Тимофей пошарил вокруг взглядом, будто подыскивая инструмент для хирургической операции, и в этот момент Султан метнулся к двери.

– Ай, шайтан! – старший Гулиев кинулся следом, не догнав, кричал на всю улицу. – Домой не вздумай возвращаться. Живи там, где нагрешил.

Голос его срывался на петушиный крик.

Репейники цеплялись за штанины. Голые стебли одуванчиков утратили уже свои пуховые береты. Травы побурели, не выдержав палящих лучей, но лето уже переломилось. Солнце хотя и поднималось высоко в голубом небе, но уже не припекало – косить будет не жарко. Всё приуныло в ожидании осени. Лишь тополя безмятежно шелестели зелёными листьями, словно не чувствуя, что лето на исходе.

Показался табор.

У костра рядом с Тимофеем Гулиевым сидел старый его приятель – Иван Степанович Кылосов, заведующий клубом имени Володарского и заядлый рыбак. Он вертел в руках папиросу и, поглядывая в костёр, приценивался к уголькам.

– Выспался, Иван Степанович? – иронично, но с уважением спросил Тимофей, помешивая варево в закопченном котле.

Широкие густые брови Кылосова дрогнули, губы раскрылись, обнажив ровные крепкие зубы:

– Такое привиделось! И сказать смешно… Чудный сон!

Тимофей присел на корточки, хлебнул из ложки, сдувая пар и щурясь:

– Какой, Степаныч?

Кылосов расплылся блаженной улыбкой.

– Какой? – допытывался Гулиев.

Завклубом немного поколебался – рассказывать иль нет? – и сказал:

– Бабёнка голая да развесёлая…

– Худой сон, Степаныч, – с огорчением отметил Тимофей.

– Э, – Кылосов беспечно махнул рукой. – Это вам Аллах запрещает, а лично мне голые да развесёлые шибко по душе. Несчастную бабу любить – вред для обоих. Верно, сынки?

Он обернулся к подходящим парням:

– Иль только в мечтах с девкой миловались?

– Ну, да уж, конечно, – насупился Султан.

– По-моему, Вовка – весьма ловкий молодчик, – сказал Тимофей. – Из него артист бы вышел – народный. Мы супротив него – ослы длинноухие, доверчивые.

Приятель Султана, голубоглазый и белобрысый паренёк, молча присел к костру, глаза его невинно следили за игрой пламени.

– А-а, – махнул рукой Кылосов. – Жалкие последователи Станиславского? Разве в нашей глубинке сыщешь настоящий талант?

– Ну-ну, – согласился Тимофей. – А всё-таки ловок, шайтан. Вот если б он с тобой такую штуку выкинул…

– А что такого он сделал?

Старший Гулиев сунул ложку в карман пиджака, хлопнул себя кулаком по коленке и после этого с удовольствием расхохотался. Потом высморкался, достал носовой платок и утёр глаза. Махнул рукой:

– Ту первоапрельскую шутку, что Вовка со мной выкинул, всю жизнь не забуду.

В костре зашипело, затрещало, щёлкнуло – рассыпались искры. Одна из них прилетела Тимофею на сапог. Он сбил её щелчком в огонь.

Кылосов курил с серьёзным видом, не отрывая взгляда от приятеля, ожидая смешного рассказа.

– Проделки молодых? Это интересно. А, ну-ка, расскажи.

– Ну, хорошо, хорошо, раз ты хочешь, – ясно было, что Гулиева не пришлось бы просить дважды. – Слушай же…

Кылосов слушал, слушал и вдруг стал медленно оседать, потом скорчился и упал в траву. Вцепившись зубами себе в ладонь, он принялся кататься по земле. Из его горла вырывались клокочущие звуки – то ли рыдания, то ли непонятные, неведомые возгласы. Его ноги в резиновых сапогах нелепо торчали в разные стороны, чуть не задевая костра. Так Кылосов хохотал, когда услышал всю эту историю с переодеванием Вовки Евдокимова в беременную девушку.

– Да ладно вам, – проворчал Султан, кривясь недовольно. – Кто старое помянит…

– Цыц! Кто старое забудет…. Вот то-то.

В грубоватом обращении Тимофея к сыну сквозила и давнишняя вина перед ним, безвинно обвинённым. И приятелю:

– Надо иметь талант, чтобы так провести стреляного воробья.

