Однако, когда Людовика XI известили, что казнь была проведена небрежно и Жан Бон все еще видит одним глазом, король послал двоих лучников, которые имели приказ убедиться в истинности этого сообщения и, если осужденный действительно все еще видел, «окончательно выбить ему глаза и лишить его зрения».

Мы не станем говорить, а точнее, скажем лишь пару слов о несчастном брате герцога Бретонского, содержа­вшемся в железной клетке, — заморенном голодом, взбе­сившемся от ярости, рычавшем, подобно дикому зверю, и сотрясавшем прутья своей клетки.

И тем не менее некоторые авторы — из числа самых враждебных по отношению к Людовику XI и даже самых бесстрастных — утверждают, что Людовик XI вовсе не был злым человеком.

Легран несколько раз говорит о его доброте.

Коммин, хотя и находясь уже отчасти в немилости, рассказывает, что «король питал отвращение к предатель­ству Кампобассо», а чуть ниже упоминает, что, когда Ричард III направил своему французскому соседу посла­ние, в котором искал его дружбы, тот «не пожелал ни отвечать на его письмо, ни принимать посланца, считая упомянутого Ричарда чрезвычайно жестоким злодеем».^[27]

Не проявилась ли в этом давняя ненависть Людо­вика XI к злобному горбуну, который один высказался против мира в Пикиньи?

Во всяком случае, весьма странно видеть, что Глостер был неприятен Людовику XI и приятен Людовику XVI. Как известно, Людовик XVI перевел с английского апологию Ричарда III, написанную сэром Робертом Уолпо­лом.

Но это еще не все. «Скандальная хроника», сочине­ние, враждебное великому косцу благородных голов, утверждает, что даже во время войны он старался избе­жать пролития крови.

Молине, его величайший недруг, так отзывается о нем:

«Он скорее предпочел бы потерять десять тысяч экю, чем наихудшего лучника из своего войска».

Однако мы подошли к тому времени, когда старый ко­роль, разум которого все более и более мутился от страха, удалился в свой замок Плесси-ле-Тур, расставив у его зубцов часовых, а на дорогах к нему — ловушки. Про­чтите по этому поводу «Квентина Дорварда» Вальтера Скотта, и, оставляя в стороне допущенный автором ана­хронизм в десять лет, вы найдете там великолепное опи­сание событий.

В это же самое время, опасаясь, несомненно, отодви­гать дальше границы своих завоеваний, Людовик XI дал обещание рейнским князьям, вступившим в союз против него, уйти с имперских земель и оставить Эно и Кам­бре.

Ему следовало позаботиться о себе самом и прописать, по его выражению, слабительное Франции.

Первое такое лекарство было использовано в отноше­нии Даммартена. Король сообщил ему, что освобож­дает его от бремени командования армией, однако добавил, что ни в коем случае не желает снижать обще­ственное положение своего доброго друга, а напротив, скорее намерен поднять его.

Вспомнил ли король об этом обещании? Да, ибо в сле­дующем году Даммартен был назначен наместником Парижа и Иль-де-Франса.

Человек, которому король стал оказывать в это время полное доверие, был не кто иной, как Крев-Кёр, — фла­мандец, чья семья была обязана герцогу Бургундскому всем, тот, кто оберегал для Людовика XI старую часть города Арраса.

Он оберегал его так хорошо, что Аррас дважды под­нимал восстание. Когда произошло второе восстание, Людовик XI заявил, что Арраса больше не будет.

И в самом деле, он выгнал оттуда всех жителей, кото­рым пришлось покинуть город, оставив там все свои пожитки.

Затем пришлось посылать за целыми семьями даже в Лангедок и искать ремесленников, которыми заново заселили город. Долгое время церкви в Аррасе остава­лись закрытыми, ибо ни один священник не соглашался служить там.

Именно г-н де Крев-Кёр командовал войсками в сра­жении при Гинегате — в знаменитой битве шпор, о которой читатель осведомлен.

Фламандцы решили вернуть себе Теруан, несчастный город, разграблению которого предстояло позднее войти в поговорку: «Разграблен, как Теруан». Вместе с ними в поход двинулись три тысячи немецких аркебузиров, пятьсот английских лучников, Ромон со своими савоя­рами — им удалось целыми и невредимыми выбраться из-под Муртена, найдя дорогу между двух озер, — и вся знать Фландрии и Эно под предводительством молодого эрцгерцога Максимилиана: в общей сложности двадцать семь или двадцать восемь тысяч человек.

