Итак, мы мчимся в Крым. Виталий за рулем, Димка дрыхнет сзади, я в зверском настроении то и дело ворчу, пытаясь умерить шумахерский пыл водителя. А этот злыдень всё давит на газ, забыв про другие педали.

Как только пересекли границу, связались с Валерой Болотовым. Сопровождения не обещал, а вот номерами на машину поделился. Точнее, дал адресок, где нас обеспечат всем необходимым. Под Старобельском на «тойоту», по случаю «арендованную» в одной фирме (знал бы её шеф, куда движется его «ласточка»), на лобовое стекло прилепили «летучую мышь» и десантный флажок, навесили чёрные советские (!) номера Ворошиловградской области (!) – позаботились братья-славяне из местного отделения союза «афганцев» – и под Высоцкого, Ножкина и песни десантуры пошли «на прорыв». Нацики у сваленных в кучу лысых покрышек, изображающих блокпосты, поначалу бросались под колеса, но тут же отворачивались, видя «мышь» и флажок. Хотя репертуар наших дисков явно не ласкал их изысканный слух, но они усиленно делали вид, что их либо поголовно поразила глухота, либо они фанаты этих песен.

Усиленные милицейские посты на въездах-выездах городков и городов хренели и замирали в ступоре от такой наглости. На выезде из Мелитополя дюжина местных блюстителей сбилась цыплячьей кучкой. Мысленно молю Господа оградить от них, но лучше бы вслух: тогда наверняка Всевышний услышал бы. От жмущихся и переминающихся с ноги на ногу милиционеров робко отделяется капитан и машет своей волшебной полосатой палочкой. Машина с визгом оседает на задние колёса прямо перед ним так, что едва не царапаем днищем багажника асфальт. Виталий напяливает на свою физиономию маску шпаны из подворотни. Оглядываюсь на Димку – рожа наглая и дерзкая до оторопи.

У гаишника зрачки в полтинник, слова жуёт и мычит, что они душой с нами, что эта майданная плесень им не в кайф, но вот номера на машине у нас не того… Виталий изрыгает нечто вроде «Чего не того?!» – и его исполосованное шрамами лицо искажает свирепая гримаса. Капитан в полуобморочном состоянии виновато сообщает, что у них давно уже номера другие, но Виталий рявкает: «Ну так меняй!» Хам трамвайный, разве так с властью можно? Провезло, что временный паралич и разброд в мозгах, а то бы они заменили ему. На всякий случай прошу извинить нас и войти в положение: торопимся, потому и досадный прокол. Мысленно кляну «афганцев»: дебилизм, подстава или оплошность? Гаишник говорит, что он все понимает, желает нам удачи и отпускает с Богом. Не хватало только, чтобы осенил крестным знамением своей волшебной палочкой.

Потом был Крым. Иногда без света и с водой в бутылках. Нетопленная гостиница, но с персональным обогревателем. Растерянные, радушные, настороженные лица, но ни одного равнодушного. Воздух наэлектризован напряженным ожиданием чего-то – то ли линии разрыва, то ли узла сборки. День и ночь замешаны густо в единую субстанцию без границ, сон урывками, кусок хлеба на ходу и горячий чай как вожделенное чудо. Джанкой – Белогорск – Армянск – Черноморское – Евпатория – Симферополь – Севастополь – Ялта – Феодосия – Джанкой. Адреналин, разогревающий кровь.

Работали с местными мужиками из самообороны. Задержана «тойота» с шантрапой, заряженной «баксами», – думали, что фальшивые, оказалось нового образца. Говорили, что таких даже в наших обменниках не было. Терлись в толпе, слушали, смотрели, запоминали, кого-то тихонько пеленали и передавали парням. Делали психологический и социальный срез закипающего протеста. Вот тогда мы впервые столкнулись с Кебкало. Но о нём еще впереди.

