– Я сегодня вечером задержусь.

– Какое совпадение, – усмехнулся. – Я тоже.

Подошла, прижалась. Дима ее обнял. Какое счастье, когда любимый рядом! И насколько хочется, чтобы Юля тоже могла опереться на мужское плечо.

…Митрофанова надеялась: Ласточкина все-таки решит оберечь свое личное пространство и придет в читалку сама. Но красавица в библиотеке так и не появилась. Надя выписала Юлин адрес из карточки читателя и после работы потащилась на «Юго-Западную». Сентябрь в этом году выдался холодрыжный, от метро пеший навигатор предложил идти полтора километра пешком. Митрофанова продрогла, промокла и с нетерпением предвкушала, как будет с Юлей пить горячий чай. Но звонок в домофон остался без ответа. Хорошо, из подъезда очень вовремя выходил собачник, удалось проскочить внутрь. Надя поднялась на нужный этаж, позвонила в дверь. Опять тишина. Страдалица вышла пройтись? Или что похуже?.. Митрофанова занервничала.

За спиной распахнулись двери лифта. Юлия. Тоже промокшая. Вид виноватый, но в голосе Наде послышалась досада:

– Ой. Ты уже тут?

– Так я ж тебе сказала: сразу после работы поеду.

– Ну, пойдем.

Отперла дверь. Скинула сапоги. Надя отметила: совсем промокшие и в грязи.

– Снова в парк ходила?

– Да я сама не знаю, где брожу, – взглянула беззащитно. – Так легче, чем тупо дома сидеть.

Порядка к приходу гостьи Юля не навела. В коридоре раскидана обувь, сумочки, бесплатные газеты, корзинка с бельем для стирки переполнена, на газетке почему-то болгарка.

Хозяйка перехватила удивленный Надин взгляд, усмехнулась:

– Плитку кафельную надо было разрезать. Проще самой, чем «мужей на час» вызывать.

– Получилось?

– Да хрен знает как. Но ничего, приклеила. Вот здесь, на кухне.

Плитка над плитой действительно кривая. И кухня тоже неприютная: завалена грязной посудой, на разделочном столе засохший треугольник сыра, заветренная колбаса. Надя удивилась:

– Мне почему-то казалось, что у тебя дома маниакальная чистота.

– Не мой конек, – усмехнулась красавица. – А уж сейчас – тем более.

На подоконнике лэптоп с открытой крышкой. Когда Юля отвернулась, Надя украдкой коснулась клавиатуры, пробудила монитор. Открылась последняя вкладка – огромная фотография Ангелины. Понятно. Травит раны, сравнивает себя с соперницей.

Но в целом Юлька не показалась ей человеком на грани. Хотя, когда прошли в гостиную, Митрофанова аж присвистнула. Вся стена увешана Феликсом. Фотографий сто, не меньше. Феликс на сцене. В «Корсаре», «Дон Кихоте», «Жизели», в каких-то современных балетах. Дает интервью. Получает на сцене призы-статуэтки. По центру – несколько совместных фотографий. Юля на всех светится счастьем. Но если объективно, смотрятся вместе немного странно. Он – расслабленный, светский, в рубашках с эпатирующими принтами и драматичных плащах. И она – в неизменных своих «учительских» нарядах.

– Юлька, – задумчиво молвила Надя, – а ты не думала стиль одежды сменить?

Та неожиданно зло отозвалась:

– Как в глянцевых журналах советуют? Начни носить кожаные штаны, измени прическу – и он к тебе вернется?

– Почему нет? – хладнокровно парировала Митрофанова. – Если метод работает?

– Уж какая есть, – рассердилась Юлия. – Не собираюсь меняться в угоду кому бы то ни было. И вообще не в нарядах дело. Феликс просто корыстный. Где я и где Ангелина? Конечно! Гораздо интересней, когда у подружки особняк, куча горничных и содержать не надо.

– Ну и зачем тебе такой?

– Люблю, – грустно вздохнула девушка.

А в Надину душу вдруг червячок сомнения заполз. Что прямо за такая трагедия у Юли? Всех когда-то бросали – и ничего, переживали. И Юлька бы пережила.

Но маховик уже был запущен, и писать Марьяне, отменять свою просьбу Надя не стала.

