Фомин недоверчиво наклонил голову.

– Очумел, что ли? – резко проговорил он. – Стой где стоишь. И не устраивай детский сад, перед товарищами позоришь.

Лицо лейтенанта исказила гримаса.

– Да пошел ты, капитан, – прошипел он. – Наелся я твоих нравоучений, хватит. Теперь я сам буду решать, что мне делать.

Расстегнув пиджак, Морозов достал «макарова» из кобуры, снял с предохранителя и быстро шагнул в проходную комнату.

– У страха глаза велики, – усмехнулся лейтенант и сделал еще несколько шагов в сторону свечения. – Главное…

Он не договорил, вдруг поняв, что не может остановиться.

– Это еще что такое… – пробормотал Морозов и, обернувшись к Фомину с милиционерами, растерянно крикнул: – Мужики, меня словно кто-то тянет туда.

– Что ты несешь? – раздраженно переспросил Фомин. – Немедленно вернись обратно.

– Я… не… могу. – Морозов почувствовал, что начинает бежать. – Это что-то…

Прикрывая глаза ладонью от приближающегося света, он вскинул руку с «макаровым» и несколько раз выстрелил в сторону струящегося потока.

На мерцающем, голубовато-белом контуре появились две крохотные вспышки – и сразу же исчезли, растворившись в толще света.

«Кранты, – пронеслось в голове у Морозова. – Как же глупо все получилось».

Это была его последняя мысль.

– …И этот человек, Ваше Величество, бросил мне в лицо: «Вы, Трупп, всего лишь лакей, хоть и царский. Вся ваша спесь, этот холодный надменный взгляд, гвардейская выправка, пышная ливрея – ширма, за которой вы пытаетесь скрыть свое холопье нутро. Нет ничего более постыдного, чем подобострастно сгибаться при виде человека, на чьих руках еще не запеклась кровь русских людей».

– И что же ты ответил, Алексей?

– Мой ответ был прост, Ваше Величество. Я объяснил этому господину, что главной максимой моей жизни был и остается принцип «Делай что должно, и будь что будет». Всякая служба почетна, и нести ее нужно добросовестно и прилежно. А что касается ваших рук, то я ответствовал, что нет в мире ни одного государя, чьи руки были бы белоснежно чисты, и что вы, Ваше Величество, горько переживаете за смерть каждого из ваших подданных. В отличие от многих других правителей, между прочим.

– Хорошо сказано, друг мой! Но, боюсь, твой ответ не удовлетворил его.

– Вы правы, Ваше Величество, это только раззадорило его пыл. Перебивая меня, он начал выдвигать новые, еще более мерзкие инсинуации, которые касались не только вас, но и Ее Величества. Только мое предостережение, что за высказываниями подобного рода может последовать вызов, образумило этого дерзеца.

– Ты храбрый человек, Алексей! Драться на дуэли, отстаивая нашу честь, – поступок в высшей степени благородный. Но, к сожалению, столь же и безрассудный. Убив этого человека, ты бы взял на душу бессмысленный грех. И я более чем уверен, что его убеждения оставались бы неизменными до самого последнего вздоха. А в случае же противного исхода ты бы просто зря погубил себя.

– Но, Ваше Величество, он же мог отказаться от дуэли.

– Тогда ненависть еще глубже бы укоренилась в его душе, подкрепленная испытанным унижением. Нет, друг мой, по моему убеждению, разумнее всего таких персон избегать, уклоняться от споров с ними и оставлять их наедине с собой. Ведь лучший учитель – это время, и оно, как правило, расставляет все по своим местам. А рисковать жизнью в попытке донести до кого-то свою правоту – весьма опрометчивый шаг.

– Признаюсь, Ваше Величество, это субъект изрядно досадил мне. Быть может, он заслуживал смерти.

– Смерти… Знаете, друзья мои, мне все еще не дает покоя один вопрос. Слегка затронув его в самом начале нашего… появления, мы отвлеклись на дорогие нашему сердцу воспоминания и совершенно забыли о нем.

– Что ты имеешь в виду, Ники?

