Братья-близнецы гвардии рядовые Роман и Сергей Прокофьевы проделали тот же тернистый путь. Родом они из Калуги. Служили в 4-й гвардейской танковой Кантемировской дивизии. В середине декабря 1994 года их в числе других солдат отправили в 166-ю бригаду, а оттуда – в Моздок.

– В Моздоке нас разбили на команды, – рассказывал мне Сергей Прокофьев. – Наша команда из тридцати человек влилась в 1-ю танковую роту 133-го отдельного гвардейского танкового батальона. Танки Т-80 получили новенькие – в масле еще! Две недели их обкатывали, пристреливали. Потом всех распределили по машинам. Роман, мой брат, стал командиром танка, я – наводчиком, а механиком-водителем назначили Алика Фасахова из Казани. Затем батальон вошел в Грозный. Так случилось, что боевики подбили наш танк из гранатомета в первом же бою. Алика с тяжелым ранением отправили в госпиталь, и больше с ним мы не виделись. В ходе январских боев в Грозном рота практически полностью была уничтожена…

Разговор о подвигах гвардейцев-танкистов братьев Прокофьевых читателя ждет впереди, а пока вернемся к 166-й омсбр.

7-й мотострелковой ротой 3-го мсб командовал гвардии капитан Всеволод Грязнов (награжден орденом Мужества).

– В начале декабря 1994 года, – рассказывал Всеволод Грязнов, – по приказу сверху передали всех бойцов роты в формируемый сводный полк, который убывал в Чечню. А в конце декабря того же года вышел еще один приказ: укомплектовать бригаду до 3,5 тысячи человек и отправить личный состав для выполнения боевой задачи в Чечню. И вот тут начался самый настоящий ужас! Солдаты прибывали в бригаду никакие – повара, ни разу не стрелявшие из автомата, свинари, служба которых проходила на подсобном хозяйстве, матросы, не умевшие ружейный ремень пристегивать к автомату. Я не представлял, как можно с этим «войском» воевать. Но глаза боятся, а руки делают.

31 декабря 1994 года рота в составе батальона перебазировалась на полигон, где мотострелки почти две недели стреляли из всех видов вооружения, водили БМП, учились воевать.

– Самое неприятное воспоминание о том периоде, – признался Грязнов, – дезертирство некоторых солдат, спасовавших перед трудностями. Конечно, бежали из батальона далеко не все. Но дезертиры были. Интересно, как они сейчас, когда им по 40–45 лет, оценивают свои действия, что рассказывают детям и внукам о своей «героической» службе в армии?..

Из воспоминаний полковника запаса Всеволода Грязнова:

«…Дима Новиков, сибиряк, механик-водитель БМП-2. Его родители из города Омска приехали на полигон. Думал, чтобы забрать сына. А они приехали «в глаза посмотреть командиру, который в бой поведет». Познакомились. Пробыв на полигоне два или три дня, уехали домой со спокойной душой. Я имел хороший опыт по подготовке механиков-водителей. Кстати, горжусь тем, что из всех рот 166-й бригады, передислоцированных в Чечню, только моя рота прибыла на своих родных, штатных БМП в количестве 14 единиц.

Не могу забыть и такой случай. Подобрал себе старшего механика-водителя роты (татарин, образование техническое, руки золотые, прирожденный водитель). Но вот приезжает его мама, суток пять живет у нас в лагере, греется в палатке, кушает кашу солдатскую. Однажды стала передо мной на колени и запричитала: мол, единственный он у меня сын, сама его воспитывала, сообщила, что у него врожденный порок сердца, показала медицинские документы, а медкомиссию в военкомате он обманул – очень хотел служить в армии. И стала умолять, чтобы я заставил сына уехать с ней. Я не стал брать грех на душу, нажал на бойца и заставил самовольно оставить часть. Потом эта женщина, узнав, что в роте большие потери среди механиков-водителей, прислала мне в Тверь письмо, благодарила за сына…

… Жены наши пытались проводить какие-то митинги, чтобы сорвать нашу отправку. Особенно тяжело в то время было замкомбригу по воспитательной работе гвардии полковнику Сергею Васильевичу Устьянову – объяснять, обещать, призывать к совести. Ну а мы, офицеры, «включали дурака» и дома говорили, что готовимся к учениям. Так, благодаря жене, мои родители по дороге из Донецка в Петербург «случайно» спросили: «Сын, что ты думаешь об этой войне?» На что я ответил: «С этой войной не все так просто. Но я ротный, который готовил этих пацанов к предстоящей бойне. Почти все, кто остался, а не убежал, – из неполных семей: то мамы нет, то папы, то просто защитить их некому. Поэтому бросить их не могу».

