— Этот двор, — продолжал кардинал, — где на ваше величество смотрят как на иностранку, заполнен лишь вашими врагами.
— Я это знаю, — произнесла Анна Австрийская.
— Королева-мать дала вашему величеству доказательства вражды, которая только и хочет разразиться.
— Да, она ненавидит меня, но, спрашивается, за что, ваше высокопреосвященство?
— Вы женщина и задаете подобный вопрос! Она ненавидит вас за то, что вы ее соперница по могуществу; за то, что она не может быть вашей соперницей по молодости и красоте; за то, что вам двадцать два года, а ей сорок девять.
— Да, но меня будет поддерживать герцог Анжуйский.
Ришелье улыбнулся.
— Пятнадцатилетний ребенок! — воскликнул он. — Да и какой к тому же ребенок!.. Брали ли вы когда-нибудь труд читать в этом трусливом сердце, в этой скудоумной голове, где все желания остаются неосуществленными, и не по недостатку честолюбия, а по недостатку смелости? Не доверяйте этой бессильной дружбе, сударыня, если вы рассчитываете опереться на нее, ибо в минуту опасности она прогнется под вашей рукой!
— Но вы, господин кардинал? Разве не могу я рассчитывать на вас?
— Да, несомненно, сударыня, если только я сам не окажусь вовлечен в гибельное падение, которое угрожает вам; но Гастон, который наследует своему брату, ненавидит меня, а Мария Медичи, любимым ребенком которой он является и которая вылепливает его сердце, как если бы она имела дело с мягким воском, вернет себе всю свою власть и никогда не простит мне свидетельств сочувствия, которые я вам давал. Если король умрет бездетным, мы оба погибли: меня сошлют в мою Люсонскую епархию, а вас отправят в Испанию, где вас ожидает монастырь. Печальная будущность для того, кто, подобно вам, мечтает о королевской власти или, что еще лучше, о регентстве!
— Господин кардинал! Судьба королей, как и судьба простых смертных, в руках Всевышнего!
— Да, — с улыбкой произнес кардинал, — и потому Господь говорит созданному им человеческому существу: «Помоги себе сам, и Небеса тебе помогут».
Королева снова бросила на кардинала-министра один из тех ясных и глубоких взглядов, какими обладала она одна.
— Я не понимаю вас, — промолвила она.
— А у вас есть сколько-нибудь желания понять меня? — спросил Ришелье.
— Да, ибо положение серьезное.
— Есть вещи, которые трудно выразить словами.
— Но не тогда, когда вы обращаетесь к тому, кто понимает недомолвки.
— Стало быть, вы позволяете мне говорить, ваше величество?
— Я слушаю ваше высокопреосвященство.
— Итак, нельзя, чтобы в случае смерти короля корона попала в руки герцога Анжуйского, ибо в тот же час скипетр попадет в руки Марии Медичи.
— Но что нужно сделать, чтобы предотвратить это?
— Нужно устроить так, чтобы в час смерти Людовика Тринадцатого можно будет объявить Франции, что он оставил наследника короны.
— Но, — краснея, произнесла королева, — ваше высокопреосвященство прекрасно знает, что до сих пор Господь не благословил наш брак.
— А разве вы, ваше величество, полагаете, что вина за это лежит на вас?
Любая другая женщина, кроме Анны Австрийской, опустила бы глаза, ибо она начала понимать, что ей предлагают, но гордая испанская принцесса, напротив, устремила свой проницательный и глубокий взгляд на кардинала; Ришелье выдержал его с улыбкой игрока, ставящего все свое будущее на один бросок костей.
— Да, — сказала она, — я понимаю: вы предлагаете мне четырнадцать лет королевской власти в обмен на несколько ночей супружеской неверности!..
— За несколько ночей любви, сударыня! — воскликнул кардинал, сбрасывая с себя маску политика и принимая облик влюбленного. — Ибо я не сообщу вашему величеству ничего нового, сказав, что люблю вас[2] и что в надежде быть вознагражденным за эту любовь готов все сделать, всем рискнуть, соединить мои интересы с вашими и подвергнуться опасности общего падения в чаянии общего возвышения.
В то время кардинал еще не был тем гениальным человеком и непреклонным министром, каким он проявил себя впоследствии; ведь иначе та, что оказалась столь слаба перед лицом Мазарини, уступила бы, наверное, и Ришелье; но в то время, повторяем, кардинал находился лишь в начале своей карьеры, и ни один взгляд, кроме, возможно, его собственного, не мог разведать глубины будущего.
И потому Анна Австрийская с презрением восприняла это дерзкое предложение и решила понять, как далеко может зайти любовь кардинала.