Рыбак не сразу успокоился.

– М-да, – сказал он. – Придётся тебе сознаться, дорогой – опростоволосился ты с этими парнями. Меня-то на мякине не проведёшь. Я повидал и собак, летающих по воздуху. Да-да, удивить меня ничем нельзя. И они против меня, – Кылосов ткнул поочерёдно пальцем в Султана и Вовку. – Шан – тро – па.

Евдокимов вздохнул, всем своим видом показывая, что подобные речи ему слышать не впервой. Кстати, так оно и было. А Султан обиженно покосился на отца – чегой-то гость того…

И Гулиев вступился за ребят.

– Э – э, брось! Не зарекайся наперёд. Вот этот парень, – он кивнул на Максимова, – смолит табаку в день раза в два больше тебя. Эх, не я его отец…

– Да ну тебя, – отмахнулся Кылосов, заядлый курильщик. – Пить, курить, ходить и материться я начал в один день.

– Спорим? – Вовка Евдокимов по-взрослому протянул завклубом ладонь.

– Да ну тебя, – Иван Степанович досадливо отмахнулся. А потом вдруг заиграло в нём что-то. Вышиб ногтём папироску из пачки. – Кури, сопляк.

Вовка выкурил и получил новую.

– Кури, кури – хвастунов, знаешь, как учат, – папироса за папиросой Кылосов опорожнял свою пачку.

Пока парень курил, Иван Степанович катал меж пальцев очередную папиросу. Поглядывая друг на друга, будто петухи перед дракой, они оба не по-доброму усмехались.

Когда пачка кончилась, Иван Степанович растерянно огляделся. Тимофей Гулиев хмурился и осуждающе качал головой. Султан безучастно смотрел на огонь. Победитель пари отчаянно плевался и важничал, поглядывая на Кылосова осоловелыми глазами.

И вот за эту минуту сомнительного торжества расплатился Вовка Евдокимов затмением в лёгких и хроническим кашлем на всю свою жизнь.

– Ты чей будешь? – завклубом будто теперь спохватился, что по должности своей является наставником молодёжи, и пари его с пацаном бросает тень на профессиональную репутацию. – Как зовут?

– Ева, – вскинул Вовка отяжелевшую голову.

– Так ты что ль, правда, девица?

– Да нет, – усмехнулся Тимофей Гулиев. – Какая ж это девка, коль в мужскую баню ходит? Это у него инициалы такие – Евдокимов Владимир Андреевич.

Наступила распутица, и с нею началась головная боль заведующего клубом имени Володарского. Вернулась в город учащаяся молодёжь от бабок из деревень, из далёких «гостей», с разнообразных практик, из лагерей и домов отдыха, а с нею возобновились, прерванные на лето, танцевальные вечера. Для борьбы с «грязеносцами» Иван Степанович поставил у входа ёмкости с водой для мытья обуви, удвоил пропускающий заслон у дверей. Но это были лишь «цветочки». «Ягодки» жили неподалёку в строительном вагончике.

То были калымщики, невесть откуда приехавшие и всё лето восстанавливающие что-то на золотодобывающей шахте. Танцы их не интересовали, но скучно было каждый вечер пить водку после работы в кругу одних и тех же небритых лиц. Сверкающий огнями клуб манил искателей приключений под пьяную руку. Здесь можно было сыграть в бильярд, заглянуть в буфет, без опаски покуролесить среди нарядных девчонок и сопливых пацанов.

Серьёзных столкновений не было, но испорченные вечера от нашествия немытых, небритых и пьяных мужиков камнем ложились на сердце Кылосова и вызывали головную боль, ещё не начавшись. По натуре своей нескандальный, даже трусоватый, Иван Степанович насмерть боялся этих подвыпивших верзил, и только профессиональный долг и отеческая любовь к молодёжи заставляли его преграждать хулиганам путь.

Обычно это начиналось телефонным звонком снизу:

– Пришли, Иван Степанович.

И Кылосов, проглотив холодный комок, подступивший к горлу, сунув трясущиеся руки в карманы пиджака, спускался вниз.

Пришельцы, числом пять человек, стояли кружком, курили и сплёвывали под ноги.

Молодёжь растянулась широкой и плотной цепью на высоком крыльце клуба. Туда-сюда сновали девчонки, подбивая ребят к решительным действиям.