросил Гриша.

– Любовь должна отдавать, а не брать, – резко подняв голову, сказал старик и показал вытянутой рукой на раскрытую дверь. – Она хочет все иметь одна. Это очень плохо. Нельзя в этом помогать. Обязательно будет беда.

– Будет или есть? – все еще не в силах справиться с раздражением, спросил я.

– Есть. И будет, – сказал старик и поднялся. – Вы ему уже помешали. Если помешаете еще, он может вернуться. Если вернется – темнота закроет глаза и уши, как было раньше, когда он не хотел жить.

Он шагнул за порог, и через несколько секунд из темноты тайги до нас донесся протяжный стонущий крик, похожий и на крик ночной птицы, и какого-то неведомого зверя. Кто-то издалека откликнулся похожим криком. Потом все стихло.

– Фигня какая-то, – неожиданно сказал Гриша.

– Не возражаю, – согласился я.

– Я не о том. Как ты думаешь, бывают синие волки?

– Если их покрасят.

– Не хотел тебе говорить…

– Что еще?

– Помнишь, Андрей сказал…

– Что он сказал?

– Что изображения не будет.

– Ну?

– Отмотал проверить.

– Не тяни резину!

– Вспышки какие-то, пятна, блики. Звук, правда, нормальный. В общем – лучшим кадрам шандец.

– Лучшие кадры у нас с тобой еще впереди. А ситуацию обыграем. Пустим на экран твои вспышки с реальным звуком и расскажем все, как было. Сожрут за милую душу. Мистику у нас обожают.

– Ты заговорил, как наша шефиня. Мне это не нравится.

– Мне тоже многое не нравится. Особенно, как мы отсюда выбираться будем. Идти вокруг озера – не меньше недели. Если не больше.

– Дубовой нам такого кайфа не отломит. Могу поспорить – утром возникнет из небытия.

– Если его синие волки не сожрут. Давай спать.

Я потушил лампу.

Утром озеро и окрестную тайгу окутал густейший туман. Мы с Гришей уныло расположились на большом камне у самой кромки воды. Мягкая, какая-то ватная тишина царила вокруг – ни щебета птиц, ни плеска воды.

– Ни пространства, ни времени, – сказал Гриша, посмотрев на часы. – Стоят.

– Мои тоже, – не открывая глаз, сказал я.

– Я думаю – примерно половина девятого.

– Или двенадцатого.

– Ты становишься пессимистом.

– Просто я начинаю думать, что старик прав.

– Насчет чего?

– Как он там вещал? «Если не можешь понять другого, мельчайшее препятствие становится непреодолимым». Не могу понять – за чем он гонится, куда бежит? Что ему вообще надо?

– «Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?»

– Что кинул – ежу понятно. Что ищет? Разве можно найти то, чего не знаешь?

– Теперь узнаю Дубового. Он признает только ясно поставленные цели.

– Ты меня достал своими сравнениями.

– Я не прав?

– От того, что ты прав, на душе еще гаже. Значит, так… – Я спрыгнул с камня. – Распаковывай камеру – запишем обращение к зрителю, который до сих пор не понимает, что мы от него хотим.

– А ты сам понимаешь?

– Ставь камеру – буду делиться своими сомнениями.

И вот я стою спиной к невидимому озеру, на фоне плотной неподвижной стены тумана с микрофоном в руках.

– Если бы надо было придумать символ бесконечности – он перед нами. Туман. Ни звуков, ни пространства, ни времени. Мы только представляем себе: там – озеро, там – тайга, там – горы. Время – примерно половина десятого. Или двенадцатого. Или – час. Время не может быть примерным. Если примерное, значит, его совсем нет. Озеро, возможно, не там, а там. А в том направлении – отвесные скалы. Попробуйте, докажите, что это не так, если вокруг беспросветный туман, и я представления не имею об окружающем пространстве. Скажете – это даже не тема для разговора: подует ветер, рассеется туман, все станет на свои места. Время можно будет узнать по солнцу, направление по звездам, днем – светло, ночью – темно, зимой – холодно. Остается только один ма-а-аленький вопрос: а зачем все это? Зачем ориентируемся в пространстве, зачем подсчитываем время, зачем куда-то стремимся, чего-то добиваемся? Зачем вообще живем? Рано или поздно иллюзии наши начинают рушиться, пространство сужается на длину собственного дыхания, глаза слепнут, время стремительно убыстряет свой бег, перед тем, как окончательно остановиться. И мы, наконец, расстаемся с этим миром, так и не поняв, зачем он, зачем мы? Так стоит ли куда-то бежать, что-то отыскивать, переживать, отыскивать какие-то пути, разочаровываться, страдать, корчиться от боли? Не лучше ли так и остаться в этом тумане и, не делая ни шагу, создавать в воображении свой мир – тот, который тебе по душе? Уверяю вас, он будет намного лучше того, который вы увидите, когда туман рассеется.