Отец, шахтер донецкий, выслушал меня и сказал: «На Украине показывают документальные фильмы, где погибших русских солдат не хоронят, а грейдером зарывают. Самое страшное для меня – не то, что ты погибнешь (ты – офицер и знал, на что шел), – а то, что я не смогу тебя найти и похоронить по-человечески. А пацанов своих ты обязательно верни родителям…»

Подполковник запаса Олег Девятко (в декабре 1994 года – старший лейтенант, командир танкового взвода танкового батальона, награжден орденом Мужества и медалью «За отвагу») рассказывает:

– На вооружении нашего батальона стояли танки Т-80. До последней минуты мы надеялись, что «восьмидесятки» в горы не погонят. Но в начале декабря 1994-го в бригаду пришло распоряжение отправить в зону боевых действий танковый батальон с офицерами. Доукомплектовав роты прибывшими из учебных подразделений специалистами, мы сформировали тридцать экипажей. И нас военными бортами перебросили в Моздок – без техники. Сказали, что танки получим на месте. Дней десять нас промурыжили в Моздоке, а потом приказали передать экипажи другим офицерам и убыть в Тверь для формирования нового батальона…

23 декабря 1994 года вышел приказ о развертывании 166-й омсбр до 3,5 тысячи человек, и переброске ее в район боевых действий. На тот момент в бригаде насчитывалось 200 контрактников (в основном женщины-военнослужащие) и 100 солдат-срочников. Первые обеспечивали жизнедеятельность воинской части, вторые несли караульную службу.

Как только состоялся этот приказ, в Тверь потекла разношерстная солдатская масса, мало чем напоминавшая вооруженных защитников Отечества. В частях в первую очередь избавлялись от нарушителей воинской дисциплины («залетчиков»), поэтому на доукомплектование бригады прибывал в основном армейский балласт, ненужные солдаты. Одним из таких солдат был рядовой Владимир Куракин.

В армию Владимир призвался из подмосковного Королева, служить попал водителем в авиационный полк, что стоял на Кубинке. После одного из «залетов» (когда он повздорил с офицером) Куракина перевели на вещевой склад полка.

– Должность безмятежная, – с юмором рассказывал мне Владимир Куракин. – Жил-то я вне роты, в отдельном домике.

Но 26 декабря 1994 года приезжает уазик, и посыльный передает приказ: «Срочно прибыть в роту!»

– В казарме, куда мы приехали, шум и гам, – продолжал свой рассказ Куракин. – «Что стряслось?» – спрашиваю. Тишина. Появляется ротный. «Вов, – говорит, – зайди в каптерку». И не улыбается, как обычно. В каптерке меня ждали «афганка-стекляшка» и сухой паек на четверо суток. Я сразу понял, в чем дело. Ротный подтвердил: «Да, Вов, Чечня…»

В общем, снял Вова Куракин свою летную форму и переоделся в то, что было положено по службе. Намотал портянки, надел кирзачи, поочередно пристукнув ими об пол, чтобы лучше сели на ноги, и вышел к роте. Парни окружили, трещат, сейчас уж и не помнит о чем. Ребята дали ему тельник (хранит его до сих пор!) и нож, сказав на прощание: «Вован, бей их за нас!..»

Всех, кого собрали из полка, посадили в транспортный самолет, 54 минуты полета, и борт приземлился на военном аэродроме «Мигалово» в Твери. Ночь, пустой аэродром, несколько машин и лейтенант, у которого кокарда на шапке с полтинник. «Все, пацаны, приехали, – говорит Куракин сослуживцам. – Пехота!..»

Прибывшую команду доставили на «Урале» в 166-ю бригаду, завели в актовый зал и рассадили по стульям.