Город сиял, как будто был сделан из хрусталя – в Санкт-Петербург пришло настоящее лето. Было жарко, а лучи солнца были настолько яркими, что слепили глаза, отчего все предметы и здания на улицах «дворянского города» превращались в нечёткие силуэты. Жители города рванули в магазины – покупать солнцезащитные очки и специальные кремы для кожи – впервые петербуржцы боялись обгореть на солнце.

Несмотря на такой подарок природы, сейчас улицы были пусты. И в этом не было ничего удивительного – раннее утро понедельника: студенты и школьники спят, остальные работают.

Они шли по улице недалеко друг от друга, но старались держать дистанцию. Казалось, если они соприкоснутся хотя бы рукавами, или кончик её вишнёвого шарфика, подхваченный ветром, заденет ворот его куртки – равновесие между ними нарушится, возникнет новый повод для взаимных претензий и упрёков.

Он был высокомерен и до одури любил себя. Она иногда позволяла себе быть наглой или грубой, остро переживала взлёты и падения своих друзей. Для него окружающие люди были инструментами – одни оттеняли его великолепие, другие помогали хорошо провести время с пользой, а третьи были в его глазах неизбежным злом.

По иронии судьбы они были коллегами. Это никого не радовало, и каждый старался найти безопасный способ погасить своё раздражение, чтобы в попытках перестроить друг друга под себя и взять верх не трепать нервы окружающим.

Он считал, что девушка лицемерит, что нет никаких принципов – она просто хочет всем нравиться. Блестящий грош, не представляющий ценности.

Она удивлялась, почему до сих пор на него не напали в тёмном переулке и не всадили нож между лопаток. Им было тесно в одном театре.

Злые друг на друга, они работали как сумасшедшие, и то, что выходило из их душ и рук, поражало остальных своей красотой и силой.

Премьера оглушила их и заставила говорить на равных: никто не поехал домой после спектакля – коллеги и враги вышли в ночь и бродили по улицам Питера до рассвета, доходя в попытках понять друг друга, до озлобленного шипения или ранящих и хищных ухмылок. Надо было что-то решать.

Сейчас эти двое думали, как продолжить прерванный три часа назад разговор. Но впустую. Он хотел и не мог уйти без реванша. Она просто устала и шла вперёд по инерции.

– Лишняя. Ты в театре лишняя.

– Потому что ты так решил?

– Нет. Надо быть гибче, легче ко всему относиться.

– У меня другие задачи. Писать. А не прогибаться, не быть развлечением для вышестоящих… лиц.

– Ты никогда не будешь своей у нас.

– Однако мюзикл…

– Один раз удалось, а на второй мы всё угробим.

– Заметь, ты сказал «мы»

– Уходи из театра, пока нервы – твои и чужие – целы.

– Ты мне угрожаешь?

– Предупреждаю.

Антагонист: Что скажет тебе моё имя?

Согласие букв и звуков.

Что скажет тебе моё имя?

Все души приходят нагие,

Их суть не ложится в звуки.

Что скажет тебе моё имя –

Глухие по крыше стуки?

Что скажет тебе моя слава?

Лишь то, что я смог взять талантом.

Что скажет тебе твоя гордость?

Что мы – как Афины и Спарта,

Друг другу враги, но всё же

Тревожит одна нас рана —

И творчество непохожих

Соединяет коварно.

Дикая: Слова ничего не значат —

Вне сцены они пустые.

Слова ничего не лечат,

Поскольку все люди – глухие.

Молчание – тоже могила,

Страдания все анонимны,

Но я им даю названья,

Пытаясь вернуть состраданье.

Что скажет тебе моё имя?

Согласие букв и звуков.

Но слово моё правдиво —

Оно результат поступков.

Назло себе

Сотый спектакль. Труппа собралась в гримёрке, принесли огромный торт, настолько пошлый в своей помпезности и сливках, что ей захотелось сморщиться и держаться подальше от этого «великолепия». Увы, подальше нельзя – она часть этой команды и есть этот жуткий торт нужно со всеми – иначе ребята обидятся. А обид девушке хотелось меньше всего.

