Ну а теперь, продолжают сторонники партии реакцио­неров, предположите, что крестьянин питает неприязнь к своему помещику и что он окажется в состоянии запла­тить за надел наличными — а такое вполне возможно, то ли потому, что необходимые средства были накоплены им благодаря его собственному промыслу, то ли потому, что их ссудил ему какой-нибудь родственник или друг, разбогатевший на торговле, а то и враг помещика, — так вот, предположите, что этот крестьянин, изба которого стоит в ста метрах от господской усадьбы, построит на своем наделе салотопню, или кузницу, или какое-нибудь иное производство, сопряженное со зловонными испаре­ниями или шумными работами, и тогда помещик будет изгнан из своего дома либо смрадом, либо шумом.

Но и это еще не все.

Наделы могут выходить на реку; право рыбной ловли на этой реке может приносить помещику две тысячи, четыре тысячи, десять тысяч франков; если надел стано­вится собственностью крестьянина, то, естественно, к нему переходит и право рыбной ловли. Сможет ли кре­стьянин, если он тележник или столяр, заплатить за местоположение своей избы столько, сколько оно стоит?

Или, скажем, вот деревня, целиком стоящая на тракте между двумя торговыми городами, например, между Рыбинском и Ярославлем; эта деревня приносит огром­ный доход помещику, поскольку он построил там трак­тиры для проезжающих мимо крестьян и почтовые дворы для путешественников.

Стоит крестьянам освободиться, как они станут трак­тирщиками и почтовыми смотрителями, и у помещика не будет впредь иного права и иной возможности полу­чать прибыль, кроме как соперничая с ними.

Как оценить эти наделы и кто будет тот беспристраст­ный оценщик, который скажет крестьянину: «Ты должен заплатить столько-то», а помещику: «Ты не должен полу­чить больше, чем столько-то»?

Вернемся однако к рядовым обстоятельствам, оставив в стороне случаи особого местоположения наделов.

Даже среди земель, не обладающих преимуществами в местоположении, которые мы только что перечислили, существует огромная разница в цене: многие земли, оце­ненные по их действительной стоимости, никогда не смогут быть оплачены крестьянами: поларпана какой-то одной земли стоит четыре тысячи франков, тогда как поларпана другой не стоит и пяти рублей.

Что делать крестьянину с полуарпаном песка, где не растет даже крапива и чертополох?

Кто будет устанавливать цены в соответствии с дей­ствительной стоимостью земель?

Комитеты?

Но комитеты состоят из помещиков.

Уполномоченные правительства?

Но помещики будут иметь все возможности подкупить их, а крестьянин — ни одной.

Если выплаты, которые предстоит делать крестьянам, окажутся значительны и из-за высокого размера суммы крестьянин не сможет выплатить ее ни наличными, ни поденной работой, то какими принудительными сред­ствами будет располагать помещик в стране, где даже само правительство не в силах обеспечить собираемость налогов?

Предположите теперь (нужно предполагать все, когда переходишь от теории к практике), что крестьянин, кото­рый должен три дня в неделю отработать на барщине, приходит на работу все эти три дня, но не желает рабо­тать; каким образом заставить его это делать?

Бить его уже нельзя. Можно посадить его в тюрьму, но в тюрьме он будет работать еще меньше.

Можно отправить его в Сибирь, но это означает уве­личить население Сибири за счет обезлюдения России.

А что будут делать крестьяне, которым достанутся скудные земли и которые не смогут собрать на них уро­жай, достаточный для собственного пропитания? Прежде одни лишь помещики могли им помочь; но теперь, как только крестьяне станут свободными, они будут вынуж­дены помогать себе сами.

Костромская губерния, к примеру, покрыта бескрай­ними девственными лесами, и деревни стоят посреди этих лесов; случалось, что крестьяне были вынуждены подпирать свои двери бревнами, чтобы в дом не забра­лись медведи.

Что будут сажать эти люди, чтобы прокормиться? Рожь, пшеницу, овес? Но медведи не оставят им ни коло­ска.

