Старик посмотрел на Питера так, словно эти слова все объясняли. Питер хотел было сказать, что они с папой наряжали елку вдвоем. Что он сам испек печенье для школьной ярмарки. Просто делал все по рецепту, и получилось очень вкусно. Печенье Питер сложил в коробку из-под обуви – он видел, что так делали мамы ребят из класса. Но его собственная мама, увидев это, пришла в бешенство – он забыл выложить дно коробки фольгой или вощеной бумагой. Кто захочет выпечку из грязной обувной коробки? Она подняла такой шум, будто Питер бросил несчастное печенье на пол в общественной уборной. Кричала, что он загубил продукты, извел все масло в доме, – на этих словах мама хлопнула дверцей холодильника, – и тростниковый сахар, – она хлопнула дверцей шкафчика. Только увидев на сушилке вымытые до блеска противень и миски, мама замолкла, словно невидимая ладонь зажала ей рот. Она провела по столу кончиками пальцев и убедилась, что он идеально чистый, потом потянулась к коробке с печеньем и нерешительно взяла одно сверху. Питер смотрел и ждал. Распробовав, мама решила, что вышло совсем не дурно. Просто замечательное вышло печенье. Даже обидно продавать его по двадцать пять центов за штуку.

– Мы сами все съедим, – сказала мама. – Завтра я схожу в кондитерскую и куплю что-нибудь для школы.

– Что случилось в магазине? – спросил Питер, когда они повернули на Джефферсон-стрит. – Маме кто-то что-то сказал? Нагрубил ей?

– Не знаю, – ответил мистер Смит. – Правда не знаю.

– Просто она чувствительная, – пояснил Питер.

Когда они проезжали мимо дома мистера Глисона, тот как раз выносил мусор. И бросил удивленный взгляд на незнакомую машину.

– Это Фрэнсис Глисон? – спросил мистер Смит, выворачивая руль.

В его голосе слышалось облегчение.

Пока взрослые разговаривали, Питер достал из-под камня ключ и вошел в дом. Он успел налить себе воды и подняться на второй этаж, а разговор все не кончался. Стоя спиной к окну, Питер отхлебнул из стакана и сосчитал до сорока. Когда он обернулся, мистер Смит и мистер Глисон все еще говорили, только отвернулись от окон, словно боялись, что мальчик прочтет их слова по губам.

У нее в сумочке был пистолет. Энн его не доставала, даже не говорила, что он у нее есть, но оружие нашли в больнице, когда разбирали ее вещи. Ей всего-то нужно было ощущать его тайную тяжесть, прикасаться к холодному металлу, когда лезешь в сумочку за кошельком. Устраивать стрельбу у нее и в мыслях не было. Боже упаси! Просто ей нравилось носить оружие. В конце концов, она успела забыть о содержимом своей сумки и, увидев пистолет, изумилась не меньше других. Фельдшер передал сумку полицейскому, словно боялся об нее обжечься.

– Ваш муж сейчас на службе? – спросил полицейский, держа маленький пятизарядник Брайана на вытянутой руке, будто боясь заразиться. – Здесь или в Нью-Йорке? – Он проверил обойму. – Господи! – Он вытряхнул на ладонь патроны.

Энн Стенхоуп молчала. Она перестала разговаривать еще в магазине, после приезда «скорой». Зачем? Много лет назад, в далеком прошлом ей пришлось овладеть искусством речи, но, утратив его, она нисколько не жалела. Все равно смысла никакого – треплют люди языками, треплют, а друг друга не понимают. Фельдшер принес пластиковый стаканчик, на дне которого перекатывалась большая бело-желтая таблетка. Он приподнял голову Энн, положил лекарство ей на язык, но она выплюнула таблетку ему в лицо.

– Зачем вы взяли это с собой, Энн?

Идиоты, подумала она. Все как на подбор. Дальше собственного носа не видят. Даже вообразить не способны, что кто-то может от них отличаться.

– Это вашего мужа?

Они решили, что Брайан на службе, но он вовсе не был на службе. Он отправился в автомастерскую неподалеку от «Фуд-Кинга» в надежде, что механики сотворят чудо и его «шевроле» побегает еще полгодика. Пистолет он положил туда, куда клал всегда, когда не ходил на службу: в книжный шкаф в гостиной. Конечно, оставлять оружие в доме не стоило, но Брайан не утруждал себя такими вещами. Это же Гиллам, в конце концов. Что здесь может случиться? Энн вернула бы пистолет на место, и Брайан вообще ничего бы не заметил.

