– Потом я похоронил Поти, обложив его камнями, чтоб не добрались дикие звери, и стал пробираться к твоей бабушке Эви. Много, ой много произошло ещё событий, – продолжал рассказывать Ойка о своей жизни, осматривая берега реки. – Опять служил у Кихека, потом попал в плен, служил русскому царю. Пришлось повоевать со шведами. За свои подвиги во благо русского царя и Отечества был награждён почетным знаком, который с гордостью носил на шапке.

Ко времени Федора Ивановича относится запись Флетчера о русских воинских наградах, особенно важная в том отношении, что в ней говорится о ношении награжденными почетных знаков на одежде. «Тому, кто отличится храбростью перед другими, или окажет какую-либо особенную услугу, царь посылает золотой с изображением св. Георгия на коне, который носят на рукавах или шапке, и это почитается самою большою почестью, какую только можно получить за какую бы то ни было услугу».

Тогда в январе 1590 года многочисленное русское войско двинулось к шведской границе. При войске находился сам царь Федор Иоаннович. Воеводами были: в большом полку – князь Федор Мстиславский, занимавший после ссылки отца первое место между боярами, в передовом полку – князь Дмитрий Хворостинин. При царе, в звании дворовых или ближних воевод, находились Борис Годунов и Федор Никитич Романов.

Русские войска взяли крепость Ям. Князь Хворостин разгромил у Нарвы двадцатитысячное шведское войско под командованием Густава Банера. Остатки были осаждены в Нарве. Хотя противнику и удалось отбить приступ русских к крепости, шведское командование сочло нецелесообразным продолжение войны.

– А вот мы почти и у места, – проговорил Ойка.

Лодка обогнула очередной поворот. По правому борту стоял дремучий лес, а с левой стороны пойменные луга раскинулись разнотравьем, впереди показался обрывистый берег, поросший сосновым лесом, небольшой ручей влился в реку, играя холодными пузырьками воды и небольшими волнами, расходящимися к её середине.

– Вот тут, внучок, и стояла наша деревня, наш пауль.

Лодка проплыла вдоль берега и, не доходя небольшого островка, подплыла к небольшой площадке внутри отвесного берега слева.

На дворе начало 17 века, период колонизации края и начала его освоения русскими переселенцами.

Ойка с Ващкой не спеша поднялись на угор, поросший лесом. Сосны, как и много лет назад, торчали по склону коричневыми стволами с зелёными шапками сосновой хвои, помогая пришельцам подниматься вверх, служа для них опорой при движении. Земля была усеяна сухими шишками, раскрывшими свою чешую. Грибы семейками грелись, блестя жёлтыми шапочками, а маленькие маслятки, покрытые молочной слизью, пробивались из-под травинки к светящему где – то высоко за кронами деревьев солнышку.

Прибывшие остановились на небольшой площадке, на верху, после подъема от реки. Ойка с жадностью оглядел стоящие сосёнки, посмотрел вниз на реку, блестевшую серебром. Вон там, у островка, у них стояла запруда для рыбы, и держась за руки с Эви, они бежали по полю, ощущая радость прикосновения друг к другу и оглашая окрестности счастливым смехом молодости.

Всё как будто было вчера. Эви умерла несколько месяцев назад и только он, уже пожилой вогул, оставался сухим и достаточно крепким, несмотря на уже большой достаточно возраст.

– Пошли, Василий, посмотришь где жили твои предки. – Так Ващку звали уже давно на славянский лад, так было удобней и понятней в общении с окружающими.

Деревья сменились небольшими кустарниками и взору путников предстала заброшенная вогульская деревня.

– Это и есть наш пауль, Василий, здесь и жили твои предки. Верней всё, что от него осталось.

