Ноябрь. — Накануне дня Всех Святых, в одиннадцать часов вечера, без всякого шума, Картуш был переведен в Консьержери. Сейчас он находится в башне Монтгомери, в очень тесной камере.

Никто не заходил в необычайности своего поведения так далеко, как этот негодяй.

Солдата, который его предал, зовут Дю Шатле; это дворянин весьма благородного происхождения, но при этом злодей хуже Картуша. Он участвовал в убийстве, происходившем позади картезианского монастыря, и ради удовольствия мыл руки в крови убитого. Вероятно, его поместят в тюрьму, даровав ему перед этим помилование, подписанное регентом. Всего набралось уже сорок семь арестантов, как мужчин, так и женщин, но каждый день хватают еще кого-нибудь из этой шайки.

Первый президент Парламента разослал циркуляционное письмо всем парламентским советникам, приглашая их собраться во Дворце правосудия на другой день после красной мессы, для того чтобы Уголовная палата провела суд над преступником. Докладчиком в этом суде выступает г-н де Буэ.

Господин Лоранше, заместитель прокурора, трудился над выводами судебного расследования, которые должны привести Картуша к колесованию…

Четверг, 2 7 ноября. — Знаменитый Картуш подвергся пытке, но не на дыбе, а испанским сапогом, поскольку у него оказалась грыжа. Однако он ни в чем не признался. В полдень его должны колесовать вместе с четырьмя другими преступниками, и одновременно еще двух повесят. Никогда еще Гревская площадь не была заполнена людьми так, как в этот день! Комнаты, выходящие окнами на нее, были по большей части взяты внаем. В два часа пополудни вздумали объявить, что кого-то за кем-то послали. Это дало людям возможность потерпеть еще какое-то время. Поскольку темнеет сейчас рано, четыре пыточных колеса убрали, и там осталось только одно колесо, предназначенное ему. Картуш появился на Гревской площади в пять часов. Увидев лишь одно колесо, он почувствовал себя задетым и попросил разрешения поговорить с г-ном Арно де Буэ, докладчиком на его суде, которому оказывал помощь советник Ружо; оба они находились в это время в ратуше. Его привели туда. Поскольку его поведение должно было быть необычайным до самого конца, он выдал одного за другим огромное число своих сообщников и оставался в ратуше до двух часов пополудни пятницы, когда его живьем колесовали. Всю ночь все только и делали, что приезжали в фиакрах на Гревскую площадь, и она по-прежнему была заполнена людьми, ожидавшими казни.

Человек этот обладал необычайным мужеством, если сумел выдержать столько мучений и при этом ни в чем не признаться. Он был главарем огромной шайки, члены которой, по слухам, поклялись друг другу делать все для спасения того из них, кто окажется схвачен. Картуша сопровождали на казнь двести стражников, и по пути к эшафоту он не заметил в толпе никакого движения.

Находясь в ратуше, он проявлял поразительное хладнокровие, вплоть до того, что послал за чрезвычайно красивой девушкой, своей любовницей, и, когда она пришла, заявил парламентскому докладчику, который вел его дело, что у него нет никаких показаний против нее и ему просто хотелось увидеть ее, обнять ее и попрощаться с ней. В четверг вечером он отужинал, а в пятницу утром позавтракал. Парламентский докладчик спросил у него, хочет ли он кофе с молоком, который обычно пьют по утрам; в ответ на это Картуш сказал, что такой напиток не по его вкусу и что он предпочел бы стакан вина с булкой. Ему принесли вина, и он выпил его за здоровье двух своих судей.

Так закончил свою жизнь Картуш. Его ум, его остроумие и его твердость заставляют испытывать сожаление по поводу его участи".

