Их было четверо. Все, что осталось от экипажа рыболовного траулера, погибшего в те дни в Баренцевом море. Восемь дней ураганный ветер гнал шлюпку неведомо куда, пока, наконец, впереди не показались скалы.

— Земля! — хрипло выкрикнул боцман траулера Иван Никифорович Журавлев. Обросшее, изможденное лицо его с воспаленными глазами оживилось. Он повернулся к корме шлюпки, где лежал капитан траулера Захар Семенович Штыков, и приподнял его голову.

— Захар! Земля показалась!

Но капитан молчал. Вторые сутки он находился в забытьи, лишь время от времени начиная бредить и просить воды.

По-разному восприняли это известие двое других моряков. Матрос Степан Шкатов, худощавый парень лет тридцати, с жесткими, колючими глазами и тяжелым, выступающим вперед подбородком, долго всматривался в далекий берег, туда, где из воды поднимались белые шапки гор.

— Это Скалистый, — угрюмо сказал он и тревожно посмотрел на боцмана. Тот кивнул и отвернулся.

— Скалистый.

Оба они хорошо знали, что северный склон полуострова Скалистого круто обрывался в море; оба хорошо представляли себе, что ждет их беспомощную шлюпку, когда волны со страшной силой бросят ее на гранитную стену.

Четвертый моряк — молодой механик Леон Чикваидзе шумно радовался открывшейся земле. Он сорвал с головы кожаную шапку с «крабом» и, размахивая ею, восторженно закричал «ура!». Ему казалось, что самое страшное теперь позади.

Берег приближался быстро. Его заснеженные, угловатые вершины зловеще нависли над белой пеной кипевшего прибоя.

Люди в шлюпке притихли, с тревогой смотря на гранитную стену, встающую перед ними из воды. Метрах в десяти от берега то появлялся, то снова скрывался под водой острый риф.

— Капитана спасать в первую очередь! — натужно закричал боцман. — Или выберемся вместе, или останемся с ним до конца!

Волна бросила шлюпку прямо на риф. Тяжелый удар расколол ее надвое, и шлюпка тут же затонула.

Люди беспомощно забарахтались в нахлынувшей волне, которая неудержимо потащила их на отвесный утес. Но, чуть не дойдя до берега, волна растеряла свою силу, опала и откатилась назад, бросив людей у подножия скалы. Нельзя было терять ни секунды. Вдали море снова вздувалось пухлым горбом. С глухим ревом он стремительно катился к берегу, на глазах вырастая в водяную гору, способную сокрушить все на своем пути.

Боцман торопливо поднялся, подхватил на руки капитана и тяжело зашагал вдоль гранитной стены. Он увидел невдалеке глубокую узкую расселину. Это была неширокая ложбина, и вела она в глубь полуострова. Вслед за ним побежали Шкатов и Чикваидзе.

Волна все же догнала моряков, сбила с ног и закрутила в мощном потоке. Далеко протащив по ложбине, она бросила их, избитых и измученных, на крупную гальку и, теряя на камнях пену, скатилась обратно в море.

Моряки выбрались на сухую площадку и свалились на промерзшую землю, не чувствуя ни ее холода, ни ее ледяной жесткости. Хриплое, судорожное дыхание разрывало им грудь, глаза застилал белесый туман.

Неласковая была эта каменистая земля — морозная, безлюдная. Но все же это была земля, она давала им сейчас отдых, она вселяла надежду на спасение, сулила жизнь.

Первым очнулся Шкатов. Крупная дрожь сотрясала его. Он с трудом оторвался от земли, поднялся на ноги и, пытаясь согреться, стал подпрыгивать и колотить себя руками. Ледяная корка, которой успела покрыться одежда, с хрустом посыпалась на камни. Шкатов затянул потуже поясной ремень и принялся тормошить товарищей.

— Ребята! Хватит валяться, замерзнете так, слышите? Вставайте!

Они подняли с земли капитана, и боцман взял его на руки, как ребенка.

— Захар, ты слышишь меня? — настойчиво повторял боцман.

Но капитан не слышал. Лицо его горело, губы потрескались. Он тяжело дышал короткими частыми вздохами.

— Жар у него сильный, — озабоченно проговорил боцман. — Надо бы потеплее одеть его.

Он передал капитана на руки Шкатову, торопливо снял свою затвердевшую на морозе стеганую куртку и с трудом стянул с себя толстый шерстяной свитер.

