Аббат согласился на это требование.

Ла Вуазен попросила отсрочку на две недели: ей нужно было время для подготовки заклинания. Кроме того, ею были выдвинуты условия, без выполнения которых она отказывалась что-либо делать.

Прежде всего, она хотела, чтобы обряд совершался в полной тайне и никто о нем никогда ничего не узнал; кроме того, при заклинании должны были присутствовать только трое: она, священник Лесаж и аббат Овернский. Однако последнее условие вызвало у аббата резкое возражение; он хотел, чтобы с ним были двое дворян, уже долгие годы преданно служивших его семье: один из них, капитан Шампанского полка, был племянником маршала Гассиона, а другой, имя которого нам неизвестно, исполнял при великом раздавателе милостыни ту же должность, какую шевалье де Лоррен исполнял при герцоге Орлеанском.

Ла Вуазен согласилась на требование аббата, и было решено, что эти два дворянина будут присутствовать при заклинании.

Наконец, третье выдвинутое ею условие, от которого по непонятным причинам ее невозможно было отговорить, состояло в выборе места, где должно было происходить заклинание. Она выбрала для этого базилику Сен-Дени, заявив, без каких бы то ни было объяснений, что в любом другом месте колдовство не удастся.

Такое требование могло смутить угодно, но только не кардинала и великого раздавателя милостыни; для прелата, занимавшего столь высокое положение, никаких трудностей не существовало: сто пистолей и доходная должность при великом раздавателе милостыни показались ризничему достаточным вознаграждением, и он, получив деньги и обещание, взялся провести кардинала и его свиту в церковь аббатства, где, как говорилось в их соглашении, они должны были, согласно своему обету, провести часть ночь в молитвах над могилой г-на де Тюренна.

Для колдовства следовало дождаться пятницы, которая выпала бы при этом на тринадцатое число месяца, но такое совпадение случилось раньше, чем можно было надеяться; двухнедельной отсрочки, которую просила Ла Вуазен, оказалось вполне достаточно для подготовки, и в первый же подобный день можно было приступить к заклинанию.

В указанный день кардинал, двое его дворян, двое священников, Ла Вуазен, ее горничная Роза, из показаний которой стали известны все эти подробности, и негр, который нес орудия волшебства, отправились в дорогу в четыре часа пополудни; им нужно было прийти в Сен-Дени до закрытия ворот. Ризничий их ожидал и спрятал в колокольне.

Когда прозвонило одиннадцать часов вечера, святотатцы вышли из своего убежища и вступили в церковь. Двое священников, Лесаж и Даво, должны были служить сатанинскую мессу, то есть мессу навыворот.

Они зажгли от черной свечки пять церковных свечей, установили нечто вроде алтаря, положили на него священные книги, но в порядке, противоположном тому, какой принят при богослужении, которое здесь намеревались пародировать, и перевернули вверх ногами распятие.

Случаю было угодно, что в эту самую ночь в небе громыхала гроза: казалось, святотатство разгневало Небеса и Господь громовым голосом возвещал тем, кто наносил ему оскорбление, что есть еще время одуматься и не идти в своем преступлении дальше.

Ла Вуазен предупредила присутствующих, что, по всей вероятности, призрак расколет алтарь и появится в момент освящения.

Тем временем буря, казалось, стала еще сильнее с тех пор, как началась святотатственная месса. По мере того, как близилась минута освящения, удары грома становились все оглушительнее, а молния сверкали все ближе и делались все багровей. Наконец, в то мгновение, когда священник Лесаж вознес гостию, призывая Сатану, вместо того чтобы призывать Бога, послышался пронзительный крик, плита на клиросе поднялась, и из-под нее появился призрак в саване.

В то же мгновение все смолкло: прекратилась кощунственная месса, стихла карающая буря; присутствующие пали ниц, и послышались слова:

— Несчастные! Мой род, который прославили столько героев, отныне придет в упадок и унизится! Все, кто носит имя Буйонов, лишены теперь его славы, и не пройдет и столетия, как имя это угаснет! Клад, который я оставил после себя, заключается в моей славе, в моих победах! Не ищи же, недостойный, иного клада!^[45]

И с этими словами призрак исчез.

