Несмотря на то, что чувствительность в ее ногах все еще не восстановилась, Эви продолжает интенсивно заниматься терапией, и остается надеяться, что когда-нибудь она снова будет ходить.

Врачи предоставили ей фиксаторы для ног и костыли, которыми она изредка пользуется, потому как быстро устает от прилагаемых усилий. Хотя Эви смирилась с этим. Что бы ни случилось, она знает, что с ней все будет в порядке. Что с нами все будет в порядке.

Я слышу, как она шепотом разговаривает с мамой и папой и время от времени посмеивается. Знаю, как сильно она скучает по ним.

К сожалению, я бывал здесь нечасто. Однако теперь я не только хочу выразить почтение своей матери, но и навестить свою сестру.

Медленно подхожу к их могилам. Эви толкает кресло рядом со мной, глядя на меня с теплой улыбкой. Она тянется к моей руке, переплетает наши пальцы, и мы смотрим на надгробия моей матери и сестры. На надгробии сестры написано лишь одно: Клара Роуз. Нет ни фамилии, ни даты рождения и смерти, и почему-то в душе появляется грусть. Создается впечатление, что она была секретом. Думаю, в какой-то степени так и есть.

— Клара Роуз, — тихо говорит Эви. — Такое красивое имя.

Я сглатываю и киваю, подавляя эмоции. В голове проносится так много мыслей. Какой бы она была? Моя жизнь была бы другой, если бы она выжила? И самая главная мысль подобна темной туче: если бы она выжила, родился бы я вообще?

Словно читая мои мысли, Эви нежно сжимает мою руку и тем самым возвращает меня в реальность.

— Ты именно там, где и должен быть, — шепчет она, и я выдыхаю, избавляясь от всех мыслей, которые ранее зародились в моем неспокойном мозгу.

Я кладу маленький букет ромашек на могилу матери. Меня неожиданно накрывает волной печали. Мысли о том, что она пережила, тяжело сдавливают грудь от сострадания. Я так мало знал о ней. Я ведь даже не в курсе, нравились ли ей цветы, однако подумал, что было бы неплохо принести ей букет.

— Не забудь про это, — напоминает Эви, протягивая маленького плюшевого мишку розового цвета, которого я кладу на плоский камень могилы Клары. Я нажимаю на его живот и улыбаюсь, когда в тишине разносится «Сияй ярче, маленькая звездочка» (Примеч. «Twinkle, Twinkle Little Star» — детская колыбельная).

Спустя пару мгновений я поворачиваюсь к Эви, давая ей понять, что готов идти. Мы покидаем кладбище, и облака, дрейфующие по небу, понемногу рассеиваются, уступая место прекрасному началу дня.

— Итак, что теперь? — спрашивает Эви, поднимая лицо к теплому солнцу, когда мы подходим к машине.

— Х-м-м. Ну, сегодня твой день рождения. Дома у меня для тебя подарок. Хочу вручить его тебе до того, как все приедут на вечеринку.

Глаза девушки сияют, как будто ей опять десять лет. Она причудливо извивается, перебираясь из кресла в машину, и мысленно я погружаюсь в пропасть, где представляю все пошлые вещички, которые хочу сделать с ней. Конечно, Эви это замечает.

— Я чувствую, как ты пялишься на меня, прожигая взглядом дыру в заднице.

— Здесь я бессилен. У тебя отличная задница, Хоппер. — Ее плечи трясутся от смеха, а затем она ухмыляется. Я наклоняюсь, касаюсь губами ее щеки и, проведя носом по ушку, шепчу: — Сегодня вечером у меня большие планы на тебя.

Ее дыхание прерывается, и теперь уже усмехаюсь я, а затем, отступив, складываю кресло и закрываю пассажирскую дверь.

* * *

— А теперь твой подарок, — объявляю я, как только мы возвращаемся в дом Эви.

Я припрятал подарок за одной из диванных подушек, и мне потребовалась всего минута, чтобы вновь привлечь ее внимание, пока она искала что-то в своей сумочке.

Когда я подхожу к Эви, мое сердце стучит, словно чертов барабан. Я наклоняюсь, делая вид, что собираюсь поцеловать ее, но вместо этого подхватываю на руки из инвалидного кресла.

— Диллс! — визжит она. — Что ты делаешь?

