Бенсерад, в то время пользовавшийся огромным признанием, обладал исключительным правом сочинять стихи к этим балетам, что послужило ему если и не источником славы, то, по крайней мере, источником благосостояния.
Тем не менее первый из балетов, в которых участвовал сам король, был поставлен еще в Пале-Рояле: он назывался «Маскарад Кассандры» и был, так сказать, всего лишь пробой. Этот балет настолько понравился Людовику XIV, что он тотчас потребовал сочинить еще один, причем длиннее первого. Этот второй балет, «Ночь», был поставлен уже в театре Малого Бурбонского дворца.
Король исполнял в нем несколько ролей; изображая одну из Игр, сопровождающих Венеру, он после нескольких других стансов произносил следующий, который дает представление об уроках, преподносившихся пятнадцатилетнему монарху:
Негоже юности серьезной быть
И стороною, быстрым шагом,
Любви чертоги обходить.
Вступи туда: не брезгуй благом!
Хоть не жилище это навсегда,
Уместно по пути согреться иногда!
Король появлялся снова в конце представления, на этот раз в образе Восходящего Солнца, и декламировал такие стихи:
Уж сам я правлю лучезарными конями,
За ними льется свет могучими волнами.
Вручила вожжи мне небесная десница,
Богине светлой я обязан долей сей —
Мы славою равны: она цариц денница,
А я денница для царей.
Именно в этих балетах, в которых Людовик XIV привык выглядеть богом, герцог Анжуйский привык выглядеть богиней. У него было настолько красивое лицо, что по этой причине ему почти всегда давали исполнять женские роли; возможно, как раз из-за этого в нем развились наклонности, на которые мы обратим внимание позднее и которые таким странным образом повлияли на всю остальную его жизнь.
В том же году, с целью сделать сношения между жителями Парижа более регулярными, изобрели городскую почту. Это изобретение было воспето в «Исторической музе» Лоре:
Повсюду ящики стоят — и здесь, и там.
Лакей твой может, можешь ты и сам
И днем, и ночью бросить в ящик тот пакет,
Письмо, записку, пригласительный билет.
В урочный час курьер за почтой прибегает,
Из этих ящиков конверты вынимает,
Чтоб адресатам их скорее разнести,
Нигде не задержавшись по пути.
Мы уже говорили, что в Париже было тогда всего лишь два театра: театр Бургундского отеля и театр Малого Бурбонского дворца. Но вскоре интерес к театральным спектаклям настолько распространился, что этих двух театров стало недостаточно и понадобилось вновь открыть театр Маре, тот самый, чья итальянская труппа, руководимая Мондори, разглаживала порой морщины на озабоченном лице кардинала Ришелье. Одна из первых пьес, которые там играли, называлась «Саламанкский школяр»; она имела грандиозный успех, и один персонаж, прежде неизвестный на нашей сцене, пользовался особым расположением зрителей: это был Криспен, который в руках Мольера сделался сценическим типом.
Тем временем один за другим ставились новые балеты: «Поговорки», «Время», «Фетида и Пелей». Первые два не требовали большой сцены и были сыграны в зале Стражи, а третий, для которого пришлось выписать актеров из Мантуи и который явно превзошел все, что играли до этого в подобном жанре, был поставлен в Малом Бурбонском дворце. Людовик XIV появлялся в нем в пяти различных костюмах, исполняя последовательно роли Аполлона, Марса, фурии, дриады и царедворца, и имел такой успех, что по его приказу этот балет играли всю зиму и даже по три раза на неделе.
