Аббат де Флёри, автор «Церковной истории», был назначен исповедником короля.
Эта последнее назначение, хотя оно и являлось синекурой, ибо августейшему кающемуся едва исполнилось пять лет, было, тем не менее, весьма показательным, ибо со времен Генриха IV место королевского исповедника постоянно занимали иезуиты.
Отец Ле Телье, видя себя оставшимся без должности и не зная, какими впредь будут его обязанности, спросил об этом у регента.
— Это меня не касается, — ответил принц, — поинтересуйтесь у вашего начальства.
Что же касается приказа, данного Людовиком XIV на ложе смерти, отвезти юного короля в Венсен, где воздух был здоровее, то регент, вместо того чтобы увидеть в этом помеху, усмотрел в этом облегчение для себя, так как Венсен расположен к Парижу ближе, чем Версаль, а Париж был средоточием дел герцога и, главное, его удовольствий.
Тем не менее, поскольку придворные врачи, действуя, несомненно, из соображений личного удобства, заявили, что воздух Версаля не хуже любого другого, регент собрал парижских врачей, и те, вероятно по тем же соображениям личного удобства, высказались за Венсен.
Вследствие этого юный король был доставлен в донжон Венсенского замка 9 сентября, то есть в тот самый день, когда гроб с телом мертвого короля был доставлен в Сен-Дени.
Иностранные дворы возместили Людовику XIV ущерб за оскорбления, нанесенные его мертвому телу парижской чернью.
В Вене император надел траур, словно по отцу, и там были запрещены все развлечения во время карнавала, хотя он начался лишь четыре месяца спустя.
В Константинополе было совершено торжественное богослужение, и граф дез Адлер, французский посол при Оттоманской Порте, испросил аудиенцию у султана, чтобы официально уведомить его о кончине Людовика XIV.
Султан тотчас принял его, и визирь сказал ему:
— Вы потеряли великого государя, а мы великого друга и доброго союзника: его высочество и я оплакиваем его смерть.
В то время как за границей покойному Людовику XIV оказывали эти высшие почести, д’Аржансон явился сказать регенту, что покойного короля называют банкротом.
— Ну и какое средство против этого вы видите? — спросил регент.
— Необходимо арестовать тех, кто распускает подобные злые толки, — ответил начальник полиции.
— Вы ничего в этом не смыслите, — промолвил принц. — Нужно заплатить по долгам покойника, и тогда все эти люди замолчат.
III
Регент и его семья. — Герцогиня Беррийская. — Мадемуазель де Шартр. — Мадемуазель де Валуа. — Луи Орлеанский, герцог Шартрский. — Юные принцессы.
В двух предыдущих главах мы набросали портреты главных действующих лиц, послуживших переходной ступенью между двумя совершенно различными эпохами, которые именуют веком Людовика XIV и Регентством. Мы сказали о том, что представляли собой герцог Менский, герцогиня Менская и граф Тулузский, слегка наметили силуэт Филиппа II Орлеанского, коротко сказали о второй мадемуазель де Блуа, его жене, но никоим образом не говорили об остальных членах его семьи, то есть о вдовствующей герцогине Орлеанской, второй супруге Месье и матери регента; о герцогине Беррийской, старшей дочери регента, о мадемуазель Луизе Аделаиде Шартрской, о Луи Орлеанском и о мадемуазель Шарлотте Аглае де Валуа, сыгравших важную роль в жизни своего отца.
Три другие дочери, из которых одна вышла замуж за принца Астурийского, вторая была помолвлена с инфантом доном Карлосом, а третья стала женой принца де Конти, не имели ни политического веса, ни скандальной известности, так что если мы и будем заниматься ими, то лишь следуя нуждам нашего повествования.
Поскольку политическая поляна очищена двумя указами Парламента, г-жа де Ментенон удалилась в Сен-Сир, герцог Менский укрылся в Со, а граф Тулузский — в Рамбуйе, отец Ле Телье сослан в Ла-Флеш, покойный король погребен в Сен-Дени, а юный король водворен в Венсен, то Пале-Рояль, этот привал, который Регентство устроило на пути из Версаля в Тюильри, оказался обособлен, и нам позволено сменить глухие стены, возведенные кардиналом Ришелье, на прозрачные стеклянные перегородки.