– Все! Записал?

Гриша отрицательно покачал головой.

– Издеваешься?

– Аккумулятор сел.

– Почему сразу не сказал?

– Было интересно, что ты скажешь.

– Ну и как?

– Я обычно не слушаю, когда снимаю. А тут пришлось. Тебе правду?

– Естественно.

– Ты завидуешь.

– Завидую? Кому?

– Андрею.

– Интересно. И глупо.

– Не знаю. Мне так показалось. Слышишь?

– Что?

– Ветер…

Туман стремительно расползался, таял, поднимался кверху редеющим маревом, втягивался в распадки. Под солнечными лучами на глазах оживала тайга – наполнялась красками, птичьим щебетом, шорохом опадающей с прибрежных кустов влаги. Все дальше и дальше раздвигалось видимое пространство озера, и скоро стал виден вынырнувший из остатков тумана катер, направляющийся прямо к нам. На носу его была видна одинокая женская фигура.

– Снимать? – спросил Гриша.

– У тебя же аккумулятор сел.

– Запасной еще где-то завалялся.

– Снимай. А насчет творческой дисциплины разговор будет особый. Больше меня на такой монолог не хватит.

– Он тебе нужен? – спросил Гриша и, не дожидаясь ответа, прильнул к камере. В окуляре уже отчетливо была видна Ольга, нетерпеливо вглядывающаяся в наши фигуры.

Она открыла дверь зимовья и, не входя, с порога внимательно оглядела аскетичное содержимое бывшего жилья Андрея.

– Когда он ушел?

– Ночью.

– Почему?

– Пришел человек и сказал, что что-то где-то случилось.

– Он вернется?

– Не думаю.

– Почему не пошли с ним?

– Не хотелось, чтобы наши отношения навсегда прекратились.

– Он не хотел с вами общаться?

– Общался нормально. Потом сказал, что из-за нас где-то случилась беда.

– У него что, есть мобильник? – вмешался стоявший в стороне Дубовой.

– Из современных приборов только керосиновая лампа, – не поворачиваясь к нему, сказал я.

– Как он тогда узнал?

– Про что?

– Что беда.

– Какая беда?

– Я бы не называла это бедой. Случилось то, что должно было случиться.

– А что должно было случиться?

– Если сообщить ему не могли, значит, не в этом дело, – сказал Дубовой.

– Не оправдывайтесь, – зло отрезала Ольга.

– Я с себя вины не снимаю, но, уверяю вас, дело не в этом.

– Какое дело?! – не выдержал я.

– Лично я хотел как лучше, – буркнул Дубовой.

Ольга захлопнула дверь зимовья и пошла по тропе к озеру. По дороге рассказывала:

– Этот высококлассный специалист разыскал Елагину и вместо того, чтобы спокойно наблюдать и дожидаться вашего возвращения, решил проявить инициативу.

– В подобных случаях лучше сразу расставить все точки.

– Ничего не надо было расставлять! Только наблюдать и ждать.

Я остановился:

– О чем вы с ней говорили?

– Её интересовало только одно – зачем нам нужен Андрей Журавлев?

– Я бы не рискнул ответить на этот вопрос.

– Почему? – Ольга тоже остановилась.

– Если я все правильно понимаю, он для неё единственная точка опоры в этой жизни.

– Ерунда, – хмыкнула Ольга.

– Хорошо, тогда я повторю её вопрос – зачем он нам нужен?