В уездах, где развиты ремесла, крестьяне платят зна­чительный оброк, существенно превыщающий сумму, в которую может быть оценена их трехдневная барщина, и помещик пользуется местными преимуществами.

После освобождения крестьянин будет обязан выпла­чивать помещику лишь трехдневную барщину. Отказа­вшись делать это лично, он наймет кого-нибудь, кто отработает барщину вместо него, и крестьянин, оброк с которого мог приносить помещику пятьдесят, а то и сто рублей, отделается тем, что отдаст пятьдесят или шесть­десят франков.

И наконец, окончательный итог всего этого состоит в том, что на землях помещика, владеющего, например, пятью тысячами крестьян, появятся пять тысяч земель­ных собственников; другими словами, после такого раз­дела земель во всей России, насчитывающей тринадцать или четырнадцать миллионов государственных крепост­ных и одиннадцать миллионов помещичьих, будет соз­дано пять миллионов тягловых наделов.

Что будут делать дети на этом полуарпане земли, если их в семье пятеро? Делить его? Да! И в этом случае каж­дому из них достанется одна десятая арпана, то есть ровно столько, сколько нужно для могилы.

Таким образом, противники освобождения крестьян не только считают указ безнравственным и грабитель­ским, но и полагают, что претворить его в жизнь невоз­можно.

Сторонники второй партии, то есть партии помещи­ков, согласных с отменой крепостного права, но отменой поэтапной, и не желающих предоставлять крестьянам наделов, так как, по их убеждению, за эти наделы никогда не будет заплачено, в поддержку поэтапной отмены гово­рят следующее: если в такой стране, как Франция, то есть в стране, считающейся самой просвещенной в Европе, существуют департаменты, которые в своем фун­даментальном статистическом исследовании господин барон Дюпен закрасил бистром, сепией и даже тушью, то с тем большим основанием в России, где шестьдесят миллионов человек из шестидесяти четырех пребывают в полнейшем невежестве и не знают не только историю других стран, но и своей собственной истории и где, вероятно, пятьдесят миллионов не умеют читать, сво­бода, это самое опасное оружие, какое только можно вложить в руки людей образованных, сделается оружием смертельным, оружием отравленным в руках людей неве­жественных.

Они говорят, что необходимо обследовать наиболее просвещенные уезды, составить нечто вроде их описания по годам, и предоставлять свободу крестьянам в зависи­мости от их способностей и образованности.

Таким образом, по их мнению, и будет достигнут желаемый результат — с отдельными волнениями, веро­ятно, но без общего потрясения.

Что же касается возражений против выделения наде­лов размером в поларпана, добавляют они, то эти воз­ражения связаны с уверенностью, что за эти наделы никогда не будет заплачено; в поддержку своего мнения они ссылаются на некоторые доводы, выдвинутые про­тивниками освобождения крестьян: на различную стои­мость земель, на невозможность судебного преследова­ния человека, который должен будет оплатить эту стоимость, и, наконец, просто на невозможность раздела земель в некоторых местностях. В качестве примера они приводят расположенную в двенадцати верстах от Москвы небольшую деревню Ясенево, которая принад­лежит князю Гагарину и жители которой занимаются плодоводством.

В этой местности у князя Гагарина триста тягловых дворов и только восемьсот гектаров земли.

Согласно постановлению, каждый глава семьи должен иметь, помимо надела, пять гектаров пашенных земель; чтобы удовлетворить требования этих трехсот тягловых дворов, понадобилось бы — не учитывая наделов, хотя только они одни составили бы семьдесят пять гектаров — полторы тысячи гектаров.

А их всего восемьсот.

Таким образом, не только перед всеми комитетами России, но и перед всеми математиками Европы встает трудноразрешимая задача.

Разумеется, положение, в каком находится деревня Ясенево, вовсе не редкость, и, возможно, тысячи поме­щиков скоро окажутся в том же положении, что и князь Гагарин.