Однако все эти праздники стоили много денег, а государство было бедным. Мазарини, как уже говорилось, назначил вместо умершего герцога де Вьёвиля двух главноуправляющих финансами — графа Сервьена, подавшего полезный совет заменить ядом опиат, который г-жа де Ледигьер пыталась передать коадъютору, и главного прокурора Фуке, наградив в его лице аббата Фуке, его брата, и укротив Парламент. И вот, испытывая нужду в деньгах, Мазарини обратился к Сервьену, которого его просьба поставила в тупик. Этого момента и ждал Фуке; находчивый человек, опытный финансист, жаждущий власти и денег, поскольку одно дает другое, а вместе они доставляют если и не счастье, то, по крайней мере, удовольствие, он поднялся и заявил, что если по этому поводу соблаговолят обратиться к нему, то он найдет деньги не только для праздников, не только для войны, но и для церемонии, о которой по бедности казны никто не смеет думать, то есть для коронации. Мазарини, возможно потому, что сам он по характеру был робким и сдержанным, любил смелых и предприимчивых людей, особенно когда они брали на себя всю ответственность: он дал неограниченные полномочия Фуке, который с этого времени стал единственным и подлинным главноуправляющим финансами. Через три месяца Фуке сдержал все свои обещания, и Мазарини доверил смелому добытчику денег не только государственные финансы, но и заботу о своем собственном имуществе.
Время, назначенное для коронации, наступило; однако всех устрашила пустота, в которой должно было пройти коронование короля Франции. Герцог Орлеанский, изгнанный в Блуа, отказался приехать на эту церемонию, если не примут его условия, а так как соглашаться на них не хотели, то на его присутствие рассчитывать не приходилось; мадемуазель де Монпансье, по-прежнему находившаяся в Сен-Фаржо, не могла присутствовать на торжестве, на котором не будет ее отца; принц де Конде, приговоренный к смерти, командовал испанскими войсками; принц де Конти, предчувствуя затруднительность своего положения, добился разрешения покинуть молодую жену и отправиться командовать армией в Руссильон; коадъютор находился в тюрьме; десять тысяч французов, принадлежавших к самым благородным семьям Франции, отправились вслед за Конде на чужбину или злобствовали вместе с кардиналом де Рецем, а такие вельможи, как Монморанси, Фуа, Ла Тремуй и Колиньи, блистали, как выражались позднее, своим отсутствием. Но Мазарини, как это делают в театре, когда главные исполнители отсутствуют, решил заставить играть их роли актеров второго состава.
Так что церемония прошла без задержки, ибо, благодаря Фуке, не было недостатка в главном — в деньгах. Она совершилась в Реймсе по обычным правилам. На другой день король получил орден Святого Духа, который он тут же пожаловал своему брату, а на третий день, пользуясь чудотворным даром помазанника Божьего, совершил обряд возложения рук на больных золотухой, числом более трех тысяч.
На другой день после коронации Людовик XIV покинул Реймс и отправился в армию. Речь шла о том, чтобы отобрать у принца де Конде город Стене, и король должен был начать свое военное обучение, присутствуя при захвате этой крепости. Он прибыл в Ретель 28 июня, а оттуда направился в Седан, где осмотрел расположение войск. Все полагали, что осада будет долгой и кровопролитной, поскольку, по всей вероятности, оборонять город должен был сам принц де Конде; но вместо этого, перебросив в крепость несколько подкреплений, принц повел все свои войска против Арраса. Стене был взят, и, несомненно, этот успех пробудил у Людовика XIV великую любовь к осадам, которую он впоследствии не раз выказывал.
После захвата Стене было решено идти на испанцев. Часть армии присоединилась к маршалу де Тюренну, а другая, где остался король, получила все подкрепления, какие только можно было собрать, и образовала два корпуса под командованием маршалов де Ла Ферте и д’Окенкура. Французские войска растянулись вокруг испанцев, после чего произошло несколько незначительных боев, служивших прелюдией к главной атаке, которую хотели осуществить в день Людовика Святого, ибо надеялись, что предок короля и святой покровитель Франции, герой Тайбура, паломник Мансуры и мученик Туниса посодействует славе французского оружия. Эти благочестивые надежды не были обмануты: испанцы и лотарингцы были выбиты со своих позиций. Однако принц де Конде, придерживавший свои войска для решительной минуты, с присущей ему пылкостью бросился на победителей и совершил чудеса рыцарственной храбрости, которые, однако, не помешали ни тому, что его артиллерия и обоз попали в наши руки, ни тому, что была снята осада Арраса, куда король вступил несколько дней спустя, чтобы поздравить трех своих генералов, особенно Тюренна, с их победой.