Было ли все это комедией, подготовленной Ла Вуазен, или же Господь попустил изменить естественный порядок вещей, чтобы наказать осквернителей церкви? Никто этого никогда не узнает, но таковы факты, удостоверенные в показаниях горничной Розы.

В суд были вызваны только три придворные особы: герцогиня Буйонская, графиня Суассонская и маршал де Люксембург.

Герцогиня Буйонская обвинялась лишь в желании, что не находилось в ведении правосудия; тем не менее, приглашенная в суд г-ном де Ла Рени, она явилась по его вызову.

— Госпожа герцогиня, — спросил ее Ла Рени, — видели ли вы дьявола? А если вы его видели, то скажите мне, каков он на вид?

— Нет, сударь, — ответила герцогиня, — я не видела дьявола, зато вижу его теперь! Он страшно уродлив и нарядился в платье государственного советника!

Ла Рени узнал все, что ему хотелось узнать, и больше никаких вопросов герцогине не задавал.

Что же касается графини Суассонской, то для нее все сложилось совсем иначе. У короля, по-прежнему испытывавшего привязанность к Олимпии Манчини, достало благожелательства сказать ей, что если она чувствует себя виновной в том, в чем ее обвиняют, то он советует ей покинуть Францию.

— Государь, — ответила графиня, — я ни в чем не виновна, но испытываю такой ужас перед судом, что скорее соглашусь покинуть родину, чем предстать перед судьями!

Вследствие этого она удалилась в Брюссель, где и умерла в 1708 году.

Что же касается Франсуа Анри де Монморанси-Бутвиля, герцога, пэра и маршала Франции, соединившего имя Монморанси с именем императорской династии Люксембургов, то он отправился в Бастилию, где Лувуа, враг маршала, запер его в темнице, имевшей в длину шесть с половиной шагов. Когда маршал явился на допрос в суд, его спросили, не заключил ли он договора с дьяволом, чтобы женить своего сына на дочери маркиза де Лувуа.

Маршал презрительно усмехнулся и, обратившись к судье, ответил:

— Сударь! Когда Матьё де Монморанси женился на вдове Людовика Толстого, он обратился не к дьяволу, а к Генеральным штатам, и те постановили, что, дабы обеспечить малолетнему королю поддержку со стороны рода Монморанси, такой брак следует заключить.

Это стало его единственным ответом. Само собой разумеется, он был оправдан.

Ла Вуазен и ее сообщники были приговорены к смертной казни: Ла Вигурё — к повешению, а Ла Вуазен — к сожжению на костре. Для двух этих женщин соблюли иерархию казней.

Ла Вигурё судили первой; во время допросов она хранила молчание или же упорно отрицала все выдвинутые против нее обвинения; тем не менее, когда ее приговорили к смерти, она велела передать г-ну де Лувуа, что откроет ему нечто очень важное, если он пообещает сохранить ей жизнь. Однако Лувуа не принял этого предложения.

— Ба! — сказал он. — Пытка сумеет развязать ей язык!

Ответ передали осужденной.

— Что ж! — промолвила она. — Тогда он ничего не узнает!

И в самом деле, подвергнутая пыткам, как обычным, так и с пристрастием, она не сказала ни слова. Подобная выдержка казалась тем более удивительной, что суровость их была ужасной, настолько ужасной, что вмешался врач и заявил, что если пытки не прекратить, то осужденная умрет. Препровожденная на другой день на Гревскую площадь, Ла Вигурё попросила позвать к ней судей. Те поспешили прийти, полагая, что осужденная хочет сделать какое-то признание, однако она сказала им лишь следующее:

— Господа, соблаговолите сказать господину де Лувуа, что я его покорнейшая слуга и что я сдержала слово! Возможно, ему бы этого сделать не удалось!

Затем, повернувшись к палачу, она произнесла:

— Ну, любезный, довершай то, что тебе осталось сделать!

И она подошла к виселице, помогая палачу в его страшной работе настолько, насколько ей позволяло ее покалеченное тело.