«Ты дал мне дофина, а я вернул тебе Людовика XV».
И тогда все грехи будут ему прощены.
Вот почему герцог Орлеанский, при всех его пороках, остается человеком с великим и благородным сердцем, и история, забыв о распутстве отца, оргиях принца, слабостях мужчины, будет изображать его бдящим с простертой рукой над колыбелью ребенка, в желании отравить которого его обвиняли.
Ну а теперь посмотрим, что станет с этим ребенком, которого глас народа уже прозвал Возлюбленным.[17]
ДОБАВЛЕНИЯ
А
Мы извлекли из писем принцессы Пфальцской несколько отрывков, в которых она со своей немецкой прямотой рисует развращенность нравов в эпоху Регентства.
«22 октября 1717 года.
Мой сын не красавец и не урод, но в его поведении совершенно нет привычек, годных на то, чтобы заставить влюбиться в него; он неспособен ощущать любовную страсть и в течение долгого времени питать привязанность к одной и той же особе… Он крайне болтлив и рассказывает обо всем, что с ним происходит; я сто раз говорила ему, насколько меня не перестает удивлять, что, несмотря на это, женщины как безумные гоняются за ним, хотя, скорее, им следовало бы убегать от него. В ответ он смеется и говорит мне: „Вы не знаете нынешних развратных женщин. Рассказать, что вы спите с ними, означает доставить им удовольствие“».
«18 ноября.
Во Франции вся молодежь обоих полов ведет крайне предосудительный образ жизни. Чем более он беспорядочен, тем более это ценится. Возможно, подобная жизнь весьма приятна, но, признаться, я не могу счесть ее таковой. Молодые люди не следуют моему примеру вести налаженную по часам жизнь, а я решительно не могу принять за образец их поведение, напоминающее мне поведение свиней».
«19 декабря.
По правде сказать, любовницам моего сына, если они в самом деле любят его, следовало бы заботиться о его жизни и его здоровье; но я хорошо понимаю, моя дорогая Луиза, что Вы не знаете француженок; ими руководят исключительно выгода и склонность к разврату; этих любовниц заботят только их удовольствия и деньги; ради самого любовника они не отдадут и волоска. Это вызывает у меня глубочайшее отвращение, и на месте моего сына я не видела бы в подобных связях ничего привлекательного; однако он к такому привык, и все, что исходит со стороны этих женщин, ему безразлично, лишь бы они развлекали его. Есть еще одно обстоятельство, которое я не могу взять в толк: он нисколько не ревнив и мирится с тем, что его собственные слуги состоят в любовной связи с его любовницами. Это кажется мне отвратительным и доказывает, что никакой любви к своим любовницам он не испытывает. Он настолько привык бражничать и ужинать вместе с ними, настолько привык вести эту беспутную жизнь, что уже не может отделаться от них».
«23 декабря.
Женщины пьянствуют здесь еще больше, чем мужчины, и, между нами говоря, у моего сына есть омерзительная любовница, которая пьет, как сапожник, и к тому же неверна ему; но, поскольку она ровным счетом ничего от него не требует, он ее не ревнует. Я сильно беспокоюсь, как бы из-за этой связи с ним не случилось чего-нибудь похуже. Да хранит его Господь! Он проводит в такой гнусной компании все ночи и остается за столом до трех или четырех часов утра; само собой разумеется, это крайне вредно для его здоровья».
«13 февраля 1718 года.
Мы надеемся, что в предстоящую пятницу моя дочь и ее муж приедут сюда. Я очень радуюсь этому, но дай Бог, чтобы их пребывание обошлось без неприятностей! Я опасаюсь дурной компании, которую придется увидеть моей дочери и которая сделает все возможное, чтобы испортить ее… Но если я попытаюсь руководить ею в этом отношении, то прослыву помехой веселью, особой с мрачным нравом, и мне нисколько не будут признательны. Так что испытывать полное удовольствие, свободное от всяких тревог, никак не удается. Оргии в семействе Конде чересчур отвратительны и общеизвестны. Удивительнее всего, что бабушка в этой семье — самая добродетельная и самая почтенная женщина, какая только есть в христианском мире, и даже самые злобные сплетники не находят повода позлословить насчет госпожи принцессы де Конде; однако все ее отпрыски, как женатые, так и холостые, имеют самую жуткую репутацию в свете. Поневоле краснеешь, слушая то, что о них рассказывают и что о них говорится в песенках!»
«13 марта.