— Монсеньор, — сказала она, — ваше предложение необычайно и стоит, как вы сами согласитесь, того, чтобы поразмышлять о нем. Так что дайте мне подумать эту ночь и завтрашний день.
— И завтра вечером, — радостным голосом спросил кардинал, — я буду иметь честь снова повергнуть к стопам вашего величества изъявление моего глубочайшего почтения?..
— Завтра вечером я буду ждать ваше высокопреосвященство.
— А с какими чувствами ваше величество позволяет мне удалиться от вас?
Надменная испанка заставила смолчать свою гордость и с очаровательной улыбкой подала свою руку кардиналу.
Кардинал с жаром поцеловал эту прелестную руку и удалился вне себя от радости.
Анна Австрийская с минуту оставалась в задумчивости, с нахмуренными бровями и с улыбкой на устах; затем, покачав головой, как если бы решение было ею принято, она вошла в свою спальню и приказала, чтобы на следующее утро, как можно раньше, к ней позвали г-жу де Шеврёз.
Госпожа де Шеврёз играла в истории, которую мы взялись рассказывать, столь важную роль, что мы не можем не сказать о ней несколько слов.
Госпоже де Шеврёз, этой сумасбродной женщине, которую Мария Медичи приставила к своей невестке, чтобы мало-помалу отдалить ее от короля и примером легкомысленного поведения отвратить от исполнения супружеского долга, г-же де Шеврёз, чаще всего именовавшейся госпожой коннетабльшей, поскольку в первом браке она была замужем за тем самым Шарлем Альбером де Люином, который у нас на глазах слабым ростком взошел подле короля Людовика XIII, а затем, орошенный кровью маршала д'Анкра, поднялся так высоко и так быстро, было в ту пору двадцать три или двадцать четыре года.
Она была одной из самых красивых, самых остроумных и самых коварных женщин своего времени. Живя в Лувре при жизни своего первого мужа, она была весьма накоротке с королем, и вначале это вызывало беспокойство у Анны Австрийской, которая в то время еще не знала манеры обращения Людовика XIII со своими любовницами. Однако во взаимоотношениях с г-жой де Люин, как и во взаимоотношениях с мадемуазель де Отфор и мадемуазель де Лафайет, он всегда довольствовался чисто платонической любовью. И это при том, что госпожа коннетабльша давала ему в руки все козыри.
Уверяют даже, что однажды, придя в смущение от ее заигрываний, Людовик XIII сказал ей:
— Госпожа де Люин, предупреждаю вас, что своих любовниц я люблю только от пояса и выше.
— Государь, — отвечала коннетабльша, — тогда ваши любовницы поступят, как Гро-Гийом: они станут опоясываться посередине бедер.
Понятно, что во всех этих любезничаниях г-жи де Люин с Людовиком XIII было больше честолюбия, нежели любви; видя, что ей не удается стать любовницей мужа, она решила сделаться подругой жены и легко этого добилась. Анна Австрийская, оторванная от всех и выслеживаемая шпионами, с благодарностью принимала всякое новое лицо, способное привнести хоть немного жизни в ее одиночество, хоть немного веселья в окружавшее ее безлюдье; и потому вскоре г-жа де Люин и королева стали неразлучны.
В это время, в возрасте сорока трех лет, умер коннетабль, оставив богатой вдове не только свои собственные богатства, но и бриллианты маршальши д’Анкр, которые король позволил ему изъять. Так что она недолго оставалась непристроенной. Через полтора года она вторым браком вышла замуж за второго из четырех братьев де Гизов, самого красивого из них, Клода Лотарингского, герцога де Шеврёза, который родился в том же году, что и первый ее муж, и которому, следовательно, было сорок три года, то есть он был почти вдвое старше ее. Он был умен и опасности не искал, но, оказавшись в ней, проявлял мужество и непоколебимое хладнокровие. Во время осады Амьена, когда он был еще только принцем де Жуанвилем, его наставник был убит в окопе, и юный принц, которому едва исполнилось пятнадцать лет, принялся прямо под вражеским огнем выворачивать карманы убитого, вытащил часы из его жилетного кармана, снял кольца с его пальцев и оставил труп лишь после того, как убедился, что ничего ценного на нем больше нет. Несмотря на эту занятную подробность, явно обнаруживающую в юном принце немалую расчетливость ума, г-н де Шеврёз стал впоследствии одним из самых расточительных придворных вельмож. Однажды он заказал себе одновременно пятнадцать карет, чтобы выбрать среди этих пятнадцати самую мягкую на ходу.
