В министерстве в специальном сейфе хранятся деньги и ценности, но ключи у начальника финансового управления, а он не является на работу. Александра Михайловна послала за ним красногвардейцев. Начальник финансового управления в комиссариат явился, но ключи не отдал. Его арестовали. Просидев три дня в милиции, он ключи вернул, но на работу все же не вышел.

Вечерами, сидя в обширном, обставленном тяжелой, роскошной мебелью нетопленном кабинете, Александра Михайловна неотступно думала о том, как заставить старых чиновников работать. Вспомним, что писал Ленин в статье «Как организовать соревнование»: «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжины жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы (…). В четвертом расстреляют на месте одного из десяти виновных в тунеядстве».

Можно ли применять акты насилия к саботажникам? Она вспомнила свой недавний разговор с Лениным, он тогда сказал ей:

— Думаете ли вы, что революцию можно сделать в белых перчатках? Есть только два пути: с нами, за Советы, или с контрреволюцией, против Советов. Иного пути нет, компромиссы в данном случае невозможны.

И она заглушила голос совести. Не надо думать — с нами Ленин, который все за нас решит.

В одну из ноябрьских ночей Александра Михайловна собрала старших чиновников. Чинно сидели они в тяжелых кожаных креслах. Им, всю жизнь проработавшим в благотворительных организациях, было трудно разобраться в той ахинее, которую несла женщина-нарком:

— Все сиротские приюты, дома призрения стариков и инвалидов переполнены. Мы должны создать десятки новых, совсем других, таких, в которых детям будет радостно и светло. Мы должны помочь старикам и инвалидам… Мы найдем для этого и средства и силы. Мы научимся строить.

И, подняв руку, она сильным и проникновенным голосом произнесла:

— Мы все можем!

С тех пор прошло много лет. И теперь уже ясно, что ломать — не строить. Старая система госпризре-ния была разрушена. И что? Где эти самые светлые сиротские дома с веселыми детишками, где жизнерадостные инвалиды? Может, они где-нибудь и есть, но только не у нас.

31 декабря 1917 года за подписью Коллонтай было опубликовано постановление об организации отдела по охране материнства и младенчества. Оно предусматривало создание коллегии, которой поручалась разработка вопросов и проведение неотложных мероприятий «по охране материнства, как социальной функции женщины, и по охране младенчества, как прямой обязанности государства».

Постановление возвестило, что охрана материнства и младенчества является не филантропией, не частным делом, а государственным, обязанностью правительства. Основные принципы, на которых покоилась работа созданного отдела охраны материнства и младенчества, были намечены в докладе Коллонтай на первой конференции работниц Петрограда, перенесенной с 29 октября на 5 ноября 1917 года, на которой присутствовало 500 делегаток, представлявших около 80 тысяч работниц разных профессий.

В ведение наркомата перешли имевшиеся в стране ясли, консультации, приюты, основанные еще до революции благотворительными обществами, бывший Петроградский воспитательный дом. Сюда мать, по издавна заведенному порядку, приносила незаконнорожденного младенца и через окошечко передавала его дежурной. Ребенку надевали номер, записанный на костяшке. Мать расставалась с ним навсегда.

Коллегии по охране материнства и младенчества Коллонтай поручила приступить к созданию Дворца по охране материнства и младенчества как центрального показательного учреждения.

Создание Дворца было очередной утопической идеей новой власти. В одну из ночей Дворец был то ли подожжен, то ли загорелся сам. О том, как Коллонтай реагировала на это событие, рассказывает писательница Е. Фортунато:

«Шура (имеется в виду Коллонтай. — Г. К) вернулась за полночь. Мне ранее не приходилось видеть ее в таком состоянии: растрепанная, не бледная, а белая как мел. Закушены губы, на шее какие-то темные пятна.

— Явный поджог, — устало, монотонно выговаривала она. — Сгорел наш Дворец, все комнаты, залы, библиотека, лаборатории… (можно подумать, все это было «наше». — Г. К). Наш доктор Королев говорит, что пожар начался очень странно: одновременно в нескольких местах основного здания».

