Работал от всего сердца, не жалея ни себя, ни людей, ни потраченного времени в сутках, ни даже – в неделях, месяцах и годах жизни своей.

Работой мечтал, работой жил, работой развивался и вызревал.

Но по полной, на совесть – любилось ему слово – делал только лишь то, во что верил до донышка.

Если же волею каких-нибудь непредвиденных обстоятельств его вера в дело, которым он занимался, неожиданно пошатывалась и начинал он крепко сомневаться: а надо ли? – всё одно не отступал. Начатое, тем более доверенное лично ему, добивал до победного конца, порой зубы сцепляя. И выполнял почти на совесть. Однако по завершении, замечали люди, становился тревожен, угрюмился, что-то тяжко, отстранённо обдумывал.

Что именно обдумывал, вскоре окружающим становилось понятно: решился, знали за ним, прийти к тому человеку, который поручил ему дело, и, будь он даже самым высоким начальником, сказать по своей привычке напрямик:

– Я выполнил ваше поручение. Но скажите честно: кому от него прок?

Афанасию Ильичу, зная его горячий, атакующий нрав, старались объяснить вежливо, сдержанно, по полочкам разложить. Однако зачастую завязывался досадный, неприятный спор, и Афанасий Ильич бывал непримирим и запальчив не в меру, не по чину, мог походя задеть, обидеть человека.

Ему прощали и не прощали эту блажь, эти выходки, это сумасбродство. Прощали те, которые в нём видели честность и сами по жизни старались быть честными. А не прощали те, которые сами были нечестны и скользки в своих воззрениях и поступках и не верили в дело, порученное Афанасию Ильичу, этому трактору коммунизма, – осторожненько посмеивались они в узком кругу.

Афанасий Ильич не любил слово «польза», избегал его в своей речи. Вместо него употреблял редкое в современной жизни, очевидно становившееся каким-то деревенским, почти что диалектным – «прок». Из своей родной деревни Переяславки он и вынес его, пошёл с ним по жизни.

В слове «польза», полагал, явственно слышится и бесцеремонно выпирает наружу смысл бытия старого мира – выгода.

Выгода, впитал он с детства, была раньше у кулаков, помещиков, купцов, фабрикантов, дворян, царей – людей давнопрошедшего общества, с которым Россия, несомненно, навсегда распрощалась. К тому самому мало-помалу, но неуклонно продвигается, верил, и всё человечество. В конце концов наступит царство свободы, братства, равенства и – прока. Выгоде не будет места.

Неустанно и азартно растолковывал людям значение любимого слова:

– Прок, понимаешь, – это то, что надо до зарезу для нашей нынешней жизни. Не выгода нужна, а запас и резерв чего-нибудь, целесообразность и точность наших действий. Вот что такое прок в понимании простого народа, великих русских, да и всемирных писателей и мыслителей. Соображаешь? Не совсем? Слушай, в моей деревне ещё говорят так, имея в виду прок: годное напредки. Напредки! Крепкое и сочное слово, не правда ли? Изъясняясь литературно, «напредки» – что-то очень надёжное, очень верное, очень правильное, а также – будущее и прочность. Прочность! Великое слово – прочность! Без неё никакому строению не устоять, никакой идее не протянуть долговременно. Заключено в слове «прок» и потаённое значение – обещание добра. То есть скарба и благополучия. Не слово – кладезь мудрости! Всем словам слово, всем мыслям мысль! Не сразу раскусить нам, интеллигентам, и учёному человеку, а простой работяга понимает и использует его издавна в обычной своей речи. Да, кстати, а слово «впрок» тебе знакомо хорошо? Э-э, можешь дальше не объяснять: вижу, что смутно понимаешь, мямлишь какую-то околесицу. Запомни, а лучше заруби себе на носу: «впрок» – значит, на будущее, про запас. В народе так говорят: неправедно нажитое впрок не идёт. В моей деревне, кстати, иной раз можно услышать: «впрочную». Тоже отличное слово. «Впрочную» – то есть надёжно, по-настоящему сделать, смастерить, сработать, поступить, а также – сберегать впрок. Наши старики говаривают: жить надо впрок, а не с выгодой. Теперь тебе понятно это наше замечательное русское слово?