Обратно шли уже на нормальных украинских номерах, но с теми же песнями, «мышью» и флагом. За Луганском дорогу перед каким-то селом перегородили «гайдамаки». Наверное, самостийники мзду с проезжающих собирали, пугая своими небритыми рожами, или просто местная шпана. Один из них ткнул пальцем в лобовое стекло, показывая на «летучую мышь»: «Эта шо?» Димка процедил сквозь зубы: «Зенки повылазили?! Мышь – служба экологии, б… Как стоишь?! Фамилия?!! Адрес?!! Отвечать, быстро, когда с тобой разговаривает сержант российского спецназа!!!» Последние слова неслись уже вслед удиравшим через поле «махновцам». «Малиновка, – пробурчал Виталя, засовывая монтировку обратно под сиденье. – Банда батьки пана атамана Грицая Таврического. Свадьбы не хватает…» Димка пророчески заметил, что свадьба еще впереди и, видно, кровавая. Никто из нас тогда не верил, что он окажется провидцем. Или не хотел верить. А ведь тогда всё могло бы быть иначе и встречали бы с цветами. Даже во Львове и на Волыни. Поманили сытостью и предали они веру предков, их память и славу, Отечество, собранное по крохам и сцементированное кровью отцов и дедов за печеньки.

Мы предали веру в Россию, в её сакральную миссию сбережения и сохранения всего русского за то же самое. Вступили в эпоху великого предательства и только начинаем выбираться из неё. Господь не оставит нас.

В луганске солнечно, местами «Град»[3]…

Пролог. Москва, 30 мая 2014 года, вечер

Позвонил Марат, как всегда неожиданно и ожидаемо. Коротко бросил: «Приезжай. Срочно». Не объяснений, зачем и почему, просто «приезжай», и точка. Ехать не хотелось – за день набегался так, что ноги гудели от московского асфальта, к тому же раненную в Сирии руку скручивало ноющей болью. Но отказать ему – всё равно, что обидеть ребенка.

Через час был у него.

В летней беседке сидел Чиж[4] и упрямо, тусклым, без оттенков голосом твердил, что все предшествующие и последующие события, связанные со штурмом аэропорта, – случайные совпадения. Был он высок и поджар, со свежим воспалённым шрамом на левой скуле. Он произносил слова, заглатывая окончания, отчего они казались круглыми, а потому неубедительными. Впрочем, было видно, что он сам не очень-то верит тому, что говорит, и всё же очень хотел в это верить.

Марат то ли рассуждал, то ли вопрошал сам у себя, пытаясь понять, зачем же всё-таки полезли в этот чёртов аэропорт. Он был уже в плену своих мыслей, еще не выстроившихся в систему, но близко бродивших вокруг. Нужен был импульс, толчок, что-то весомое, железобетонное, хотя, по большому счёту, самым веским аргументом для себя был он сам. Сам и никто иной! Ле та сэ муа – государство – это я! Вроде бы сказал Людовик ХVI, а будто бы Марат, причём сегодня, вечером, минуту назад.

Чиж по инерции упрямился, ссылаясь на договор Ходаковского[5] с кировоградцами[6], обещавшими не стрелять, когда ополченцы будут занимать новый терминал. Но, судя по тону, и сам слабо верил в это. Вообще-то он обычно изъяснялся иначе, всегда отделял слова, словно рубил фразу топором – резко, из-за плеча, хлёстко, и именно эта манера излагать мысль делала её аргументом, нет, не аргументом, а фактом. Но на этот раз он слабо верил в то, что произносил. Или не верил совсем.

Марат повернулся ко мне, взглядом спрашивая, что я думаю. А что тут думать? У меня давно сложились все пазлы. Пока Чиж говорил, я рисовал кружки, квадраты и прямоугольники, соединяя их линиями, вычерчивая в схему, понятную только мне.

– В старые очень понятные времена с гарантированным счастьем мой приятель, замечательный опер из Горловки Вася Синица говаривал, что Донбасс – это криминальная помойка Союза. Союза давно нет, а помойка осталась.

Марат ломанул брови домиком, чувствуя какой-то подвох.

– Если у хохлов сознание хуторское, то у донецких – помоечное, – глубокомысленно изрёк я с видом знатока психологии.

Чиж ухмыльнулся, внутренне соглашаясь. Всё-таки опер Синица мог формулировать мысли ёмко и чётко.

Меня воодушевило его согласие, и я подытожил, что и так было очевидным. Стратегически и даже тактически занимать «стекляшку»[7] – глупость несусветная. Это увидел бы даже сержант Советской армии, но целый полковник Ходаковский повёл воинство на штурм. Политически результат – полный провал. С коммерческой стороны – высший пилотаж.