Спартак — это политический заступник рабов.

Но уже родился тот человек, кому предстояло сделать для этого народа и даже для этих рабов то, что безу­спешно пытались сделать до него столько других людей. У этого человека, предвестника Иисуса Христа, даже инициалы те же, что и у великого освободителя: человек этот — Юлий Цезарь.

IV

Цезарь был самым совершенным из всех когда-либо существовавших на этом свете представителей рода чело­веческого: он обладал всеми людскими пороками и всеми людскими добродетелями.

Подобными же преимуществами он обладал в обще­ственном плане и в религиозном: по его утверждению, по мужской линии он происходил от Венеры, богини красоты, а по женской — от Анка Марция, царя Рима.

При всем этом он был племянником плебея Мария, поваленные памятники побед которого ему предстояло однажды восстановить.

В двадцать пять лет он боролся против Суллы; при­казал распять команду корабля пиратов, из рук которых ему удалось ускользнуть; был наложницей Никомеда и наделал долгов на сорок миллионов сестерциев, что составляет десять миллионов нашими нынешними день­гами.

Когда его назначили претором в Испанию, Крассу пришлось выступить поручителем за него. Кредиторы Цезаря заполнили улицу Субуру, где он жил, и ни за что не хотели выпускать его.

Он уехал, ограбил Испанию, вернулся оттуда разбога­тевшим, заплатил свои долги и возместил Крассу его издержки.

В нем вмещалось все: старый патрициат, жречество, партия всадников, партия италийцей и партия народа.

И потому старый Сулла хотел убить его; однако дик­татора уговорили оставить Цезаря в живых.

— Как хотите, — произнес он, — но в этом молодом человеке таится несколько Мариев!

Поскольку в обязанности Цезаря входило вести след­ствие против убийц, он наказал приспешников Суллы.

— Пусть любой, кто хочет принести справедливую жалобу на кого-либо, придет ко мне, — заявил Цезарь, — и, как бы высоко ни стоял притеснитель, тот, кого при­теснили, получит справедливый суд. Я защитник всех людей.

С тех пор каждая жалоба доходила до Цезаря и была им выслушана.

Он получил от небес добродетель, неизвестную древ­ним, добродетель чисто христианскую — сострадание.

«И что удивительно, — восклицает Светоний, — он велел уносить из цирка раненых гладиаторов и ходить за ними, как за людьми!»

Для Цезаря все люди были людьми, и потому он оди­наково приветливо протягивал свою аристократическую белую руку навстречу руке, загрубевшей от плуга, и руке, загрубевшей от рукоятки меча.

Он не мог бы, как это сделал Сципион Назика, сказать крестьянину:

— Неужто у вас, деревенщин, принято ходить на руках?

Вовсе нет: со времени исполнения должности квестора он поддерживал латинские колонии, лишенные своих прав Суллой.

В двух первых своих выступлениях в качестве защит­ника в суде он поддерживал жалобы на римских маги­стратов.

Никогда никто не замечал, чтобы он замыкал свой ум и свое сердце в тесном кругу одного народа. Ему нужно было все человечество целиком, чтобы его душа могла расправить в этом пространстве свои крылья.

Он проявлял заботу о женщинах, что, возможно, было еще удивительнее, чем заботиться о гладиаторах.

Античные законы не предоставляли женщинам граж­данских прав: Цезарь прилюдно воздавал им почести; он произнес похвальные речи на похоронах своей тетки Юлии и своей жены Корнелии; он заказал золотую ста­тую Клеопатры и установил ее в храме Венеры, тем самым обожествив женщину, после того как дал ей сво­боду.

Противником Цезаря в его великих общественных преобразованиях был Катон.

Однако Провидение, стремящееся к свободе всех людей, было на стороне Цезаря.

Катон, обладавший всеми добродетелями, но явля­вшийся всего лишь человеком закона, потерпел пораже­ние в борьбе с Цезарем, обладавшим всеми пороками, но являвшимся человеком мира.