Выслушивали его внимательно, с интересом, однако если соглашались, то как-то слабо, шатко, а то и просто молчком, кивком головы. Если же вовсе не соглашались, то, бывало, в спор бросались, точно бы в драку:

– Что ни говори, уважаемый Афанасий Ильич, а без выгоды и пользы жизнь остановится, закиснет, как болото, станет скучной и никчемной даже. Запомни и ты: выгоде и пользе жить и процветать!

Спорил, горячился. Однако зачастую отступал, не напирал по привычке: знал – слово пришло от народа, используется им, а потому в слове правда, и голосом перетягивать человека на свою сторону – не дело, не тот случай. В слове этом правда и мудрость жизни всей, прошлой и настоящей, а значит, и будущей. Давно и прочно утвердился Афанасий Ильич и принял не только разумом, но и сердцем, что прок – воззрение и мысль те самые, настоящие для жизни и развития общества.

И, выслушивая возражения, посмеивался в себе: «Говори, говори, чирикай сколько хочешь, а правду всё же не заговоришь, не зачирикаешь, птичка!»

Страна в те необыкновенные для всего человечества времена всеохватного, нервозного противостояния, но и вдумчивого, кропотливого созидания жила устремлённо, взъерошенно, в суетливой, но всё же не суетной взволнованности. Возможно, жила, как улей или муравейник, по каким-то своим, малопонятным со стороны порядкам, законам и целям. Но заглавное, стержневое, считал Афанасий Ильич, – страна, несмотря ни на что, а может статься, и вопреки многому или даже всему, жила впрок, впрочную: для истинно счастливого, навечно мирного, самого светлого будущего всего человечества. Однако жила «как на фронте», где «всё для победы» – так говорили в газетных передовицах, в кинохронике, с высоких трибун, под «победой» разумея победу промышленно-экономическую и морально-нравственную над «загнивающей» и «уже смердящей» Америкой, «да и над всем этим мещанским», «злобно-реакционным», «узколобым», «непомерно тщеславным» Западом с его «нездоровыми наклонностями» и «беспощадной эксплуатацией человека труда». И по-иному, заверялось с выкладками «строго научных» доказательств, они жить не способны, потому что «у них человек человеку волк».

– Догоним и перегоним! – шумело и колыхалось по всей стране СССР, по одной шестой части суши планеты Земля, приманивая другие народы и государства к социализму – «новой, самой прогрессивной формации устройства жизни», к «всемирному пролетарскому братству».

Афанасий Ильич в запальчивых спорах иной раз заявлял:

– Живём, люди добрые, впрок, а не ради выгоды, тем более какой-нибудь сиюминутной, обывательской. У нас стратегические задачи не только и не столько для себя – для всего человечества, на века и даже тысячелетия вперёд. Понятно?

Не всем и не совсем было понятно. Если было уяснено умом, то отчего-то не принимало сердце. Не каждому представлялись приемлемыми его мысли и мечтания, однако возразить с категоричностью и открытостью на столь едва не директивные высказывания ответственного товарища дерзал не каждый, – и в малых, и в больших кругах одобрялись и приветствовались единомыслие, сплочённость, «дух товарищества».

Афанасий Ильич ощущал себя человеком, понимавшим глубже и видевшим дальше, чем многие другие вокруг, а потому поступал без суетливости и тем более без суетности, желанно пребывая в трудах каждодневных и неисчислимых этого необыкновенного для человечества – нравилось ему сравнение – муравейника или улья. И не суть важна была точность определения и названия: и муравьи, и пчёлы, думалось Афанасию Ильичу, что ни говорилось бы об этих насекомых, – великие трудяги, объединённые одним стремлением и задумкой – созидать. Хотя на своё же собственное соображение о «задумке» со стороны муравьёв или пчёл он усмехался в себе, однако мысль эта, образная, живописная, была ему по душе, казалась правильной и надёжной, и он нередко высказывал и развивал её в своих речах. Над ним дружелюбно, но осторожно посмеивались, могли слегка пожурить: