– Бабушка еще жива?

– Да, – Адель широко и очень тепло улыбнулась, – вы не поверите, ей 84 года, мы праздновали день рождения на прошлой неделе. Она всё еще бегает по утрам.

На этой фразе Адель рассмеялась, вспомнив бегущую бабушку. Крестовский улыбнулся в ответ. «Что же ты делаешь у меня?», – мысленно спросил он.

Адель перестала смеяться и посмотрела в окно.

– Ваша семья живет здесь столько лет. Можно сказать, что вы коренная американка. Вы говорите с акцентом, значит для вас родной язык – английский. Если родной – английский, то и мыслить вы должны так же, по-английски, – Крестовский сделал паузу, – почему русский психотерапевт? Ведь это барьер в общении.

– Бабушка сказала, что у меня русская душа. Сказала, что меня никто не поймет, кроме русского человека. Это она настояла, – не задумываясь, ответила Адель.

– А вы как сами думаете?

– Я не знаю. Вы самый дорогой русский психотерапевт, которого мне удалось найти.

Крестовский улыбнулся. Он мог бы не улыбаться, она и так поняла, что для него стоит этот кабинет и репутация лучшего.

– Вы не похожи на человека, которому нужна помощь.

– Возможно. Но мне нужна помощь.

– Хотите рассказать причину вашего визита?

– Я не знаю, – всё так же лаконично, как и на все предыдущие вопросы ответила Адель.

– Если я не буду знать причину вашего визита, то мне будет сложно помочь вам.

Девушка молчала и смотрела. Она не нервничала, не проявляла никаких мук совести, не играла руками и не дергала ногами. Её затянувшаяся пауза была больше похожа на размышление, чем на нежелание говорить.

Из-за приоткрытой фрамуги доносился шум улицы: звук пешеходов, проезжающих машин и далекие вскрики автомобильных клаксонов. С размышления девушка переключилась на слух.

– Адель, – позвал он.

Вместо ответа она повернулась с искрящимся взглядом и задала вопрос:

– А вы? Вы не хотите рассказать причину вашего визита сюда? – она спросила это не тоном нападения, а скорее тоном простоты и интереса.

– Куда? – не сразу понял Крестовский.

– Сюда, на Манхэттен, – уточнила Адель, и первый раз за встречу пошевелилась хоть как-то значимо, полностью опершись руками на бархатные кожаные подлокотники и свесив с них расслабленные кисти, – один из лучших старейших домов. Самый престижный район в городе. Сколько стоит месяц аренды? Десять тысяч? Больше? В приемной вашего врачебного кабинета есть еще одна дверь. Я полагаю – это ваша жилая комната. Значит притязательность не в комфорте, а в статусности.

Крестовский откинулся на спинку стула. У неё был очень приятный мелодичный голос. Акцент добавлял ему наивной детскости. А точность, с которой она описала его многогранные мотивы и цели превратила её в какого-то дальновидного эльфа. Крестовский засмотрелся.

– Не совсем так, но близко к сути, – сдержанно улыбнулся он.

– У вас безупречная репутация. Лучшая в городе среди русскоязычного населения. Вы всегда добиваетесь результата. Это очень впечатляет, – в голосе Адель звучала тень уважения.

Крестовский не стал упираться и подыграл ей.

– Я приехал из России тринадцать лет назад. Переквалификация, магистерская программа, докторская, лицензия… Но вы правы, моей целью была не репутация, – он встал, подошел к распашной, остекленной матовым стеклом двери и, слегка приоткрыв её, тихо произнес, – Иви, сделайте нам два чая.

Адель вновь повернулась к окну.

Крестовский вернулся на место.

– Моей целью был этот дом. Я захотел его, когда приехал. Гулял по Манхэттену, остановился на пересечении улиц, долго смотрел на фасад здания, на спокойный красно-коричневый камень, окна, потом немного посидел в Оупен-маркет. Там такие стойки… вы, должно быть, знаете, на уровне земли. Перед твоими глазами ноги прохожих. Ты сидишь, думаешь и понимаешь, вот, это то, чего я хочу. У меня не было причин не добиться.

– Да, не было, спасибо, – задумчиво повторила Адель, опять проваливаясь в свои мысли.