Шура в это время была на заседании в Смольном. Приехав к месту пожара, она застала там массу людей. Доктор Королев провел ее по запасному ходу в ту часть здания, куда перевели детей.

«Идем, — рассказывала Александра Михайловна, — а нам навстречу странная процессия: не няни, а страшные, растрепанные ведьмы, спускающиеся с лестницы с младенцами на руках.

— Назад, в свои комнаты! — закричал Королев. — Ведь только там вы в полной безопасности.

Но они слушать ничего не хотели и обступили меня со всех сторон с криками:

— А вот она, Коллонтай, кровожадная большевичка! Это она подожгла наш дом! Да, ты хотела сжечь нас, погубить христианские души…»

«Два миллиона едва затеплившихся на земле младенческих жизней ежегодно гасли в России от темноты и несознательности угнетенного народа, от косности и равнодушия классового государства», — так начиналось постановление об охране материнства и младенчества, изданное 31 января 1918 года Комиссариатом государственного призрения, подписанное А. М. Коллонтай.

И вот развернулась работа. Большевики всё стремились взять под контроль, как же могли забыть о воспитании детей?! Всем известно — в детях будущее. Новая власть стремилась найти опору в молодом поколении. Создавались детские ясли, воспитательные дома, начали отыскивать помещения, добывать инвентарь, продовольствие. Занимали богатые особняки и приспосабливали их для детских учреждений, шили для детей одежду из всего, что попадалось под руку, даже из шелковых драпировок, снятых с окон захваченных особняков.

Работниц и крестьянок спешно готовили для работы в детских учреждениях. На курсах отдела охраны материнства и младенчества Александра Михайловна читала лекции, проникнутые верой в «творческие силы народа».

«Это были горячие и решительные месяцы нашей революции, — вспоминала Коллонтай. — Мы были голодные, редкую ночь удавалось выспаться, но мы работали со страстью, мы торопились строить новую жизнь. Мы чувствовали, что все, что делаем сегодня, нужно обязательно сегодня, пусть даже вчерне, завтра будет поздно, завтра предстоят новые задачи».

Одной из главных забот наркома было создание домов для инвалидов войны. Для этого нужны были помещения, а их не было. Как-то Коллонтай доложили, что найдено помещение на 500–600 человек с пристройками для складов продовольствия, кухней, баней, запасом дров, мужи, растительного масла и другого провианта. Это была Александро-Невская лавра.

Александра Михайловна, не долго думая, подписала приказ о занятии лавры. Что хочу, то ворочу. Но когда назначенная для этой цели комиссия во главе с комиссаром явилась туда, ворота лавры оказались накрепко закрытыми. Тогда решили прибегнуть к помощи красногвардейцев. Не успели те подойти, как раздался оглушительный звон колоколов. Стали сбегаться женщины, дети, лавочники покинули свои лавки, мастеровые — мастерские. Толпа разрасталась. Народ защищал веру своих прадедов, защищал свою культуру.

— Не дадим, умрем за веру православную! — кричали женщины.

Напряжение росло.

Кто-то из толпы отважился и накинулся на ненавистного комиссара, повалил его на землю, другой проломил одному из красногвардейцев голову. Прибежали на помощь печально известные наемники из Латышского батальона. Через некоторое время сопротивление ослабло, и ворота монастыря открылись. К вечеру несколько сот инвалидов уже были размещены в нем. На радостях Шура отправилась в Смольный.

«Ленин встретил меня очень серьезным, — рассказывала она. — «Как вы могли предпринять такой шаг, не посоветовавшись с правительством?»

Я объяснила ему, что у нас не было намерения силой захватывать Александро-Невскую лавру, что все должно было свершиться гладко на основе деловой договоренности. Ленин сказал, что этот шаг был несвоевременным. Каждая ошибка правительства на руку белогвардейцам.