— «Письма к провинциалу».

Буало, который перестанет сочинять, когда Людовик XIV перестанет одерживать победы и у поэта не будет больше случая описывать походы в Голландию и воспевать переправу через Рейн, публикует свое «Поэтическое искусство», свои «Сатиры» и «Аналой». Однако самыми читаемыми из всех его сатир оказываются вовсе не те, что были напечатаны; среди них есть одна, весьма короткая и оставшаяся в рукописи, которую все знают наизусть и которая заставляет улыбнуться Людовика XIV, так любившего принижать все, что было до него; она адресована Данжо и начинается строкой:

Высокий род, Данжо, не плод воображенья.^[60]

Госпожа де Лафайет только что написала свою «Историю Генриетты Английской»; г-жа де Келюс — свои романы; г-жа Дезульер — свои идиллии.

Фонтенель придумывает свои «Миры» и совершает с читателями прогулку по воображаемой стране, Христофором Колумбом которой за двадцать лет до этого был Декарт.

Сен-Симон, еще почти подросток, делает заметки, на основе которых он напишет впоследствии свои восхитительные мемуары.

После истории и поэзии идет музыка. Кино, чересчур атакуемый Буало, и Люлли, чересчур, быть может, хвалимый им, объединяются, и благодаря их сотрудничеству появляются первые французские оперы: оперы эти носят названия «Армида» и «Атис». До Люлли у нас были известны только песни, и почти все арии, которые пелись под аккомпанемент теорбы или гитары, пришли к нам из Испании или Италии. Двадцать четыре королевских скрипача были единственным слаженным оркестром, имевшимся во Франции.

Французская живопись началась в царствование Людовика XIII. Рубенс, изобразивший на холсте жизнь Марии Медичи, еще мог приводить в восхищение Пуссена, но Лебрен, с появлением которого французская школа стала усиливаться, стоил большего, чем все художники, которых имела тогда Италия. Правда, Италия переживала в то время упадок, тогда как Франция, юная и невежественная, напротив, создавала, по существу говоря, свои первые картины.

Следует сказать несколько слов об архитектуре, хотя наших известных архитекторов никак нельзя сопоставлять с теми безвестными зодчими, что построили собор Парижской Богоматери, соборы Руана, Страсбурга, Шартра, Реймса, Бове, Кодбека, а также церкви и городские ратуши, рассеянные по всей старой французской земле, эти великолепные каменные цветы, распустившиеся с X по XVI век; но следует принять в расчет эпоху, принимавшую огромное за грандиозное, и если Версаль и колоннада Лувра и не стоят того, что было создано до Мансара и Перро, то все же они стоят куда больше того, что было создано впоследствии.

Впрочем, Кольбер основал в 1667 году Римскую академию живописи, а в 1671 году Парижскую академию архитектуры.

Французская скульптура, которой посчастливилось больше, чем французской архитектуре, еще сохраняла определенное своеобразие, когда Бернини, которого целое посольство умолило приехать во Францию, чтобы поручить ему построить колоннаду Лувра, сошел на берег в Тулоне. Первое, что он увидел там, было дверью городской ратуши, балкон над которой поддерживали две кариатиды работы Пюже. Бернини остановился перед кариатидами, более четверти часа рассматривал их, не отрывая глаз, а затем сказал:

— Не было нужды выписывать художников из Рима, если во Франции есть человек, сделавший такое.

И Бернини был прав; необычно лишь то, что он признал превосходство Пюже, этого гения, стоявшего вровень со всем прекрасным, что создавала современная ему скульптура.

Впрочем, Версаль, где под резцом Жирардона, Куазево и Кусту мраморные и бронзовые скульптуры вырастали быстрее, чем деревья под дуновением Божьим, стал великой школой ваяния.

Европа, со своей стороны, словно отвечает на вызов Франции. Шекспиру, этому царю драматургии и поэзии, который один стоит всех поэтов и всех драматургов, наследовали Драйден, Мильтон и Поп, то есть элегия, эпопея и философия. Помимо того, Маршам исследовал Египет, Хайд — Персию, Сейл — Турцию; Галлей, простой астроном, назначенный командовать королевским кораблем, вскоре должен был отправиться определять положение звезд Южного полушария и изучать отклонения стрелки буссоли во всех известных частях света.

