Горожане Камбре учредили в своем городе коммуну; они избирали из своей среды, путем голосования, восемь­десят городских советников; эти советники обязаны были ежедневно заседать в ратуше, являвшейся и зданием суда;

распорядительные и судейские обязанности распределя­лись между ними;

каждый из городских советников обязан был содержать за свой счет слугу и верховую лошадь, чтобы в любую минуту быть готовым незамедлительно отправиться в любое место, где его присутствие становилось необходи­мым.

Это была первая попытка создать орган народной вла­сти, заброшенный, словно пробный шар, в феодальную Францию. И потому писатели двенадцатого и тринадца­того веков именуют эти города, получившие свободу, то республикой, то коммуной.

Примеру Камбре последовал город Нуайон, но с мень­шими трудностями; его епископ, Бодри де Саршенвиль, был человек здравомыслящий и проницательный: он понимал, что у него на глазах родился новый порядок вещей, что ребенок, словно Геркулес, уже чересчур силен и задушить его не удастся.

И вот в 1108 году он созвал по своему собственному почину всех обитателей города, уже давно желавших учредить коммуну, и предложил этому собранию, состо­явшему из ремесленников, торговцев, духовных лиц и даже дворян, проект хартии, которая позволяла горожа­нам объединяться в союз, предоставляла им право изби­рать городских советников, обеспечивала им безусловное право собственности на их имущество и делала их под­судными лишь своим городским властям.

Хартия была встречена ликованием, и ей с воодушев­лением присягнули; дарована она была за несколько дней до начала царствования Людовика Толстого, который, взойдя на престол, подкрепил ее своим одобрением, а это, между прочим, доказывает, что бы там ни говорили старые роялистские историки, что коммуны не были освобождены Людовиком Толстым, коль скоро в Камбре и Нуайоне они были учреждены до его вступления на трон.

И здесь мы даже впадаем в ошибку: существовали две коммуны, установленные еще в 1102 году: коммуна города Бове и коммуна Сен-Кантена.

Так что к началу крестовых походов народ уже стоял на пути освобождения, по которому он идет безостано­вочно, однако они ускорили его движение.

Первое народное восстание вспыхивает в Камбре в 957 году, первый крестовый поход датируется 1096 годом, а первая коммуна устанавливается на прочных основа­ниях в 1102-м.

Как видите, все эти даты удивительным образом пере­плетаются друг с другом.

Влияние, какое крестовым походам предстояло ока­зать на освобождение народа в то время, заключалось в следующем.

Сеньоры, повинуясь призыву Петра Пустынника, побуждавшего их освободить Гроб Господень, и уводя с собой всех, кого они могли набрать в подчиненных им провинциях, почти полностью искоренили во Франции власть знати; духовенство — а часть духовенства после­довала за знатью — так вот, духовенство и народ остались одни лицом друг к другу! Но духовенство, сделавшись собственником огромных земельных владений и предъ­являя на крестьян, родившихся на этих землях, права, уступленные им сеньорами, перестало пользоваться рас­положением бедняков, которым она не предлагала ничего, кроме крепостной зависимости, хотя прежде даровала им свободу; сделавшись богатым, духовенство перестало быть народом, и с того времени, как оно уже не было равным низшим классам, оно превратилось в их угнетателя.

И когда коммуны возникали, им приходилось бороться лишь с церковной властью, ибо самые могущественные и самые храбрые сеньоры, которым они неспособны были бы противостоять, находились за пределами коро­левства и, следовательно, не могли подавлять эти отдель­ные выступления, сложившиеся, в силу их безнаказан­ности, во всеобщее народное движение.

Влияние же, какое крестовые походы должны были оказать на него в будущем, заключалось в следующем.

Сеньоры, которым по призыву Петра Пустынника приходилось отправляться в поход незамедлительно, вынуждены были, чтобы покрыть не только расходы, связанные с отъездом, но и путевые издержки, продавать часть своих земель духовенству. На деньги, полученные от него, рыцари обзаводились военным снаряжением, и огромные суммы, лишь на короткое задержавшиеся в их расточительных руках, тотчас же попадали, чтобы остаться там надолго, в бережливые руки горожан и ремесленников, занимавшихся снабжением войск и поставлявших крестоносцам вооружение и экипировку. Вскоре огромный поток товаров, следовавших за армией крестоносцев, распространился на север, через Венгрию и вплоть до Греции, и на юг, через средиземноморские порты и вплоть до Египта. Вместе с достатком к горожа­нам пришло желание его сохранить. А что должно закре­пить этот достаток у малоимущих классов? Законы, обе­спечивающие права тех, кто владеет собственностью. А что может дать эти законы? Освобождение.