Они ей нравились. Несмотря ни на что – за прекрасную игру на сцене, за ямочки на щеках и шутки, за широкие, до наглости, улыбки. Несмотря на то, что многие плевали на мораль в свободное от интервью и работы время. В сущности, кто она, чтобы их осуждать? Девушка со своими грешками за плечами, с ошибками, которые стоили нервов не только ей, но и её близким.

А актёры и актрисы… возможно, в этом и есть их очарование? Хищные птицы тоже красивы, ими даже можно любоваться. Если ты не мышь.

Но вот, на втором часу вечернего пира в гримёрке автору истории, которая успешно ставилась на сцене театра, стало казаться, что она стала серой, маленькой мышью, за которой уже полчаса следит жирный, но от этого не растерявший своей силы, коршун.

Он особенно выделялся среди изящных орлиц, соколов и соловьёв театра – старый коршун, с холодным взглядом. Он не пел, не играл в театре – он давал на него денег. И поэтому мог прийти в любой момент, заглянуть куда угодно и увезти отсюда кого угодно.

В этот раз Коршун пришёл на праздник. И присмотрел её. Артисты заметили это, и иногда бросали на девушку взгляды – кто-то сожалеющие, кто-то сочувствующие: она ко всем относилась дружелюбно, в интригах не участвовала, так что врагов у неё не было. Почти. Только он – её личный антагонист.

Она думала как сбежать, одновременно с этим мило разговаривая с Коршуном. Представить себя в его постели для неё было смерти подобно, оказаться там – было смертью. Никакой душ после, никакие украшения и привилегии не смогли бы компенсировать это. Давя в себе желание прямо сейчас скинуть хищную лапу Коршуна, обвившуюся вокруг её талии, и высказать всё, что она думает о его липких взглядах и планах на её тело, девушка лихорадочно думала, время от времени бросая взгляды на остальных. Артисты либо отводили глаза, либо едва заметно пожимали плечами. А некоторые вообще не реагировали, увлечённые беседой или друг другом. Время шло. Празднование превращалось в пьянку. Коршун напивался, а люди вокруг забывали о ней.

Чёрт! Надо было уйти, надо было уйти и пусть бы обижались! Но кто же знал? – отчаянные мысли мешали сосредоточиться на проблеме. А проблема всё больше сосредотачивалась на ней – Коршун слегка заплетающимся языком начал вещать о том, какой у него красивый дом и широкая постель.

Девушка вновь окинула взглядом своё окружение, ища лазейку. На минуту она встретилась глазами с Антагонистом. Он ухмыльнулся и отвернулся.

– Мне нужно позвонить. Я ненадолго, – как можно спокойнее и ласковее сказала девушка Коршуну.

Тот ослабил свои объятия и также ласково, но с угрозой в глазах, ответил, – Только побыстрее, детка. И сумочку оставь здесь. Не волнуйся, не украдут.

Она через силу улыбнулась, выуживая из сумки телефон, и выскользнула за дверь гримёрки – в один из коридоров театра.

Сердце бешено колотилось в груди, на висках выступил пот:

Может, ну её, эту сумку? Так убегу. Ага! По тёмным улицам?! Метро уже не работает, позвонить…кому звонить, все там сидят! Все пьяные. Или им всё равно. Вот так думаешь, что у тебя всё-таки есть друзья, а оказывается, что все здесь – лишь хорошие знакомые. И это максимум. Куча лжедрузей и один недовраг. И никто не полезет за тебя в петлю. Как же мне пройти по улицам безопасно? Деньги в сумке – вернусь – Коршун схватит и увезёт в своё богатое гнездо. Как?! – она металась в коридоре, не зная, куда ей спрятаться:

Остаться в театре, только залезть подальше? А куда? Ему стоит только вякнуть – весь Музком перетряхнут. А я правда не человек. Я теперь мышь! Серая мышь и на меня охота. Чёрт! Куда бы здесь залезть? В какой чулан мне спрятаться?

Девушка поморщилась и схватилась за горло – в минуты сильного волнения или паники по горлу прокатывался спазм. Она знала, что ей нужно успокоиться, чтобы спазм не перешёл в удушение. Несколько рваных вдохов через силу и столько же выдохов. Сердце тяжело стучало о рёбра.