И тогда сеньоры предлагают корону Гуго, но он отка­зывается от нее и побуждает их отдать голоса за своего зятя Рауля, герцога Бургундского.

Рауль всходит на трон и правит вплоть до 936 года.

В 929 году Карл Простоватый умирает, находясь под стражей у своего вассала-изменника, в той самой знаме­нитой Пероннской башне, где позднее будет заперт Людовик XI.

Смерть Рауля влечет за собой пятимесячное междуцар­ствие, в течение которого королевством управляет Гуго. Он вполне мог бы провозгласить себя королем, но, как видно, ему не было присуще честолюбие.

Между тем в Англии в это время пребывал сын Карла Простоватого, по имени Людвиг; каролингская партия предложила избрать его королем, и, поддержанный Англией и герцогом Нормандским, Людвиг Заморский взошел на престол.

Когда то, что предуготовляется в лоне народа, еще не вызрело, всегда наблюдаются подобные метания.

Спустя пятьдесят лет избрание 1Уго Калета, сына Гуго Великого, упрочило победу национальной партии над партией завоевателей, победу французской партии над партией немецкой.

Во время событий, которые мы сейчас вкратце опи­сали, в королевстве происходили огромные социальные изменения. Завоевание, осуществленное Меровингами, привело к рабству; рабство продолжалось столько же, сколько длилось правление Меровингов; но в тот момент, когда уходят последние «длинноволосые» короли и появ­ляются первые короли из династии Каролингов, осу­ществляется переход от рабства к крепостной зависимо­сти — первый шаг, сделанный по направлению к свободе, робкий шаг вслепую, как у ребенка; первый этап пути, который приведет человека в неведомые края, скрытые далеко за тем горизонтом, какой он пока лишь охваты­вает взглядом.

Со своей стороны Церковь, чью деятельность как представителя интересов народа мы обещали выше про­следить, достигает при второй династии наивысшей сте­пени могущества и заставляет королей по божественному праву, учрежденному Пипином и упроченному Карлом Великим, дорого заплатить за святой елей, который она изливает на их головы. Папы применяют в отношении мирских дел право творить суд, которое они получили в отношении дел духовных; правда, первые опыты этой папской власти делаются с демократической целью. Слу­чалось так, что сыновья тех, кто отдавал земли мона­стырским общинам — а не надо забывать, что монастыр­ские общины это и есть народ, — порой желали вернуть эти земли целиком или частично, и тогда монахи жало­вались аббату, аббат жаловался епископу, а епископ — папе; папа же требовал у короля или у вождя, незаконно присвоившего землю, вернуть народу то, что принадлежит народу, как Иисус некогда дал совет отдавать кесарю кесарево. Если грабитель отказывался выполнить это требование, церковное отлучение заме­няло, благодаря своему духовному воздействию, светские меры принуждения, которых в те времена у папства еще не было.

Как известно, под страхом отлучения даже короли склоняли голову.

Впрочем, осознание своей власти, приобретенное подобными пробами своей силы, ведет папство к тира­нии, а прелатов к гордыне: римские папы возводят коро­лей на трон и свергают их оттуда; епископы добиваются преимущества перед сеньорами, приобретают право вер­шить суд, как князья; чеканят монету, как монархи; взи­мают подати и набирают войска, как завоеватели, и при­соединяют захваченные владения к дарованным владениям, а завоевания к пожалованиям.

Со своей стороны, сеньоры, используя раздоры, разъ­единяющие наследников Карла Великого, избавляются от засилья королевской власти: вот кто извлечет пользу из слабости Людвига Благочестивого, глупости Карла Простоватого и плена Людвига Заморского, освободи­вшись от ленной зависимости.

Карл Великий стал королем милостью Божьей, и вот не прошло еще и века после его смерти и не угасла еще его династия, как вельможи уже не желают более зави­сеть от своих суверенов и в свою очередь делаются гра­фами и маркизами милостью Божьей.