Река Ρеж. (Фото автора)

Вокруг стояли деревянные домишки. В целом время не сильно тронуло их, правда некоторые перекосились от прогнившего дерева. Немногочисленные окошки зияли пустотами и веяло от них какой – то тоской, которая возникает, наверное, только на кладбищах. А это и было кладбище, только кладбище прошлой жизни, жизни Ойки и его семьи. Манси давно уже снялись с насиженного места и ушли за Камень (Урал), уходя от прибывающих в эти места переселенцев, которых не останавливали никакие трудности неизвестной жизни, ни нападения местных аборигенов. Они прибывали и прибывали, распахивали землю, сеяли зерно, искали соль, руду, занимались охотой. И манси становилось здесь тесно несмотря на то, что правительство и верхотурский воевода, заинтересованные в сборе ясака, запрещали крестьянам ставить деревни и разрабатывать пашню в «вогульских улусах».

– Вот это мой дом, Василий, здесь мы жили, здесь бывали праздники по убитому медведю, когда удавалось его добыть! Хорошо было!

Ойка посмотрел на Ващку, глаза его сверкнули при воспоминании о детстве. А Василий увидел, как шрам, пересекавший лицо деда, побелел, видимо отхлынула от воспоминаний от головы кровь. Да, дед с юности был призван в Пелымское царство на службу, стал победителем соревнований среди лучших отыров (воинов), был в личной охране великого князя Кихека и воевал, воевал, после пленения перешёл на службу к русскому царю и за подвиги во благо русского царя и Отечества, был награждён почетным знаком, который с гордостью носил на шапке.

Так получилось, что Василий был его единственным внуком и дед много времени уделял его воспитанию. Вот и сейчас привёз его, чтобы показать, где жили его предки, чтобы гордился своим народом.

Пройдёт ещё сто лет, когда потомки Ойки будут заниматься поиском руды для Демидовых.

Демид стоял в жаркой крестьянской кузне, переворачивая заготовку в горне на огне, удерживая её щипцами. Заготовка раскалилась, покраснела чуть ли не до прозрачности. Он посмотрел через плечо. Под противоположной стенкой, выпучив глаза на таинство работы с раскалённым металлом, стояли трое его сыновей: Никита, Семен и Григорий. Самый старшенький, но и самый шустрый и смышлёный шестилетний Никита, много времени проводил в кузне с отцом, помогая в меру сил тяте.

– Да надо уходить на Тулу из деревни, к родне. Вон мал – мала меньше, нужно кормить, поднимать детишек, – лезли в голову мысли.

Шёл 1662 год. Новое Павшино, здесь жили Антюфеевы и здесь Демид работал кузнецом, располагалось в Алексинском уезде (совр. Дубенский р-н Тульской области), которое издавна славилось искусными металлургами-домниками и кузнецами, в двадцати верстах от Тулы, являвшееся вотчиной князей Волконских.

– Что тут заработаешь на подковах, да серпах! – кузнец в сердцах сплюнул в сторону.

Надо сказать, что сёл с названием Павшино в Алексинском уезде в то время было на его границе с Тульским два – Старое и Новое. И оба были вотчинами князей Волконских. В 17 веке они были невелики: в 1678 году, например, в Новом Павшине было всего одиннадцать крестьянских дворов. По данным 20–30-х годов в 18 веке (более ранние отсутствуют) эти села, плюс село Протасово, были заметными центрами крестьянской железоделательной промышленности.

В 1724 году в Новом Павшине было девять ручных доменных горнов и три железцовые кузницы, построенные на вотчинной земле, на средства крестьян. К 1736 году здесь было уже семь домниц от двух до трёх горнов в каждой. Еще одна крестьянская домница имелась в Старом Павшине. Там же находились ручные заводы жителей Тульской оружейной слободы, Абрама Баташева (в 1729 году одна домница с девятью горнами и две железцовые кузницы с двумя горнами) и Евдокима Белобородова (с 1733 года одна кузница с горном, работавшим на железе из Тулы).

По данным Алексинской таможенной книги 1735 года, закупленное тулянами у павшинских крестьян плашенное железо находило хороший сбыт и отправлялось в Тверь и Астрахань. Домниц в Новом Павшине было довольно много: одна по меньшей мере на два двора.