Но есть дорога окольная. Прямоезжей – пятьсот вёрст, а окольной – тысяча.

Усмехнулся Илья Муромец и отправился дорогой прямоезжей. Добрый конь его горы перескакивает, с холма на холм перелётывает, мелкие речки и озёра одним махом берёт. Скачет выше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего. Под копытами его колодцы открываются, водой наливаются. Подъехал он к речке Смородинке, а Соловей-разбойник как засвищет, как зашипит по-змеиному, заревёт по-звериному! Добрый конь Ильи Муромца стал спотыкаться да пятиться.

Прикрикнул на него богатырь Илья Муромец:

– Что о корни спотыкаешься, о валежины запинаешься? Не слыхал разве посвисту змеиного, покрику звериного?

Поднял богатырь свой тугой лук, натянул шёлковую тетиву, наложил калёную стрелу и пустил её в Соловья-разбойника. Полетела стрела быстрее птицы поднебесной и попала Соловью-разбойнику в правый глаз, а вылетела в левое ухо. Рухнул с дуба, будто соломенный сноп, Соловей-разбойник.

Илья-богатырь взял его за космы жёлтые, привязал к левому стремени булатному. Левой рукой коня ведёт, правой дубы рвёт, мосты через реки мостит и приговаривает:

– Сидел ты, птица-разбойник, на гнёздышке, на двенадцати дубах, сидел ровно тридцать лет да не встречал, не видел ещё такого молодца.

Соловей искоса на Илью поглядывает, помалкивает и думает себе: «Попал я в крепкие руки, теперь не вывернуться, не уйти мне».

Подъехал Илья Муромец к усадьбе Соловья-разбойника. А у того двор на семь вёрст раскинулся, дом стоит на семи столбах. Вокруг булатный тын. Посреди гостевой двор и три златоверхих терема, крыльцо в крыльцо, конёк в конёк^*. Насажены сады зелёные, цветут цветы лазоревые.

Из окошек, резными ставенками и узорчатыми косяками украшенных, выглядывают три дочери Соловья-разбойника.

Старшая кричит:

– Едет наш батюшка чистым полем да везёт мужичище-деревенщину!

Поглядела другая дочь:

– Едет наш батюшка на добром коне, а к правому стремени мужичище-деревенщина приторочен!

А третья, самая младшая, разглядела:

– Едет мужичище-деревенщина на добром коне. У булатного стремени наш батюшка прикованный!

Выскочила она на широкий двор, схватила подпорку подворотную чугунную в девяносто пудов, размахнулась, хотела ударить, да Илья Муромец увернулся увёрткой богатырской и так пнул её, что улетела дочь Соловья-разбойника под тын булатный.

Там и затихла.

Выскочили на порог её сестры, стали сулить Илье за отца казну несчётную. Обещали ему дойных коров, золотых бычков, чистого серебра и мелкого скатного жемчуга столько, сколько может он увезти на добром коне, унести на плечах богатырских. Но не отдал он им злого их батюшку Соловья-разбойника.

– Хватит ему, – говорит, – на дубу сидеть да посвистывать, да порыкивать, добрым людям загораживать дорогу прямоезжую.

Родом Добрыня Никитич был из славного города Рязани. Смолоду он пел-играл на гуслях яровчатых^* и стрелу в цель посылал без промаха, хоть была бы та цель сокрыта чёрной тучей. Как взрастила его матушка до полного возраста, наставляла она сына своего:

– Не езди на гору Сорочинскую, не топчи там малых змеёнышей. А тем паче не купайся в Пучай-реке. Та река свирепая, сердитая, змеем обжитая. Из первой струйки огонь сечёт, из другой искры сыплются, из третьей дым столбом валит.

Но прослышал молодой Добрыня Никитич, что сокрыт за горами Сорочинскими полон русский. Не слушал он матушки, ездил на гору Сорочинскую, топтал малых змеёнышей. А потом и в Пучай-реке захотел искупаться. Не успел войти он в быструю воду, как издалека-издалече не гром гремит, а Змей Горыныч летит. О трёх головах, о двенадцати хвостах.

Взревел Змей Горыныч:

– Ах ты, молодой Добрыня Никитич, захочу целиком тебя проглочу, захочу хвостом замету, а захочу и в полон снесу!

