Отец возился с решетками обогревателя, пытаясь направить струю горячего воздуха на лобовое стекло. Питер смутно догадывался, что папу тоже подхватило какое-то внутреннее течение. Брайан стукнул ладонью по рулю. Потом еще раз. Снег уже засыпал дорожки и почтовые ящики. На площадке за домом Мальдонадо не осталось ни следа от недавней баталии. Наконец машина задним ходом выехала со двора и, вихляя, покатилась вниз по улице. «Дворники» яростно терли лобовое стекло, не справляясь со снежными хлопьями. Отец наклонился вперед, чтобы хоть что-то разглядеть между их взмахами. Они проехали Мэдисон-стрит, вырулили на Сентрал. Мимо, ослепив их фарами, проехал снегоуборщик, за ним грузовик, посыпавший дорогу солью. Крутой подъем на Оверлук-драйв был перекрыт. На всех светофорах горел желтый свет, чтобы никто не вылетел в сугроб, резко затормозив на красный. Питер так вцепился в свой рюкзак, что руки стало сводить.

Отец подъехал к остановке посреди Сентрал-авеню. Мир превратился в черно-белую фотографию. Припаркованные у тротуаров автомобили, пустую детскую площадку и беседку, в которой летом по пятницам играли джаз, окутало призрачное безмолвие. «Дворники» старательно сметали со стекла снег.

– Проклятье! – пробормотал отец.

– Да уж, паршиво, – согласился Питер.

– Ага…

– Куда мы едем?

Отец потер глаза.

– Дай подумать, приятель.

К ним направлялся синий автомобиль. Питер узнал машину мистера Глисона, только когда она подъехала совсем близко.

Оба водителя опустили стекла, и снежный ветер ворвался в салон, словно только этого и ждал.

– На дорогах полный мрак! – прокричал мистер Глисон. – У вас все в порядке?

– Да! Все отлично! – ответил отец своим «полицейским» голосом. Голосом человека, уверенного в себе и привыкшего командовать.

– О, и Питер здесь! Куда же вы собрались, ребята?

– В видеопрокат, – ответил отец. – А то, похоже, на несколько дней дома застрянем.

– Все закрыто, – сообщил мистер Глисон. – И проезд перекрыт.

На секунду Питеру показалось, что он сейчас выйдет и начнет досматривать их машину.

– Опоздали, выходит! И чего ждали, спрашивается! – дурашливо посетовал отец, словно его застукали за какими-то глупостями и потом обязательно будут дразнить. Снег хлестал его по лицу и тут же таял на теплой коже, превращаясь в водяные капли.

– Не переживайте! – крикнул мистер Глисон сквозь ветер.

– Постараемся! – крикнул в ответ отец.

Он закрыл окно, и вокруг стало еще тише, чем прежде. На улице выла буря, ветер швырял повсюду пригоршни белых хлопьев, и казалось, что снег идет с неба, с земли, со всех сторон. Питер с отцом сидели в неподвижной машине посреди улицы.

Внезапно Брайан махнул рукой в сторону автомастерской на углу.

– Плоская крыша, – произнес он. – Видишь? Туда уже не меньше фута намело. На месте хозяев я бы это дело побыстрее убрал.

– Разве не опасно лезть на крышу в такую бурю? – удивился Питер.

– Опасно, но иначе крыша обвалится. – Брайан пожал плечами и положил руки на руль.

Питер стал рассматривать окрестные здания в поисках плоских крыш. «Пироги и пицца». «Алые ноготки». Салон красоты «Корона». Все закрыто.

– Я не могу друзей в гости звать, – проговорил он, не глядя на отца. – Вообще не могу. Мне нельзя никого приглашать. Даже когда она нормальная.

– Тут уж ничего не поделаешь.

– Почему?

– Твоя мама… Не знаю, как сказать. Чувствительная. Она часто нервничает. Но знаешь, на свете есть куча детей, которым куда хуже, чем тебе. Куда хуже. Поверь, я знаю, о чем говорю.

– Но…

– Послушай. Тебе не на что жаловаться. Знаешь, что я делал в твоем возрасте? Работал. Разносил газеты. А мать моя пила не просыхая, Пит. Ты, наверное, мал еще, чтобы понимать, что это такое. Она добавляла спиртное в кофе, в апельсиновый сок, во все, что под руку попадалось. Мне звонили соседи, продавцы из универмага: «Приходи, забери свою мамашу, Брайан, она на ногах не стоит». А ведь я был не старше тебя. А потом она целовала меня: «Прости, малыш, прости», и изображала, что помогает мне делать домашние задания, а мне приходилось терпеть, чтобы она не чувствовала себя совсем уж никчемной.

– Ты же говорил, она возила тебя и твоих друзей на игру в «Поло-Граундз». И всем купила билеты.