То, что здесь каждый день видишь и слышишь, причем о самых заметных особах, невозможно описать. В годы молодости моей дочери такое не было принято, и потому она то и дело пребывает в удивлении, которое выводит ее из себя, а меня каждый раз заставляет смеяться. Невозможно привыкнуть к зрелищу, когда дамы, носящие самые громкие имена, прямо в Опере обходятся с мужчинами с вольностью, свидетельствующей о чем угодно, кроме неприязни. Она говорит мне: „Сударыня! Сударыня!“, а я отвечаю ей: „И что, по-вашему, я могу сделать, дочь моя? Таковы нынешние манеры“. — „Но эти манеры ужасно гадкие“, — резонно замечает она. В Германии существует мания подражать Франции, и, когда там станет известно, как ведут себя принцессы, все окажется испорчено и развращено».
«14 сентября 1719 года.
Крайне плачевно, что разврат ширится все более; прежде никто не слышал историй столь же ужасных, как нынешние. Мне стала известна скандальная жизнь маркграфа Дурлахского; так вот: это уже слишком! Боюсь, как бы этот сеньор не сошел с ума окончательно; никто не видел больших безумств, и мне никогда не доводилось слышать ни о чем подобном, если не считать разговоров о парижском художнике по имени Сантерр; у него не было слуг, однако он принуждал прислуживать ему юных девушек, которые одевали его и раздевали».
«1 октября.
Мой сын чересчур добр! Поскольку юный герцог де Ришелье заверил его, что имел намерение все ему откровенно рассказать, мой сын поверил этим словам и приказал освободить его. Правда, мадемуазель де Шароле, любовница герцога, не давала по его поводу ни минуты покоя своему отцу. Но все же ужасно, когда принцесса крови заявляет перед лицом всего света, что она влюблена, как кошка, и когда эта страсть обращена на шалопая, который настолько ниже ее по рангу, что она не может выйти за него замуж, и который к тому же неверен ей, ибо у него есть с полдюжины других любовниц. Когда ей указывают на это, она отвечает: „Ну и что? Любовницы у него лишь для того, чтобы приносить их мне в жертву и рассказывать мне все, что между ним и ими происходит". Воистину, это ужасно!"
"29 ноября.
Все разговоры теперь ведутся исключительно о банке г-на Ло. Одна дама, которая никак не могла пробиться к нему, воспользовалась весьма необычным средством, чтобы обрести возможность поговорить с ним: она дала своему кучеру приказ опрокинуть карету перед воротами г-на Ло, который выбежал на раздававшиеся крики, вообразив, что дама сломала себе шею или ногу; однако она поспешила заявить ему, что это была придуманная ею военная хитрость… А вот что сделали шесть других дам благородного происхождения и по-настоящему скандального поведения. Они захватили г-на Ло в тот момент, когда он находился в своих покоях, и, поскольку он умолял их отпустить его, а они упрямо отказывались дать ему свободу, он в конце концов сказал им: "Сударыни, тысяча извинений, но если вы не отпустите меня, то я непременно лопну, ибо мне так хочется писать, что терпеть более невозможно!" На что они ответили ему: "Ну что ж, сударь, писайте, лишь бы только вы нас выслушали!"" И он сделал это, в то время как они оставались около него… Так что Вы видите, до какого предела дошла во Франции алчность".
"27 сентября 1720 года.
Разнузданная и безумная жизнь в Париже становится с каждым днем все более отвратительной и ужасной: каждый раз, когда гремит гром, я страшусь за этот город. Три женщины благородного происхождения сотворили нечто поистине страшное. Они проследили в Париже за турецким послом, заманили к себе его сына, допьяна напоили его и провели с этим бородатым малым два дня в лабиринте Версаля. Теперь, когда они к такому приохотились, ни один капуцин, я полагаю, не будет в безопасности рядом с этими дамами; случившееся создаст в Константинополе превосходную репутацию христианкам и дамам благородного происхождения! Юный турок сказал г-же де Полиньяк, одной из этих трех дам (он в совершенстве изъясняется по-французски): "Сударыня, слава о вас дошла до Константинополя, и я хорошо вижу, что нам говорили правду". Посол был чрезвычайно встревожен всем этим и сказал сыну, что происшедшее следует держать в секрете, ибо, если в Константинополе станет известно, что он напился и имел дело с христианками, ему отрубят голову. Страшная история, не так ли? К тому же остаются большие опасения, вернется ли этот молодой человек здоровым из Франции, ведь г-жа де Полиньяк заразила почти всех молодых людей благородного происхождения. Я не понимаю, как это ее родственники и родственники ее мужа не озаботятся тем, чтобы положить конец столь безнравственному поведению. Но всякий стыд изгнан из этой страны; никто больше не знает во Франции, что такое правильная жизнь, и все идет к полной неразберихе!"
