Людовик XI написал два письма Даммартену, и, благо­даря этим письмам, можно восполнить недостаток под­робностей, рисующих давление, которому он подвер­гался.

Мы уже говорили, что одним из предметов беспокой­ства герцога Бургундского, а скорее, единственным пред­метом его беспокойства был Даммартен со своей армией.

Первое письмо датировано 9 октября, то есть днем прибытия короля в Перонну; однако два обстоятельства, связанные с содержанием этого письма, доказывают, что оно было написано не 9-го, а либо вечером 14-го, либо утром 15-го. В самом деле, в этом письме Людовик XI дает Даммартену приказ распустить армию, а затем добавляет, что льежцы захватили в Тонгре своего епи­скопа и что подписан мирный договор.

Но дело в том, что как раз 9-го, то есть в тот самый день, когда король якобы посылает письмо из Перонны, льежцы захватывают в Тонгре своего епископа; а поскольку в те времена электрический телеграф еще не был изобретен, король не мог знать 9-го, находясь в Перонне, что происходило в тот день в Тонгре.

Точно так же Людовик XI не мог 9-го объявить Дам­мартену, что договор подписан, ибо подписание договора состоялось лишь 14-го.

Так что это письмо, которое, по всей вероятности, было продиктовано королю, могло быть написано, как мы уже говорили, либо вечером 14-го, либо утром 15-го.^[18]

Второе письмо написано в том же самом духе и содер­жит лишь распоряжение направить армию к Пиренеям.

Но, к несчастью, один из латников герцога Бургунд­ского охранял королевского гонца, не спуская с него глаз, так что старый лис Даммартен не был обманут этой комедией и прямо ответил герцогу Бургундскому: «Если вы не отпустите короля, все королевство отправится за ним!»

Узнав, что все завершилось, Париж испытал огромное удовлетворение. Сколь ни мала была любовь людей к Людовику XI, они все же предпочитали видеть его живым, а не мертвым, свободным, а не пленником и, главное, ставшим пленником или умершим подобным образом.

Уже на следующий день оба государя выехали в Льеж. При Людовике XI находились его шотландцы и триста солдат, присланных ему Даммартеном.

Когда льежцам сообщили, что против них выступил король Франции, они не желали этому верить: как, ко­роль Франции, их друг, более того, их сообщник?!

В Льеже, как известно, уже не было более ни стен, ни ворот, ни рвов, но, ценой жертв, продав все, вплоть до церковных украшений, льежцы соорудили нечто вроде оборонительного вала.

Обрекая себя на смерть, точно республиканцы древ­ности, они выставили четыре тысячи воинов против сорока тысяч. То ли питая последнюю надежду, то ли желая пристыдить того, кто их предал, они шли в атаку, выкрикивая: «Да здравствует король!»

Король вышел вперед и крикнул:

— Да здравствует Бургундия!

Этим он отрекся не только от льежцев, но и от Фран­ции. В случае нужды он отрекся бы и от Бога.

Это был не тот человек, которого можно было опа­саться увидеть гибнущим от переизбытка гордости и над­менности, и потому он имел привычку говаривать в дру­жеском кругу:

— Когда впереди скачет гордость, позор и урон идут недалеко позади.

Вести правильный бой против этой кучки людей не соизволили: каждый пошел в атаку как хотел, не следуя за своим знаменем; все спешили попасть в город, чтобы начать грабить. Это было все равно, что выкопать из земли труп, надеясь, что его похоронили вместе с драго­ценностями!

Видя этот беспорядок, льежцы вышли через проломы в стенах, напали на бургундцев и устроили им страшную резню.

И тогда стало понятно, что с этими доведенными до отчаяния людьми следует считаться.

Сир д'Эмберкур был ранен, а сир де Саржин убит. Вся армия герцога выступила против Льежа и расположилась в одном из его предместий. Король и французы расквар­тировались на большом хуторе в некотором удалении от города.

Никто не боялся вылазки льежцев. Разве могли эти умирающие предпринять подобную попытку?

Около полуночи прозвучала тревога: лагерь подвергся нападению.