— Сними с Захара фуфайку, — коротко бросил он Шкатову и затем бережно надел на капитана свой свитер. Зябко поеживаясь, боцман натянул на себя мерзлую фуфайку.

— Свитер хоть и мокрый, но он все же шерстяной, так ему будет теплее. А мы на ходу будем греться, мы здоровые, не замерзнем, — словно оправдываясь перед товарищами, говорил боцман. Шкатов и Чикваидзе молчали.

Они постояли еще немного, собираясь с силами перед дорогой. Три полузамерзших, голодных моряка с тяжелобольным товарищем на руках, они молча стояли, прижавшись друг к другу, и с тревогой смотрели вперед, по ходу ложбины, уходившей куда-то в горы. Какие испытания ждут их на этом пути?

Боцман вздохнул.

— Путь у нас один — кроме как по этой ложбине, нам нигде не пройти. Куда-нибудь да приведет она. Капитана будем нести по очереди. — Боцман с доброй улыбкой посмотрел на Шкатова и Чикваидзе и продолжал: — Огня у нас нет, еды тоже. Ничего нет. Выход один — идти сколько сил хватит. Наверное, нас ищут сейчас по всему берегу.

И они тронулись в путь. Впереди, осторожно ступая, шел с капитаном на руках боцман. За ним, согнувшись и плотно обхватив себя руками, шагал Шкатов. Последним торопливо подпрыгивал, стараясь согреться, Чикваидзе.

Да, неласковая была эта земля. Собственно, земли не было — кругом громоздились гранитные утесы и скалы. Обломки камней, большие и малые, обильно усеяли всю ложбину.

Моряки шли, торопливо прыгая с камня на камень, согреваемые надеждой на близкое спасение, радуясь тому, что им удалось победить море, вырваться из кипящей пучины и обрести под ногами твердую землю.

Земля! Она всегда мила сердцу моряка, даже если и такая неласковая, такая холодная, такая пустынная и безлюдная, как эта.

Давно уже не было слышно грохота морского прибоя, а ложбина все вела и вела моряков в глубь полуострова, медленно поднимаясь в гору.

Они шли, гремя обледеневшей одеждой, и лишь эти скрежещущие звуки нарушали мертвую тишину.

Они устали, они страшно устали. Обмороженные ноги отказывались повиноваться, но боцман, идя впереди, никому не давал отдыха.

— Вперед! Вперед, ребята! — то и дело раздавался его хриплый голос. — Вперед, иначе замерзнем!

И они шли, неся по очереди капитана на руках, пока не свалился Чикваидзе. Лишь тогда устроили короткий привал. Шкатов уложил поудобнее Чикваидзе, сел рядом с ним и тут же заснул. Присел на камень и боцман. Он осторожно устроил на своих коленях капитана, потрогал его горячий лоб и тихо позвал:

— Захар!

Но капитан по-прежнему не отвечал. Голова боцмана медленно опустилась на грудь, и он задремал.

Они шли всю ночь, лишь изредка останавливаясь для короткого отдыха. Но все чаще и чаще стал отставать Чикваидзе, все труднее поднимался он после привалов. А когда приходила его очередь нести капитана, моряк брал его на руки, делал несколько нетвердых шагов, падал, снова поднимался и снова падал. При этом он так жалобно стонал, что боцман и Шкатов махнули на Чикваидзе рукой и решили нести капитана вдвоем.

К утру ложбина вывела их на перевал. Они поднялись на пригорок и огляделись. Вокруг тянулась унылая, занесенная снегом холмистая тундра. Далеко-далеко, где-то за горизонтом, ритмично всплескивались на небе бледные сполохи. Моряки долго смотрели на это неяркое мерцание неба.

— Кажется, Пур-Наволок, — устало проговорил Шкатов. — Далеко мы от него ушли.

— Да, это маяк, — подтвердил боцман. — Миль сорок по прямой будет до него. Два дня хорошего хода по хорошей дороге, — и он с сожалением вздохнул.

— Два дня хода! — вдруг выкрикнул сидевший в сторонке Чикваидзе. — А в чем я пойду?

Он показал на ноги. Почерневшие и окровавленные пальцы торчали из разбитых ботинок.

— Как я пойду? — злобно кричал Чикваидзе. — Я не чувствую ног, они отморожены. И сил у меня больше нет.