Крев-Кёр был послан Людовиком XI на выручку Теру- ану; он имел приказ не вступать в бой, чтобы дать фла­мандцам время потерять боевой дух и разойтись по домам; все хорошо знали этих славных фламандцев и были убеж­дены (по крайней мере, в этом был убежден Людовик XI), что понадобятся всего две или три недели, чтобы тоска по дому заставила фламандцев обратиться в бегство.

Однако в данном случае военачальник был выбран неудачно: вероятно, кто-нибудь другой и смог бы сыграть роль Фабия, противостоящего Ганнибалу, но это нельзя было доверять человеку, выведенному из себя оскорбле­ниями со стороны фламандской знати и угрозой Макси­милиана вычеркнуть его имя из списка рыцарей ордена Золотого Руна.

Армии сошлись в тот момент, когда Крев-Кёр со сво­ими солдатами спускался с холма Гинегаты.

Крев-Кёр располагал всего лишь четырнадцатью тыся­чами пехотинцев, но тяжеловооруженных воинов у него было вдвое больше, чем у Максимилиана.

Это была необычная битва.

Крев-Кёр со всей своей тяжелой кавалерией ринулся на фламандских и имперских дворян; те не могли выдер­жать подобного натиска, и Крев-Кёр отрезал их от остальной части армии. Они обратились в бегство, а Крев-Кёр стал преследовать их; тогда они пришпорили коней и увлекли его за собой.

А вот что происходило на самом поле боя, пока Крев- Кёр, исполняя роль солдата, оставил свою армию без военачальника.

Наши лучники, оказавшись под ударом трех тысяч немецких аркебузиров, по большей части тирольцев, охотников на серн, как и их принц Максимилиан, кину­лись на фламандцев, которые встретили их ударами пик.

Лучники отступили.

Тем временем гарнизон Теруана — французский гар­низон — совершил вылазку и ударил фламандцам в тыл, но, к несчастью, по дороге он наткнулся на вражеский лагерь и принялся грабить его.

Фламандцы развернулись и бросились на грабителей.

Лучники, со своей стороны, увидев, что фламандцы повернули назад, воспрянули духом и пошли в атаку.

Но в эту минуту они сообразили, что для них есть занятие получше, чем атаковать фламандцев, а именно, помогать французскому гарнизону грабить лагерь: согласно пословице, тем, кто приходит последним, доста­ются лишь кости.

Распалившись, они занялись грабежом, а затем, когда на пути у них оказалась артиллерия, они захватили ее и повернули против врага.

Однако в этот момент Максимилиан и Ромон вместе со всей армией, располагая меньшим количеством лат­ников, чем их было в том отряде, который по-прежнему продолжал преследовать Крев-Кёр, набросились на рас­хитителей лагеря.

Молодой эрцгерцог, для которого эта битва стала бое­вым крещением, совершал чудеса: он собственной рукой убил четверых или пятерых солдат, отбил свою артилле­рию и обратил в бегство всех этих гнусных грабителей.

Крев-Кёр прекратил преследование и вернулся, однако он несколько поздно вспомнил о том, что оставил позади собственную армию.

Вернувшись, он не обнаружил ее!

Теперь ему и сопровожавшим его дворянам пришлось, в свой черед, всадить шпоры в бока коней.

Отсюда и название, которое получила битва.

Что оно означает? А то, что стрекача с поля боя дали прежде всего дворяне, ведь шпоры носили только рыцари.

Однако сражение это имело две стадии: утром убегали фламандские рыцари, а вечером это делали французские рыцари.

Короче, поле боя осталось за Максимилианом, однако он положил в сражении на семьсот или восемьсот чело­век больше, чем мы.

Теруан остался французским, а эрцгерцог вернулся во Фландрию, одержав одну из самых бесплодных побед, когда-либо одержанных военачальником.

Поражение вбитве шпор ровным счетом ничего не значило в глазах Людовика XI: его коммерция шла пре­красно; это была крупная коммерция — торговля людьми, торговля городами. Он покупал англичан, чтобы они вели себя спокойно, и швейцарцев, чтобы они не сидели на месте.