Я собирался аккуратно сесть на диван, но в итоге мы просто заваливаемся на него, смеясь и переплетаясь всеми конечностями. Когда мы прекращаем смеяться, я сажусь, прислоняясь спиной к дивану. Эви извивается и, наконец, поднимается, а затем забирается ко мне на колени.

— Знаешь, — произносит она между хихиканьем и тяжелым вздохом, — я и сама могла бы сделать это. У меня в запасе имеется пара гнусных приемчиков.

Я натягиваю красную шлейку на ее плече, обнажая длинную грациозную шею девушки. Мои пальцы касаются ее кожи, словно в танце.

— Мне нравятся твои приемчики, но еще больше мне нравится, когда мои руки оказываются на тебе.

Эви прижимает ладонь к моей груди, и мое сердцебиение учащается.

— Удивительное дело, но я не стану с тобой спорить, — улыбается она и прижимается ближе. Наши губы практически соприкасаются, когда она смотрит на меня.

— Отодвинься, Хоппер. Я не позволю тебе отвлекать меня своими сладкими губками. — Эви облизывает их, и я вынужден сдерживать себя из последних сил, чтобы не коснуться губ, которые точно являются моей погибелью. — Так, это тебе.

Просунув руку под подушку, я достаю подарок и протягиваю ей.

Когда я смотрю, как она играет с фиолетовой лентой, покручивая ее между пальцами, в горле встает ком. Эви смотрит на меня, и ее глаза сверкают так, словно в них отражается миллион звезд. И, как всегда, они захватывают меня в свой плен.

— Ты так прекрасна, Эви, и я чувствую… — я замолкаю, потому что не могу подобрать нужных слов. Но, в конце концов, нахожу их. — Ты завладела моим сердцем с того дня, как украла мою гусеницу.

Я посмеиваюсь, а она смотрит на меня с усмешкой.

— Украла? Почему-то я уверена, что ты отдал ее мне.

— Ты использовала свои голубые глазки, у нас не было шансов. Ни у меня, ни у гусеницы. — Мой смех звучит надрывно из-за ударов сердца в груди. — В ту дождливую субботу я увидел твою душу… Меня притягивало к ней какой-то невидимой силой. И сердце, которое я считал умершим, вмиг ожило. Я влюбился в тебя в тот день и с тех пор не прекращал любить. Встреча с тобой изменила ход моей жизни, Эви.

— О, Дилан. — Ее теплый взгляд успокаивает меня. Обхватив руками мое лицо, она проводит большим пальцем по моему шраму. — Иногда я думаю, что...

Эви пожимает плечами и смотрит в окно, но я протягиваю руку и поворачиваю ее лицо к себе.

— Продолжай.

На ее губах появляется нежная улыбка, а щеки покрывает розовый румянец.

— Кажется, мне было суждено стать твоей еще до того, как мы попали в этот мир. Знаю, это звучит глупо.

— Вовсе нет. Знаешь, я верю, что есть что-то большее. Должно быть что-то за всеми этими звездами... Давай, открой свой подарок, — шепчу ей. — Я весь в нетерпении.

Она кивает и улыбается, вцепившись в коробку. Эви срывает упаковочную бумагу и открывает крышку. Из ее груди вырывается крошечный вздох удивления. В коробке лежит нежное серебряное ожерелье с тремя подвесками в виде слезы, звезды и сердца. Она поднимает его, и подвески кружатся в воздухе, открывая гравировку, написанную на обратной стороне. На слезинке написано «жизнь». На обратной стороне звезды — «надежда». И на сердце… «любовь». Слезы застилают глаза Эви, и она прижимает ожерелье к своей груди.

— Оно прекрасно, Дилан.

Я нахожу ее пальцы и, переплетя их с моими, притягиваю ее руку к своему сердцу.

— Я хотел вернуть тебе все то, что дала мне ты.

Она со вздохом наклоняет голову, взглядом целуя каждую черту моего лица. Слезы текут по ее щекам и падают на блузку.

— Наденешь его?

— Конечно. — Я собираю ее волосы, перекидываю их через плечо и застегиваю цепочку на ее шее. — Вот так.

Эви сжимает подвески в руке и нежно проводит по каждой большим пальцем, словно загадывая желание.

— Оно мне так нравится. Спасибо. — Девушка вытирает слезы рукавом своей рубашки. — Теперь моя очередь, — говорит она, снова взволнованно глядя на меня, в то время как я нахожусь в растерянности.

— Сегодня твой день рождения, ты не должна дарить мне подарок.