И кто же на него напал? Неужели жители города? Это было бы невероятно! Нет, в атаку пошли шестьсот чело­век из Франшимона, все как один лесорубы и угольщики. Эти шестьсот человек, а по другим сведениям, их было триста, ринулись на лагерь и атаковали сорок тысяч человек под командованием короля и герцога!

Если бы, вместо того чтобы идти в атаку с громким гиканьем, о чем сообщают хронисты, они атаковали бы короля и герцога бесшумно, кто знает, чем бы это кон­чилось?

Герцог проснулся первым, соскочил с постели и воору­жился. Выйдя наружу, он обнаружил, что одни кричат «Да здравствует Бургундия!», а другие — «Да здравствует король!». Со всех сторон его окружали враги.

Хозяин дома, где расположился герцог, и хозяин хутора, где остановился король, послужили проводни­ками этим угольщикам, которые, не ведая, кто такие Леонид и его триста спартанцев, бросились на бургунд­ский лагерь точно так же, как некогда спартанцы броси­лись на лагерь персов.

Жилище короля подверглось нападению одновременно с жилищем герцога, однако первое из них имело лучшую охрану, чем второе. Шотландские лучники сосредоточи­лись у ворот хутора и обстреливали как франшимонцев, напавших на короля, так и бургундцев, пришедших его защищать.

Когда франшимонцы были отбиты, у города не оста­лось более никакой надежды; те его жители, кто хотел спасти свою жизнь и укрыться в безопасном месте, были уведомлены, что они могут покинуть город в течение ночи. Ничего не было проще: новый оборонительный вал, еще не завершенный, был открыт со всех сторон.

Время поджимало: герцог решил начать приступ на следующий день.

Когда королю стало известно об этом решении, он сделал все возможное, чтобы помешать его исполнению. По его словам, не следовало рисковать, вступая в бой с обреченными людьми, которые своей ночной атакой доказали, на что они способны; через два дня они сами сдадутся на милость победителя.

— Что ж! Если король боится, — заявил герцог, — пусть бежит в Намюр.

Король остался.

Жители Льежа не могли представить себе, что на них нападут в этот день: было воскресенье. Они бодрствовали уже целую неделю и умирали от усталости.

В назначенный час бургундская армия двинулась на оборонительные укрепления; разделившись на две колонны, она атаковала город с двух противоположных концов.

Однако, к великому удивлению командиров и солдат, подступы к городу никто не защищал: был час трапезы и все обедали.

«Во всех домах мы нашли накрытые столы»^[19], — говорит Коммин.

К полудню город уже был взят и разграблен.

Король к этому времени тоже расположился обедать.

К нему приехал герцог.

— Так что будем делать с Льежем, государь? — спросил он.

Нам не хотелось бы сопоставлять с кем-либо короля Людовика и в еще меньшей степени жителей Льежа, но это было то же самое, как если бы Макера спросили: «Так что будем делать с Бертраном?»

Ответ был достоин Людовика XI. Послушайте его и оцените.

— Перед дворцом моего отца, — сказал он, — росло большое дерево, на котором вороны свили себе гнезда; вороны ему досаждали, и он приказал разрушить эти гнезда, причем такое повторялось дважды. Через год, когда вороны опять взялись за свое, отец приказал выкорчевать дерево, и с тех пор вороны больше не мешали ему спать.

Под воронами подразумевались льежцы, под дере­вом — Льеж.

И Льеж был уничтожен с корнем.

В первый день убили всего лишь двести человек, но три дня спустя убивали и топили уже изо всех сил.

Один писатель, Монстерус, сообщает, что всего было убито сорок тысяч мужчин и утоплено двенадцать тысяч женщин и детей. Сократим это число вдвое, то есть до двадцати шести тысяч человек: тринадцать тысяч оста­вим на совести короля и тринадцать тысяч — на совести герцога.

Второго ноября, то есть через день после взятия Льежа, король наконец-то отбыл во Францию.

Он провел три трудные недели, до того трудные, что по возвращении в Париж впал в сильное расстройство.