J

"В воскресенье, 8-го числа сего месяца [август 1723 года], пребывая в Мёдоне, кардинал Дюбуа, первый министр, почувствовал себя крайне плохо. Испускание мочи сопровождалось у него гнойными выделениями, оставлявшими весьма болезненные ссадины. Было решено, что ему следует сделать операцию, причем немедленно. Он хотел вернуться в Версаль, заявляя, что воздух Мёдона ему не подходит. Вопрос состоял в том, как перевезти его туда. Поскольку он не мог выносить движения никакого экипажа, большую карету, носящую название дроги, оборудовали матрасами, подвесив их на веревках, пропущенных сквозь крышу. Когда карета была таким образом оборудована, и, судя по всему, сделали это хорошо, его ни за что не могли перенести туда с кровати; в итоге ему пришлось на ней остаться. У него постоянно был жар. Ночь на воскресенье прошла немного лучше. Вчера, в понедельник, в полдень, его перенесли в королевских дорожных носилках в Версаль, двигаясь с чрезвычайной осторожностью; четыре ливрейных лакея сменяли друг друга, поддерживая носилки с боков и не давая им раскачиваться. Полагаю, что, оказавшись на его месте, любой человек с его характером и его вспыльчивостью был бы взбешен из-за подобного положения. Сзади следовали три кареты, запряженные шестеркой лошадей: в одной карете ехали капелланы, в другой — врачи, а в третьей — хирурги. Неплохой эскорт! Так они и прибыли в Версаль. Когда он был уложен в кровать, послали за монахом-францисканцем, который явился принять у него исповедь. Кардинал де Бисси отправился в часовню, чтобы взять там дароносицу и принести ему Святые Дары. Из приходской церкви принесли елей, и бедняга был вынужден претерпеть все это беспокойство. После чего г-н де Ла Пейрони, главный хирург короля, сделал операцию, которая обычно длится четыре часа, а в данном случае заняла всего три минуты. Операция состояла в том, чтобы проделать отверстие для выпуска гноя… По моему разумению, это означало находиться в жесточайшей крайности, ибо вечная работа, которой был занят этот человек, желавший все делать сам, вызывала в его теле воспаление и, должно быть, была совершенно противопоказана ему при такой болезни.

Я не знаю, как он чувствует себя сегодня, поскольку вчера вечером, через час после операции, там грохотал гром и сверкали молнии, а такое не идет на пользу больным. Говорят, что в воскресенье в Мёдоне весь двор пребывал в необычайном переполохе: одни были бледны, другие выглядели более спокойными. Несомненно, его смерть повлечет за собой немалые перемены в тех кругах!..

Сегодня, 10-го, в день Святого Лаврентия, в четыре часа пополудни, в Версале скончался кардинал Дюбуа. Он умер, будучи архиепископом Камбре, и при этом ни разу там не был, что само по себе достаточно удивительно. Его смерть сделала вакантными должности и бенефиции, способные принести в общей сложности пятьсот тысяч ливров. Этот первый министр будет вскоре забыт, ибо он не оставил после себя ни основанных на его средства учреждений, ни занявшей высокое положение семьи. Он никогда не причинял никому большого зла. О нем должен скорбеть герцог Орлеанский, ибо кардинал был человеком умным и пользовался его полным доверием. Его не очень любили, он был высокомерен, груб и вспыльчив. Ему напророчествовали беду, сказав, что его одолеет и погубит язва мочевого пузыря. Болезнь эта, по всей видимости, была следствием застарелого сифилиса.

Самый распространенный слух состоит в том, что кардинал Дюбуа не принял последнего причастия и будто бы заявил, что может принять его лишь из рук кардинала. Однако ни одного кардинала там не оказалось. Со временем этот факт прояснится.

В среду, в десять часов вечера, тело Дюбуа перенесли в церковь Сент-Оноре, где каноником служит его племянник, человек благонравный и богобоязненный, нисколько не почитавший своего дядю. Оно осталось в церкви, где его должны выставить для всеобщего обозрения на целую неделю. Утром, пока служили мессу, простой народ наговорил кучу дерзостей по поводу несчастного кардинала. Так, говорили, что произнести надгробное слово кардиналу должна Ла Фийон, известная сводница, поскольку сам он, в свое время, был известным сводником". ("Дневник Барбье".)