Она не могла справиться сама. И сейчас, придя на прием, хотела использовать его как открывалку, как консервный нож. Чтобы аккуратно, без разрывов, вырезать то, что заставляло просыпаться её в холодном поту по ночам. Вырезать и похоронить в красивой маленькой могилке. Похоронить и больше никогда не возвращаться к этому вонючему, мерзкому трупику собственной боли.

Но он сбил её. Что было не так? Почему она перехотела делать это его руками? Стыдно? Но он же врач.

– Я могу помочь, – словно читая мысли, ответил он.

Эта фраза ударила очень сильно, она пристально посмотрела, приоткрывая себя и, блеснув глазами, опустила голову.

– Я не знаю.

Крестовский попытался вернуть её:

– Давайте ещё раз сначала.

– Что? – коротко спросила девушка.

– Расскажите о себе.

– Я – русская, – не задумываясь, повторила она.

– Это так важно? Вы выделили это как характеристику.

– Я не похожа на других. Не такая как все. Мне кажется, что это потому, что я русская.

– Вы бывали в России?

– Да, несколько раз. Меня возила бабушка. Когда мне было десять лет, мы прожили там почти год. Я ходила в русскую школу.

– Вам понравилось?

– Я не могу сказать, что мне понравилось, но для меня это было правильно.

– Вы хотите вернуться? Тоскуете?

– Нет.

– Вы часто упоминаете бабушку. А мама?

– Мама умерла. Давно. Когда я была маленькая. Я плохо помню её. Только нежность, теплые руки, как мы подолгу лежали в кровати перед сном и то, как она целовала меня. После её смерти я жила с отцом. К нам переехала бабушка. У меня есть ещё старшая сестра.

– Вы были счастливы?

– Да, у нас дружная семья, у сестры есть муж, дети. Мы все любим друг друга. Много праздников… Много подарков.

– Отец? – Крестовский присмотрелся.

– У нас близкие отношения. Можно сказать, что мы – друзья. Хотя, – девушка кивнула и легко вздохнула, – в последнее время мы общаемся гораздо реже. Он много работает. Судоверфи Пакстона. Слышали?

Он кивнул. Крестовский изучил всё о её семье ещё неделю назад, когда она позвонила и записалась на прием.

– Мне казалось, вы работаете с отцом.

– Я занимаюсь рекламой для компании. Но когда все проекты запущены, бывают большие перерывы. Он с головой погружается в работу. Потом, внуки. На меня не так много времени.

– Вам нужно больше?

– Наверное… Иногда мне хотелось бы поговорить.

– О чем вы хотели с ним поговорить?

Адель задумалась. И потом, с большой теплотой и любовью в голосе ответила:

– Может быть, просто поговорить. Ни о чем, – было видно, как она в этом ответе отодвигает назад свою нужду.

Крестовский слегка подался вперед:

– А о том, что вас угнетает, получилось поговорить хоть раз?

Адель мотнула головой и немного поморщилась.

Крестовский перестал спрашивать.

Девушка сидела в строгой прямой позе и смотрела мимо доктора глазами какого-то глубоко откровения или убеждения. Ему не совсем было ясно. До конца сеанса оставалось несколько минут.

После затянувшейся паузы, он, неожиданно для себя, произнес:

– Мы можем просто разговаривать. Не как врач и пациент, – «идиот», – пронеслось у него в голове, – давайте как друзья.

«Идиот и красавица», – снова пронеслось в голове.

Адель перевела на него взгляд. Крестовскому захотелось запустить себя в этот взгляд целиком. Согреться её теплом, ведь у неё наверняка есть много тепла. А ему так давно холодно.

Девушка продолжала внимательно смотреть. И… Ему показалось, что за секунду он стал сходить с ума. Словно он был не врач, словно не было стольких лет практики и самодисциплины. Он судорожно пытался вспомнить о профессионализме, о невозможности флирта, обо всех доступных методах лечения, но резкая фантазия о её губах, касающихся его кожи и приоткрывающихся от удовольствия, вспыхнула в голове ярким огромным пятном.

В это мгновение дверь медленно приоткрылась и в кабинет осторожно просочилась мышка-секретарша с подносом в руках. Опять без стука. Глупенькая. Но ему было не до замечаний. Он, в какой-то степени, даже был ей благодарен. Бесшумное появление Иви резко слило из тела мысли о стонущей пациентке.