Двенадцать пэров королевства обладают примерно равными правами, когда они избирают королем Гуго Капета, возможно одного из самых храбрых, но опреде­ленно одного из наименее могущественных среди них.

Пока происходил этот переворот, случилось вот что: народ, вышедший из рабства, когда на трон вступили Каролинги, рассудил, что он, вполне вероятно, может выйти из крепостной зависимости, когда на трон всту­пили Капетинги. Впрочем, свою первую попытку осво­бодиться народ уже проделал.

В 957 году, то есть через шестьдесят лет после того, как национальная партия проявила себя во Франции, избрав королем Эда в ущерб правам Карла Простоватого, жители города Камбре, воспользовавшись отлучкой сво­его епископа, попытались учредить у себя коммуну.

Посмотрите, как Гвиберт Ножанский объясняет, что такое коммуна.

«И вот, — говорит он, — что понимают под этим новым омерзительным словом. Оно означает, что крепост­ные будут только раз в году выплачивать оброк, который им полагается платить своим хозяевам, а если они совер­шат какой-нибудь проступок, им можно будет отделаться штрафом, установленным законом. Что же касается про­чих денежных податей, обычно налагаемых на крепостных, то они вообще будут отменены».^[382]Если оставить в стороне негодование, которое открыто проявляет достопочтенный аббат, нам не удастся дать лучшего объяснения слову «коммуна», чем то, какое при­вел он.

Как уже было сказано, жители Камбре, вознамерив­шись учредить у себя коммуну, воспользовались отлучкой своего епископа, чтобы закрыть ворота города. Верну­вшись после своего пребывания при императорском дворе, епископ не смог проникнуть в город; и тогда он отправил послание императору, испрашивая у него помощь против своих крепостных; император предоста­вил ему войско, состоявшее из немцев и фламандцев, и с ним епископ явился к стенам города. При виде этого вражеского войска горожан охватил страх, они упразд­нили свое объединение и открыли ворота епископу.

И тогда началось ужасающее мщение: епископ, взбе­шенный и униженный тем, что принадлежавший ему город отказывался впустить его, приказал императорским войскам избавить его от бунтовщиков; так что заговор­щиков хватали даже в святых местах, где солдаты не торопясь убивали их. Когда же этим защитникам Церкви надоедало убивать, они ограничивались тем, что брали мятежников в плен, но при этом отрубали им руки и ноги, выкалывали глаза и отрезали язык или же препро­вождали пленников к палачу, который клеймил им лоб каленым железом.

Коммуна, подавленная в крови, снова возникла в 1024 году, при Роберте Благочестивом, но она опять была разгромлена церковными властями, которым оказала поддержку императорская власть.

Сорок лет спустя горожане еще раз взялись за оружие, но те же самые противники снова вырвали его из их рук.

Наконец, получив поддержку со стороны графа Фландрского и воспользовавшись смутами, последова­вшими за отлучением от Церкви Генриха IV Германского и вынудившими отлученного императора заняться исклю­чительно собственными делами, жители Камбре в чет­вертый раз провозгласили коммуну, уничтоженную снова в 1107 году, но вскоре восстановленную на столь проч­ных и разумных основах, что ей предстояло послужить образцом для других городов, которые, обретая по отдель­ности и один за другим свободу, готовили тем самым освобождение всей Франции.

Права, обретенные жителями Камбре ценой долгой, кровавой, смертельной борьбы с церковными властями, составляют столь странный контраст с подчиненным состоянием других городов, что авторы того времени воспринимали основное законоположение, дарованное этим горожанам, как нечто чудовищное.

«Что сказать о свободе этого города, — восклицает один из них, — если ни епископ, ни император не имеют права взимать там налоги и оттуда нельзя получить ника­кую дань, и никакое ополчение не может выйти за пределы городских стен, если только это не делается для защиты самой коммуны!»

Итак, ясно, какие права утратили церковники; а вот те права, какие возникли у населения города.