Отец кивнул, погруженный в воспоминания:

– Так и было. Значит, я тебе рассказывал? Да, свозила меня, твоего дядю и еще пару ребят из нашего дома. Как-то раз – не помню, рассказывал я тебе или нет, – мама подписала контрольную, которую провалил мой друг Джеральд. Тогда шел снег, почти как сейчас, и Джеральд всю дорогу до дома нес листок с контрольной в руках. Листок был весь мятый и мокрый, с большой красной двойкой. Родители должны были его подписать, и Джеральд так трусил, что зашел ко мне посоветоваться, как быть. Мама услышала наш разговор и попросила показать ей эту контрольную. Взяла и не задумываясь написала сверху имя матери Джеральда. «Было бы из-за чего переживать», – сказала она. А потом дала нам денег на конфеты. Учительница ни о чем не догадалась.

– Твоим друзьям она нравилась, наверное.

– Они ее обожали. Жаль, что вы так и не встретились.

Брайан включил аварийные огни и медленно-медленно поехал к дому.

В последний день тысяча девятьсот девяностого года – Питер и Кейт были уже в восьмом классе – Энн Стенхоуп заняла электронную очередь в гастрономе «Фуд-Кинг». Энн выглядела великолепно, в длинном облегающем пальто, без шапки, несмотря на холодный день, зато в клетчатом шарфе, дважды обмотанном вокруг шеи. Миссис Уортэм, администратор ортопедического кабинета, тоже пришедшая за покупками, отметила, что каблуки у Энн дюйма четыре, а то и больше, – шикарно, ничего не скажешь, особенно в такую слякоть, да на посыпанных солью дорогах. «Это она с работы, наверное, – подумала миссис Уортэм. – Не у всех же выходной». И тут же вспомнила, что Энн Стенхоуп медсестра. Значит, на вечеринку собралась, решила миссис Уортэм. Взяв талон и ни с кем не поздоровавшись, Энн отошла в сторону и стала ждать, когда одна из продавщиц с забранными под сетку волосами ее вызовет. «Сорок три! – провозглашали продавщицы, поворачивая диск с номерами. – Сорок четыре!» Жители Гиллама один за другим подходили к застекленному прилавку и делали заказы. Фунт копченого окорока, большими кусками. Полфунта проволоне. В магазине было полно народу: остатки после Рождества все уже подъели, а впереди был Новый год. Энн Стенхоуп держала талон с номером пятьдесят один.

Сорок пять, сорок шесть, сорок семь. Джонни Мерфи, приехавший на каникулы из колледжа и отправленный матерью в магазин, приметил среди покупателей своего школьного тренера по бейсболу, бросился его приветствовать и загородил остальным проход, пока кто-то не заметил в шутку, что мистеру Первоклассному Питчеру надо бы подвинуться. В колледж Джонни попал благодаря спортивной стипендии, а в выпускном классе весь Гиллам следил, как он приносит команде победы над соседними городками – побогаче, с хорошими стадионами. Номер сорок восемь забыл составленный женой список покупок, долго экал и мекал и в итоге попросил стейк по-лондонски и фунт немецкого картофельного салата. Сорок девятый и пятидесятый номера позвали одновременно, с разных концов прилавка. Менеджер отправил в зал подмогу, и очередь пошла быстрее.

И тут Энн Стенхоуп вдруг поняла, что, похоже, все, кто был в магазине, либо получают свои покупки прямо сейчас, либо уже получили. Даже те, кто пришел после нее, – Энн их толком не видела, только чувствовала их присутствие за спиной, – успели разжиться стейками, салатами и сырами. Все, кроме Энн Стенхоуп. Продавцы за прилавком трудились не покладая рук: только что обслуживали пятьдесят второй номер и вот уже звали шестидесятый. А за ним и шестьдесят первый. Люди толпились вокруг нее, закрывали обзор, и Энн охватило давно знакомое и почти забытое ощущение. Сердце билось все громче и чаще, и в такт ему пульсировала глубоко внутри какая-то неистовая злоба – тем сильнее, чем дольше Энн не двигалась с места, чем дольше молчала и чем пристальнее смотрела. Боковое зрение размывало силуэты, а стоило повернуться, чтобы разглядеть как следует, как они тут же ускользали. Казалось, все процессы в теле Энн ускорились, в то время как процессы за пределами ее тела – движения других покупателей, тянущихся к полкам, кладущих покупки в тележки, – замедлились. На шве молочного пакета набухала белая капля. Старик потер свой синий, в прожилках нос, и Энн заметила торчащие из него волоски – такие же неприличные, как на иных частях тела. В дальнем конце магазина с сиплым вздохом распахнулись автоматические двери. Ворвавшийся с улицы порыв ледяного ветра пронесся по залу и скользнул Энн под пальто. Решительно никому не было до нее никакого дела. Энн огляделась по сторонам и с удивительной ясностью – в такие моменты ее разум ухватывал все в мельчайших подробностях, высвечивая даже то, на что она прежде не обращала внимания, – поняла, что ее не замечают нарочно, что все сговорились против нее по каким-то неведомым причинам, наверняка таким пустым и ничтожным, что попытки их выяснить стали бы пустой тратой времени. Все вокруг перемигивались, переглядывались и подавали друг другу тайные знаки. Все объединились с одной целью: не пустить к прилавку покупательницу номер пятьдесят один.