Наконец, Ньютон в двадцать четыре года открывает исчисление бесконечно малых.

Бросив взгляд на Север, мы увидим, что и он не остается позади. Гевелий присылает из Данцига доклад, в котором содержится первое точное знание поверхности Луны; Лейбниц, правовед, философ, богослов и поэт, оспаривает у Ньютона его величайшее открытие, подобно тому как Америго Веспуччи оспаривал у Колумба открытие Нового Света. И так вплоть до Гольштейна, у которого есть свой Меркатор, предшественник Ньютона в геометрии.

Италия соперничает со своим прошлым; ее несчастье состоит в том, что прежде у нее были Данте, Петрарка, Ариосто, Рафаэль, Микеланджело, Тассо и Галилей. И потому теперь она весьма униженно произносит имена Кьябреры, Дзаппи, Филикайи, Кассини, Маффеи и Бьянкини. Ее утро затмило ее полдень.

Испания, в которой после арабов не было больше ученых, в которой после Лопе де Веги и Кальдерона не было больше драматургов, после Веласкеса и Мурильо — художников, а после Карла V и Филиппа II — королей, начинает изменяться, и Людовик XIV, уже знающий от своей племянницы Марии Луизы о половом бессилии Карла II, страстно желает обеспечить одному из своих внуков наследство Фердинанда и Изабеллы, которое вскоре останется бесхозяйным из-за отсутствия наследника.

У Испании есть только Сервантес, и всю ее гордость составляет «Дон Кихот».

Но не только в искусстве и науках Франция превосходит в то время всех своих соседей. Каждый год министерства Кольбера отмечен не только очередным шедевром Корнеля, Мольера или Расина, основанием новой академии и открытием нового театра, но и учреждением очередной мануфактуры. И если в царствование Генриха IV и Людовика XIII все тонкие сукна, потреблявшиеся во Франции, производились исключительно в Голландии и Англии, то в 1669 году во Французском королевстве насчитывалось уже сорок четыре тысячи двести ткацких станков, и к 1680 году Людовик XIV настолько ободрил владельцев мануфактур, выплачивая им по две тысячи ливров за каждый работающий станок, что самыми лучшими становятся сукна из Абвиля.

Производство шелков развивается с таким же успехом; тутовыми деревьями засажен весь Юг Франции, уже через восемь или десять лет после их разведения фабриканты шелка могут обходиться без иностранного сырья, и одна эта отрасль промышленности производит в торговле движение капитала объемом в пятьдесят миллионов, что составляет около восьмидесяти миллионов нынешними деньгами.

Единственными коврами, которые прежде использовались в королевских дворцах и особняках вельмож, были ковры из Персии и Турции. Однако начиная с 1670 года ковры, производимые на мануфактуре Савонри, соперничают с восточными, а затем и затмевают их. Каждый, кто читал хроники XIV, XV и XVI веков, обращал внимание на то, что герцоги Бургундские дарили свои великолепные фландрские ковры всем государям и всем властелинам Европы и Азии. Но теперь уже король Людовик XIV владеет лучшими на свете стенными коврами, и из стен обширных мастерских Гобеленов, где работают более восьмисот рабочих, выходят по его повелению огромные ковровые картины, созданные по рисункам Лебрена или имитирующие произведения Рафаэля.

Но и наши кружева не должны уступать тем, что делают в Италии и Мехелене. И потому тридцать кружевниц выписывают из Венеции, двести — из Фландрии и отдают под их начало тысячу шестьсот девушек.

С 1666 года во Франции производили такие же прекрасные зеркала, какими славится Венеция; но Людовику XIV мало того, что французские зеркала стали равноценными по качеству с венецианскими, ему нужно, чтобы они превзошли их. И десять лет спустя наши зеркала становятся самыми большими, самыми красивыми и самыми чистыми в Европе.