Благодаря своему возрасту и масштабам своей личности первой идет вдовствующая герцогиня Орлеанская, которую сын так нежно любил, так терпеливо выслушивал и которой, как правило, он не повиновался.
Шарлотта Елизавета Баварская стала второй женой Месье, сменив очаровательную и кокетливую Генриетту Английскую, которая умерла в 1670 году, отравленная, по всей вероятности, шевалье де Лорреном и маркизом д’Эффиа.
Новая герцогиня Орлеанская родилась в Гейдельберге 7 июля 1652 года, на седьмом месяце беременности своей матери.
Позволим чистосердечной принцессе самой изобразить свой телесный портрет. Ее нравственный портрет мы позаимствуем у Сен-Симона, Дюкло и других авторов того времени. Вот что говорит она сама:
«Следует признаться, что я ужасающе некрасива, о чем, впрочем, мне ничего не стоит сказать. У меня неправильные черты лица, маленькие глаза, короткий и толстый нос, плоские и растянутые губы, отвислые щеки и крупное лицо — все это не делает мой облик привлекательным; при этом я малорослая, кургузая и толстая… Чтобы узнать, предвещают ли мои глаза ум, их следует рассматривать в микроскоп или через очки, иначе судить о них будет трудно, и, вероятно, на всем свете не найти рук грубее моих…
В детстве я всегда отдавала предпочтение шпагам и ружьям перед куклами и очень хотела быть мальчиком, что едва не стоило мне жизни. И в самом деле, услышав, что Мари Жермен сделалась мужчиной благодаря тому, что она постоянно прыгала, я, дабы подобное изменение произошло и со мной, стала совершать такие страшные прыжки, что лишь чудом не сломала себе шею».
При всем том принцесса Шарлотта взрослела и, взрослея, становилась ужасной дурнушкой, как она сама говорит о себе.
Однако она была принцессой, а это давало полную уверенность в том, что ей, при всем ее уродстве, удастся выйти замуж.
Впрочем, несмотря на свое уродство, она сумела вызвать подлинную любовную страсть. Этим странным влюбленным был Фридрих, маркграф Баден-Дурлахский. Он сделал все, что мог, чтобы заставить принцессу полюбить его, но странное дело: хотя он был молод и красив, ужасная дурнушка не была расположена к нему. Несчастному маркграфу понадобилось огромное время, чтобы утешиться после этой неудачи, и на принцессе Гольштейнской он женился лишь по принуждению, под нажимом своих родственников, да и то лишь когда у него пропала всякая надежда жениться на принцессе Пфальцской.
Но этим дело не кончилось. Ее задумали выдать замуж за Фридриха Казимира, герцога Курляндского. Он был влюблен в другую женщину, и эта другая женщина была принцесса Марианна, дочь герцога Ульриха Вюртембергского; однако родители герцога Курляндского обратили взор на принцессу Пфальцскую и, отказав сыну в согласии на желанный ему брак, потребовали, чтобы он посетил Гейдельберг, ибо питали надежду, что чары принцессы Шарлотты с успехом подействуют в ее пользу; но стоило ему бросить на нее взгляд, как он обратился в бегство и испросил разрешения отправиться в армию, предпочитая скорее погибнуть, чем жениться на подобном чудовище.
Принц Казимир все еще спасался бегством, а принцесса Пфальцская все еще смеялась, вспоминая впечатление, которое она произвела на своего жениха, как вдруг прибыли посланцы короля Людовика XIV, предложив ей вступить в брак с герцогом Филиппом I Орлеанским.
Объяснить, какая причина подвигла великого короля к заключению этого брачного союза, легко. Благодаря своему собственному браку с дочерью Филиппа IV он ступил ногой в Испанию; благодаря браку Генриетты Английской и Месье он ступил ногой в Англию; благодаря брачному союзу Месье с дочерью предпоследнего курфюрста из Пфальцской ветви Циммернов он ступал ногой в Германию.
Для принцессы Шарлотты этот брак был событием огорчительным: ей предстояло занять место принцессы, умершей насильственной смертью; она выходила замуж за принца, обладавшего странными наклонностями, которые были общеизвестны; наконец, она должна была появиться при королевском дворе, где, по ее словам, лицемерие считалось умом, а чистосердечие — глуповатостью.
