– Меня тоже ничего не интересует кроме работы. Давай я его заберу? – хохотнула Елизавета.

Головы им мылили одновременно. Но Елизавете намного дольше – масса бальзамчиков, оттеночных шампуньчиков и конденционеров основательно втиралась и вмассировалась, а температура воды контролировалась услужливыми вопросами ежеминутно.

Но, в конце концов, она водрузилась в кресло и Нинель покрыла её плечи бордовой накидкой.

Алевтине же досталась выцветшая синяя.

В контрасте с величественным бордовым мокрые редкие волосы Елизаветы казались жалкими. Ей было неприятно, когда кто-то видел ее без укладки. Это позволено только Нинель, близким родственникам и подругам.

Непонятно, в какой разряд она занесла Алевтину, но, скривив рожу зеркалу, Елизавета вдруг повернулась к Алевтине, и с завистью осмотрев её кудри, заявила:

– Пойдешь со мной на открытие выставки. Расскажешь про изверга.

– Когда?

– Сейчас прически накрутим и пойдем!

– Да я только челку и кончики подрезать…

– Накрутим тебе такую как на этом фото, – Елизавета показала на голливудскую красавицу на фото рядом с зеркалом! Как раз для твоих волос!

Алевтина опешила и туго соображала: отказаться, покраснев, или согласиться с восторгом?

– Согласна? – спросила Елизавета, и, посмотрев на красные кеды Алевтины, прикусила нижнюю губу, пытаясь не рассмеяться. – Если да, то крутим тебе прическу. Я заплачу, не плачь, – она всё же не удержалась и рассмеялась, – так да или нет?

– С удовольствием, – пискнула Алевтина.

Волшебница Нинель, позвенев и посверкав ножницами над головой Елизаветы, наколдовала ей двумя фенами-расчёсками пышное каре.

Потом, отстранив практикантку, замострячила Алевтине на затылке "якобы небрежную элегантность", даже лучше, чем на фото.

Елизавета, полюбовавшись на Алевтину, как на свое собственное творение, сунула Нинель крупную купюру в карман фартука.

К двери Алевтина прошлась зигзагом по всему салону, чтобы увидеть себя во всех зеркалах.

***

– Пошли пешком, тут рядом, один квартал за углом, – приказала Елизавета, маршируя на полшага впереди. Её высокие каблуки скользили на подмороженных лужах – но она не сдавалась и не сбавляла шаг.

Алевтинины кеды ловко справлялись с проблемой равновесия, но она всё равно держалась на полшага сзади.

– Как тебя зовут? – спросила Елизавета.

– Алевтина. А как Вас зовут я уже знаю…

– Давай на ТЫ, Алевтина! Нно не вздумай называть меня Лизой! Ильз – можно.

– А меня не надо, пожалуйста, сокращать до Тины.

– Хорошо, будешь Лёвой. Да нет, шучу, мне нравится Алевтина, как Валентина в Зазеркалье!

– Забавно. А что это, кстати, за выставка?

– Выставка картин Тимофеева, моего бывшего клиента. Выставка как выставка… Мне знакомая журналистка дала сегодня два приглашения, сказала, что там будет пресса. Понимаешь, хочу на фото с подписью "Среди гостей молодая и успешная  адвокат Маринина Елизавета!" Ну и вообще, Тимофеев не плохо рисует. Мне нравится. Знаменитость на взлёте, так сказать.

***

Народ стекался в галерею, блестя, благоухая и позируя.

На входе их пропустили с улыбкой, лишь бегло, но укоризненно глянув на старые красные кеды – но, очевидно, шик причёски крыл козырем ущербность обуви. "Или просто потому что с Елизаветой…" – подумала Алевтина

– Елизаветочка Петровна! – раздался сзади крик радости, когда они уже поднимались по лестнице.

Старый пижон в ярко синем пиджаке, жестикулируя и сопя, пытался их догнать.

– Семён Се… – Елизавета резко развернулась и, оступившись на ступеньке, упала, подвернув ногу.

Сняв туфлю, с искривленным от боли лицом, опираясь на Алевтину и на плечо пижона в синем, она доковыляла до стула, ни на секунду не переставая улыбаться выражающим сочувствие местным знаменитостям.