Второе дело Димы

До пятнадцати лет Константин Стеценко по прозвищу Кость спал сладко. Кошмары начали сниться на малолетке. В ночь, когда соседа по шконке, новичка молодого-борзого, взяли на гармонь, первый раз и привиделось. Никакого сюжета, только туман и глаза – того парня, который откинулся. Нависают над ним, буравят мозг, травят душу. В реале раскаяния даже близко не испытывал, а ночами накатывало. Шавкой Константин ни дня не был, сразу стал волчонком, поэтому в слабости своей единственной никому не признавался. Вырывался из ночного тумана, просыпался в поту, долго переводил дыхание, на встревоженные вопросы жены отвечал грубостями.

Длилась беда всегда ровно сорок дней. Дальше душа убиенного, видно, окончательно покидала земное пространство и Константина больше не тревожила. До нового мокрого дела получалось спать спокойно.

Он давно воротила, на черную работу других нанимает, но странное дело: даже если жертву в глаза не видел, все равно снится. Без черт лица и деталей. Только туман и глаза со смертной поволокой над самой его головой. Ничего вроде бы страшного. Но однажды, когда проснулся в поту, супруга уговорила давление смерить – двести двадцать оказалось. Умоляла срочно «Скорую» вызывать. Пришлось врезать, чтоб заткнулась.

И еще подметил: если кончишь ничтожество, кошмар снится почти не страшный и редко. Но если противник серьезный, то и сон навязчивый. Каждую ночь является.

Виссарион при жизни крови ему тоже много попил. Хотя вроде хиляк, интеллигент, поэт. Борода, сальные волосенки. Руководитель – смех! – народного театра. Константин однажды ради интереса сходил на спектакль. Любители на «Гамлета» замахнулись. Тема хорошая. Когда Смоктуновский в кино вопрошал: «Быть или не быть?», даже Константина пробирало. А тут лажа полная, у них на зоне самодеятельность круче была.

Зато занимал народный театр совершенно исключительный особняк на Солянке. Как уж там Виссарион прежнего мэра обиходил, теперь неведомо, но документы были оформлены чин чинарем. Аренда на девяносто девять лет, и прошло из них только двадцать. А Константин на этот особняк давно глаз положил. Солянка – его район: тут и клуб ночной, и кабак. Давно хотел гостиницу эксклюзивную и поначалу надеялся с Виссарионом договориться. Какая театру разница: Китай-город или, скажем, Печатники? Актеры любительские – это ж не звезды, ездить будут куда угодно. А зрителей в театрике и так особо нет.

Но от хорошего предложения – обустроенное здание плюс на карман лично ему – Виссарион категорически отказался. Сумму удвоили – театрально швырнул чемодан с деньгами прямо в лицо гонцам. Да еще труппу созвал, объявил пафосно, что стоит на пороге бездны, но театр ни за какие миллионы не отдаст. «Пусть хоть убьют. Вынесете отсюда под аплодисменты. Похороните. Но детище мое не отдавайте».

Было б дело лет хотя бы пятнадцать назад, пока Кость еще молодой, борзый, грохнул бы интеллигентика из принципа. Но он давно пообтесался: не только купил дипломов и приучил себя в приличном обществе обходиться без «фени», но и во власть успел сходить. Смог скрыть судимость, проработал в земельном комитете одного дальнего региона, пока детали биографии не раскрылись. Так что грубую силу решил не применять. Натравил на театрик всех, кого смог: пожарных, СЭС, налоговую. Пандемия очень кстати подоспела, а Виссарион, дурак, фрондировал, масочный режим у себя на объекте не соблюдал, температуру сотрудникам не мерил. Очаг культуры со всех сторон обложили штрафами, а Роспотребнадзор еще и опечатал на девяносто дней.

Виссарион пытался привлечь журналистов, кричал на каждом углу про рейдерский захват. К Константину даже пару раз являлись, требовали комментариев. Он пожимал плечами: какое, мол, мне дело до жалкого театрика?

И продолжал тихонечко очаг искусства гнобить. Департамент культурного наследия обнаружил в здании – памятнике архитектуры – незаконную перепланировку. Обязали переделывать. Дальше кровлю объявили ветхой, а Виссариона обвинили, что весь коллектив и зрителей опасности подвергает. В конце концов Городская межведомственная комиссия признала здание аварийным. Спектакли и даже репетиции проводить запретили.