– Не хвались, Змей проклятый! – отвечал богатырь. – Не в твоих ещё лапах Добрыня!

Нырнул он ко дну Пучай-реки и выплыл на другом берегу. Но нету у него ни копья острого, ни меча булатного^*. На том берегу остались. А Змей сыплет на Добрыню искрами, жжёт пламенем, душит дымом. Огляделся Добрыня Никитич и увидел высокий курган^*. Своротил он шапку кургана, поднял над головой ком тридцати пудов весу и ударил Змея разом по всем трём головам.

Пал Змей Горыныч на сыру землю в ковыль-траву.

Вскочил на него Добрыня, хочет свернуть все три головы. Тут Змеище и взмолился:

– Не губи, Добрыня Никитич, даю клятву великую не летать на Русь, не жечь города, не брать полону русского.

Поверил богатырь лукавому слову змеиному, отпустил Змея Горыныча. Поднялся тот вверх и скрылся за облаком. Но полетел не в нору змеиную, а к городу Рязани. Летел Змей Горыныч над городом и случилось ему увидеть молодую Купавну, невесту Добрыни Никитича. Схватил он её и унес в нору глубокую.

Возвратился Добрыня, узнал, какая беда на него свалилась, и поехал Змея искать. А матушке сказал:

– Ожидай меня три года. Если же в три года не буду, то жди ещё три. Как пройдёт шесть лет, и не вернусь я домой, почитай меня, Добрыню, убитым.

День за днём идёт, как дождь дождит. Неделя за неделей, как трава растёт. Год за годом, как река бежит. День ехал Добрыня Никитич под красным солнышком, ночь ехал под ясным месяцем. И вот выехал он в чистое поле. Посмотрел на все четыре стороны. В одной стороне леса стоят тёмные. В другой, северной, высятся горы ледяные. В третьей, позади, город его родной. А в четвёртой – норы Змея Горыныча.

Ударил Добрыня Никитич коня плёткой шёлковой, и понёсся конь богатырский по чисту полю.

Целые вёрсты перемахивает, копытом комья земли с копну выворачивает, за три полёта стрелы камешки с дороги откидывает. Подъехал к норам змеиным.

Сошёл с коня Добрыня, взял в руки саблю острую, копьё долгое, на плечо вскинул палицу булатную, а под кушак засунул топор калёный.

Видит, стоит перед норами богатырь на добром коне, но в женском платье. Что такое? Тут и разглядел Добрыня злую великаншу Поляницу. Заслонила она вход в норы змеиные, не шелохнётся. Ударил её богатырь палицей. Сидит в седле Поляница, не пошевелится.

«Знать, повыбился я из сил, Змея побивая да дорогу длинную одолевая, – подумал Добрыня. – Растерял силу прежнюю».

Наехал на дуб в обхват человеческий, ударил палицей и расщепил надвое.

«Э, нет, – думает, – сохранилась ещё во мне сила богатырская!»

Снова наехал на Поляницу и как ахнет по голове, только звон по округе пошёл, а великанша сидит на коне, не ворохнётся.

«Видно, сила у меня всё же не та, что была», – сокрушается Добрыня Никитич.

Увидел дуб в два обхвата человеческих. Ударил он дуб и расшиб в щепки. Разогнался тут он на коне богатырском, ухнул Поляницу, что есть мочи. Наконец оглянулась Поляница:

– Думала я, комарики покусывают, а то русский богатырь пощёлкивает!

Ухватила Добрыню, сдёрнула с коня, опустила в глубокий кожаный мешок и поехала прочь. Но полоснул саблей ловкий богатырь Добрыня изнутри кожаный мешок и выскользнул на землю.

Конь его – тут как тут. Вскочил на коня Добрыня и в один скок вернулся к норам змеиным. А норы затворены медными затворами, подпёрты подпорами железными. Он подпоры откинул, затворы отодвинул.

Вошёл и видит, в норах много-множество народу сидит – полон русский. Выпустил Добрыня Никитич бояр-князей да торговых людей:

– Выходите-ка из нор змеиных, ступайте по своим местам да по своим домам.

Дошёл он до глубинной норы Змея Горыныча, а там сидит Купавна.

– Вставай, Купавна, – говорит Добрыня, – за тобой я странствовал далёко-далече по чистым полям, по густым лесам, по высоким горам, ходил по норам змеиным.