Кто-то из обслуги принес бинт и лодыжка была плотно забинтована.

– Алевтина, какой у тебя размер обуви? – спросила Елизавета, когда сочувствующие рассеялись

– 39

– Давай, меняемся обувью, на этих каблуках я сегодня не ходок…

– Давай!

Без каблуков Елизавета оказалась на 20 см ниже Алевтины на каблуках и казалась не крупной, а толстушкой.

Прическа добавляла Алевтине ещё сантиметров десять и ей было почему-то неловко за это "возвышение" над Елизаветой.

Но в то же время новая роль "мадам на шпильках" была пьяняще волнительной.

– Обезболивающее – сюда! – сказала Елизавета, схватив с подноса, пробегавшего мимо парня фужер шампанского и выпила залпом. – Алевтина, ищем Тимофеева в толпе. Высокий, моложавый, но лысый. В очках. Наверняка с шарфиком в клетку, – добавила она, опершись на руку Алевтины, и они подались в эпицентр происходящего.

–  Ищем… да… – Алевтина гордо понесла прическу в свет люстр и вспышек фотокамер, улыбаясь направо и налево и чувствуя себя как Золушка на балу.

Внезапно остановившись как вкопанная, Елизавета, казалось, перестала дышать.

Сделав быстрый и неловкий шаг в сторону, она толкнула парня с подносом, и шесть фужеров со звоном разбились вдребезги на каменном полу.

Все уставились на место происшествия: Елизаета в красных кедах, с забинтованной лодыжкой, раскрасневшись от шампанского, и…

"… и под руку со мной, высокой красоткой на шпильках!" – подумала Алевтина.

Ползающий у её ног и собирающий крупные осколки парень дополнял мизансцену.

Фотограф пытался заснять как всю сцену, так и непосредственно прическу, что поначалу смутило Алевтину, но, будучи профессионалом своего дела, и неожиданно оказавшись по эту сторону занавеса, она дала фотографу возможность заснять её в идеальном ракурсе: подбородок чуть вверх, к источнику света, поворот, наклон, намёк на улыбку.

Мужчина, который был причиной внезапного торможения Елизаветы, быстро убрал руку с талии женщины с большим носом, но остался рядом с ней.

Женщина смотрела в потолок, поджав губы, и было видно, что она желает провалиться сквозь землю и как раз об этом молится:

– Ильз, – промямлил он, – это… боже мой… как так? Что с тобой?

– Я в полном порядке, – сказала она, бегло глянув на свои кеды в луже шампанского. – Ты Тимофеева не видел?

– Нет. Но… Я тебе…

– Ничего ты не мне. Ничего, – она резко развернулась.

В эту секунду микрофон был готов для торжественной речи: "Раз, два, раз, два…"

Движение толпы в сторону говорящего перемешало действующие лица, и, оглянувшись, Алевтина не увидела ни мужчину ни его спутницу.

– Алевтина, мы уходим. Тимофеева завтра поздравлю, – сказала Елизавета, схватив с буфета ещё два фужера. Выпив один, она протянула другой Алевтине. Вызвав такси, она направилась к выходу.

– Ты где живешь? – спросила Елизавета, борясь с дрожью в голосе.

– Я на даче живу, а квартиру сдаю. Иначе не получается. В принципе, там у нас полно народу даже зимой, а осенью вообще весело. Так что мне на вокзал надо.

– Я отвезу тебя на дачу.

– Да нет, до вокзала хватит.

– Тебя украдут с такой прической и в таких туфлях, – рассмеялась Елизавета.

Такси подъехало почти сразу. Пока ехали по городу, Елизавета делала вид, что смотрит в окно. Когда такси выехало из города, она развернулась к Алевтине, и полчаса они философствовали на тему бывших подруг, конкуренток, соперниц, недальновидных мужчин, похожих на сапожников носатых женщин, скучных супругов и про всю эту суету вокруг дивана.

Вспоминали смешное и стыдное и многое другое, о чем могут говорить и хихикать две только что познакомившиеся, но уже пережившие взлёт и падение, подвыпившие женщины.