– Я о том, что же все-таки есть наше нынешнее положение? Последнее, что мы помним, – эта комната, вооруженные люди, выстрелы и страшная, невыносимая боль. А теперь мы вновь здесь, с осознанием той непростой задачи, которую должны осуществить, и чувством необычайной прозорливости, позволяющей видеть нам сущность людей и вещей. Что же это, друзья мои? Может быть, это искупление, посланное нам Господом, дабы мы загладили свои грехи перед Ним? Или, напротив, кара, которую мы навлекли на себя нашей неправедной жизнью? И мы будем вечно взирать на последствия наших деяний, раз за разом терпя крах в попытке их исправить? Воистину, нет ничего хуже неизвестности.

– Ваше Величество, позвольте мне поделиться на сей счет кое-какими соображениями.

– Конечно, Евгений Сергеевич, надо сказать, меня обуревает любопытство! Ведь вы, как человек науки, обладаете совершенно особенным взглядом на этот мир, и, может быть, только вы в силах объяснить то, что происходит с нами сейчас.

– Ваше Величество, к сожалению, медицина нашего времени не обладала достаточными познаниями относительно процессов, происходящих с человеком при смерти. Но еще древние знахари подмечали, что некоторые умирающие рассказывали о совершенно немыслимых вещах.

– Как это называется… галлюцинации?

– Можно сказать и так, Ваше Величество. В конце прошлого столетия французские коллеги даже придумали термин для этого явления, expérience de mort imminente[3], если мне не изменяет память.

– Expérience de mort imminente… как поэтично, Аликс, не находишь?

– Поэтично? Ники, это же какой-то декаданс.

– Любовь моя, подлинная поэзия не принадлежит ни одному жанру. Иные пошляки с умным видом изрекают, что Пушкин, этот сверкающий алмаз, который могла произвести на свет только Россия, всего лишь основоположник реализма. А между тем Пушкин, как истинный гений, необъятен, и загонять его в какие-либо рамки есть вопиющая… Впрочем, мы несколько ушли в сторону, Евгений Сергеевич, прошу меня простить.

– Ну что вы, Ваше Величество, не стоит, право…

– Учтивость – одна из немногих радостей, которые мы можем позволить себе в текущих обстоятельствах. Так что не обессудьте, друг мой. Возвращаясь к вышесказанному… Я, признаться, заинтригован. Правильно ли я понял, Евгений Сергеевич, что по вашему предположению все происходящее с нами есть не что иное, как химера, порожденная нашим угасающим сознанием?

– Совершенно верно, Ваше Величество, вы абсолютно точно подметили самую суть моей идеи! По всей видимости, организм умирающего человека производит особые вещества, которые воздействуют на мозг, затуманивая разум.

– Но как такое возможно? Ведь мы общаемся друг с другом, обмениваемся мыслями и суждениями, и действительность, предстающая перед нашими глазами, одинакова для каждого из нас. Неужели морок, о котором вы говорите, может быть столь… причудливым?

– Сказать по правде, Ваше Величество, в этом я вижу слабое место моей гипотезы. Могу лишь допустить, что мы столкнулись с так называемой коллективной, или массовой, галлюцинацией. Но в большинстве описанных случаев они возникали на почве самовнушения или гипноза. Что касается нас… боюсь, наука все же бессильна это объяснить.

– Евгений Сергеевич, вам не стоит сокрушаться по этому поводу. Думаю, всем нам следует признать, что мы стали свидетелями самого настоящего чуда. А чудо, друзья мои, есть божественный промысел, Его прекрасное и непостижимое творение, снизошедшее до нас, дабы напомнить, что мы лишь крохотная частица огромного древа мироздания. К сожалению, нам не дано понять все величие Его замысла, нам лишь приоткрыта замочная скважина, через которую мы видим отблески священного огня Провидения. И предназначение наше я вижу в том, чтобы выполнить Его волю, какой бы загадочной и невообразимой она ни казалась. Нам остается лишь только верить, что Господь с Россией, и все испытания, выпадающие на ее долю, есть очистительное пламя, из которого она возродится, подобно птице феникс. Но как же горько осознавать, что наше Отечество постигнет участь…