С Катоном, человеком закона, все гибло, поскольку закон был несправедлив и бесплоден. С Цезарем, чело­веком мира, все оживало, поскольку его законом была любовь, то есть справедливость и плодородие.

Нужно понять, в каком положении находилась Ита­лия, когда он устремил на нее свой ястребиный взор: оссbl grifagni^[372], по выражению Данте.

Все там ждали повсеместного восстания. Прежде его сдерживал своим присутствием Помпей, но теперь Пом­пей преследовал Митридата на берегах Черного моря, и Рим был предоставлен самому себе; все честолюбия были начеку, все честолюбцы — Катилина, Красс, Цезарь, Рулл — приготовились действовать.

У господствующей партии, партии всадников, то есть банкиров, ростовщиков, короче, партии денег, не было больше Помпея, являвшегося не только ее полководцем, но и ее представителем.

У нее остался только ее оратор Цицерон.

Речь шла уже не о свободе — свободу вместе со ста­туей старого Брута выслали на Капитолий; речь шла уже не о республике — республика превратилась в меч в руках тех, кто ее уничтожил; речь шла о земельной соб­ственности.

Старое общество умирало от двух болезней — неспра­ведливости и неравенства.

Закон был настолько ложно истолкован, искажен и извращен, что уже сам закон, а вернее, его исполнение обратились в беззаконие.

Древние италийские трибы были лишены прав соб­ственности и ограблены ростовщиками, всадниками и откупщиками, уничтожены Суллой; затем ростовщики, всадники и откупщики, эта язва, разъедающая общество, накинулись на римских колонистов, и дело дошло даже до ветеранов, которым Сулла раздал земли.

Эти земли были превращены — мы уже говорили об этом, но такие превращения продолжались, становясь все шире, — так вот, эти земли были превращены в паст­бища. И вместо свободных землепашцев, которые должны были их обрабатывать, эти земли топтали рабы-пастухи, которые пасли на них стада, принадлежавшие Крассам, Катонам и Лукуллам. Вся Италия, накрытая морем земельных собственников, в разные времена лишенных своих владений, являла собой картину огромного наплыва нищеты, каждый вал которого нес обвинение, каждая волна — жалобу. Из всего этого складывалось нечто вроде мощного хора обвинений, звучавшего настолько угро­жающе, что каждый, перестав рассчитывать на судей, на закон, на правосудие, создавал, в соответствии со своим имущественным положением, вооруженные отряды гла­диаторов, делая это с двоякой целью: либо убивать дру­гих, либо защищать самого себя.

Цезарь решил пощупать пульс этого страшного боль­ного и понять, где в нем коренится лихорадка револю­ции.

В то время в сенате состоял старый ставленник всад­ников, по имени Рабирий, тридцатью годами ранее уби­вший трибуна Апулея Сатурнина. К Апулею Сатурнину, защищавшему права италийцев, эти грабители земельной собственности испытывали отвращение, так что память о нем вызывала у них ненависть. Хранить у себя изобра­жение этого трибуна было смертельным преступлением.

Цезарь, человек, который однажды ночью вновь уста­новил памятники побед Мария, в один прекрасный день потребовал привлечь к суду Рабирия.

Со всех уголков Италии на помощь своему ставлен­нику явились всадники.

Защищать его взялся Цицерон, адвокат серебра, то есть самого продажного и самого презренного металла, какой есть на свете.

Так вот, несмотря на защитительные речи Цицерона, несмотря на поддержку тех, кто прибыл со всех концов Италии, всадники смогли спасти Рабирия, лишь признав недействительным народное собрание.

Дион рассказал нам, как это происходило.

Но, поскольку перед глазами у нас сейчас нет Диона, мы позаимствуем цитату у Мишле:

«Когда на Марсовом поле происходило голосование, на Яникуле поднимали военный флаг. Этот древний обычай восходил к тем временам, когда враги обитали у стен Рима и можно было опасаться, что они внезапно появятся и захватят город, остающийся без защиты.

Метелл Целер спас Рабирия, спустив флаг на Яникуле. Одним этим собрание законным образом объявлялось распущенным».^[373]