И потому с этого времени освобождение народа начи­нает идти полным ходом и остановится лишь тогда, когда будет достигнута его высшая, его конечная цель — сво­бода!

Со своей стороны, монархическая власть, которая рано или поздно должна стать единственным врагом свободы, чтобы, когда она окажется свергнута свободой, та была уже не царицей, а богиней вселенной, в это самое время и по тем же причинам берет верх над светской властью сеньоров и духовной властью церковников. С этого момента феодальная система, ослабленная священным походом крестоносцев, станет впредь не помехой для королевской власти, а напротив, своего рода оборони­тельным средством, чем-то вроде щита, которым она будет защищать себя как от врага, так и от народа и от которого внешние войны и междоусобицы, отрубая от него кусок за куском, в конце концов не оставят в ее руках ничего.

Таким образом, начиная с конца одиннадцатого столе­тия укрепляется королевская власть и растет сила народа; феодальная система, дочь варварства, порождает монар­хию и свободу, этих двух сестер-близнецов, из которых одна в конечном счете задушит другую.

Стало быть, революции, которые спустя восемь веков прокатились по Франции, слабыми и незаметными ручейками начинаются у подножия трона Филиппа I и Людовика Толстого и, из века в век становясь все шире и шире, громадным потоком вторгаются в нашу эпоху.

Точно так же, играя у подножия Альп, ребенок может перепрыгнуть, словно это ручейки на лужайке, через истоки четырех великих рек, которые бороздят всю Европу и, делаясь все шире, в конечном счете впадают в четыре великих моря.

Кровью, пролитой епископом на городской площади Камбре в 957 году, на земле было написано слово демо­кратия; это слово — ручей во время смуты пастушков, горный поток во время Жакерии, речка во время войны Общественного блага, полноводная река во времена Лиги, озеро во времена Фронды — сделается океаном в дни Французской революции. Спустя сто лет королев­ские троны станут лишь потерпевшими крушение кора­блями, разбитыми и запотопленными этим океаном.

Ну а теперь, поскольку мы не можем проследить здесь историю монархии, феодализма и народа во всех ее под­робностях, проследим ее развитие в целом.

Когда Гуго Капет взошел на престол, который до него уже занимали Эд и Рауль, первые французские короли, попавшие в череду германских королей, он обнаружил, что земли Франции поделены между семью крупными собственниками, владеющими ими уже не потому, что земли эти были уступлены или на время пожалованы королем, но милостью Божьей, а точнее сказать, мило­стью меча; так что его королевская власть напоминала куда больше председательство в аристократической республике, чем диктатуру в империи; он был первым, но даже не самым богатым и не самым могущественным среди равных себе. Поэтому новый король начал с того, что довел число своих высших вассалов до двенадцати, введя в их состав церковных пэров, чтобы обеспечить себе поддержку со стороны духовенства; затем, на этой прочной опоре из двенадцати мощных колонн, представ­ляющих высший вассалитет, он возвел свод националь­ной монархии.

Когда же благие деяния, которым предстояло обозна­чить эту первую эпоху, свершились, то есть когда новый язык, национальный, как и новая монархия, пришел на смену языку завоевателей; когда крестовые походы открыли дорогу с Востока искусствам и наукам; когда булла Александра III, провозгласившая, что всякий хри­стианин свободен, привела к освобождению крепостных; когда, наконец, Филипп Красивый, нанеся первый удар по феодальной монархии, изменил ее, учредив три сосло­вия и сделав парламент безвыездным, — этой монархии, исполнившей свои задачи, пришло время уступить место другой, которая должна была исполнить свою собствен­ную миссию; и тогда Филипп Валуа ударил секирой по зданию, воздвигнутому Гуго Капетом, и с плеч слетела голова Клиссона.