Посреди больничного коридора, под безжалостным светом флуоресцентных ламп, у всех на глазах ее отстегнули от носилок и переложили на кровать на колесиках. Ее перевернули, бесцеремонно стащили трусы, выставили ее голый зад на всеобщее обозрение. Энн начала смеяться. Ей велели лежать тихо, но она нарочно повиляла попой – пусть видят, что ей плевать на их приказы. Кто-то воткнул в нее иглу, и Энн поняла, что плачет. Когда она перестала смеяться? Энн уткнулась в простыню, чтобы никто не видел. Теперь ей предстояло лежать на мокром, пока ее опять не переложат или не переменят белье. Кто-то натянул ей на ноги теплые носки.

Когда медики разошлись, Энн поняла, что в ее распоряжении всего две-три минуты. Возможно, меньше. В зависимости от того, что ей вкололи. Коп крутился возле сестринского поста, врач занимался другим пациентом. Энн собралась с силами и встала с кровати. Руки и ноги налились свинцом, а на шею будто повесили тяжелый якорь. Продвигаясь по коридору, она чувствовала себя как в детстве, когда пыталась бегать в воде. Левой. Правой. Шаг. Еще шаг. Столько усилий, а результата – ноль. В детстве Энн плавала в Киллини-Бич, где волны перекатывали камни в прибрежной полосе, и они гремели, словно кости в мешке. Если нырнуть, можно разбить голову. Энн ловила воздух пересохшими губами. Шаг за шагом она добралась до конца коридора и выскользнула через вращающиеся двери. У них остались ее сумка, пальто и сапоги. Ну и ладно, дома полно одежды. В вестибюле Энн остановилась перевести дух, пришлось ухватиться за стойку регистратуры, но регистраторша ничего не заметила. У входа дежурило такси, и ей хватило сил открыть дверь и рухнуть на мягкое сиденье – никогда в жизни ей не было так удобно. В машине было тепло. Водитель поймал в зеркале ее взгляд и кивнул, словно ждал именно Энн Стенхоуп и никого другого. В магазине против нее ополчилось все человечество, но теперь вселенная стала понемногу исправляться.

– Гиллам, – сказала Энн. – Джеф-фер-сон-стрит, сто семь-де-сят о-дин.

Она произнесла эти слова очень медленно, словно говорила с маленьким ребенком, поскольку понимала, что не сможет их повторить. Через мгновение она закрыла глаза и уснула.

Проснувшись, она увидела лицо Фрэнсиса Глисона. Подбородок щетинистый, совсем не как у Брайана. А вообще Фрэнсис славный. Не такой красавец, как ее муж, но симпатичный. Основательный такой, надежный. Здоровенная ирландская башка, как кочан капусты. Глисон крепко ее держал. Ей захотелось спросить его, как шумят волны в Голуэе. Похож ли этот звук на дублинский грохот костей в мешке. Он как-то попытался завести разговор об Ирландии. Очень-очень давно. Лина Глисон тогда еще ходила с пузом и набухшими грудями, обвешанная младенцами. Пожалуй, Энн стоило быть с соседями повежливее.

Фрэнсис Глисон с удивительной легкостью поднял ее на руки, внес в дом, словно делал это каждый день, поднялся на второй этаж и опустил на кровать. Энн подумала, что, если он попытается ее изнасиловать, сопротивляться она не станет. На это просто не было сил. Она хотела сказать Фрэнсису, чтобы он взял деньги у нее в кошельке и заплатил таксисту, но язык не слушался. Да и кошелька больше не было. А еще у нее страшно замерзли ноги.

Питер думал, что они с мамой сумеют договориться и скрыть происшествие в магазине от отца. Мать не успела дать никаких распоряжений на этот счет, но у них еще оставалось немного времени. А отец привык заставать маму спящей, приходя с работы, – он не удивится. Питер надеялся, что мистер Глисон уйдет к себе домой, но не тут-то было.

– Твоя мама отдыхает, – сообщил сосед и спросил, не хочет ли Питер пока посидеть у них. Кейт не было дома, но он мог бы посмотреть кино с Натали и Сарой.

Питер отказался, и тогда мистер Глисон уселся у них на крыльце и стал ждать. Питер не мог вспомнить, выключил он двигатель в маминой машине или тот по-прежнему работает на холостом ходу на стоянке перед «Фуд-Кингом», а радио отсчитывает оставшиеся до Нового года хиты. Вскоре к дому подъехал офицер Далли. Узнав, что Энн сбежала из больницы, он направился прямиком на Джефферсон-стрит. Мистер Мальдонадо снимал со стены своего дома рождественские гирлянды, хотя на улице давно стемнело. Питер заметил, как он уставился на копа в синей форме.