Все сенаторы вооружаются, каждый всадник приводит с собой двух вооруженных рабов.

Гай направляется к Авентинскому холму, чтобы при­соединиться к народу, и по пути туда останавливается перед статуей своего отца, обливаясь слезами. Из оружия у него лишь короткий кинжал, который оградит его от опасности попасть живым в руки врагов.

На этот раз на Капитолийском холме собрались сена­торы и всадники. Их было в четыре раза больше, чем плебеев, и они были лучше вооружены. И тогда Марк Фульвий, друг Гая, вкладывает в руки младшего из двух своих сыновей жезл глашатая и отправляет его как посланника мира, но сенаторы и всадники задерживают юношу и убивают его.

Одновременно знать объявляет помилование, которое отнимает у Гая три четверти его сторонников. Остальных изрешечивают стрелами критские лучники.

Гай хочет покончить с собой, но двое его друзей не позволяют ему сделать это, призывая его бежать. Они погибают, сражаясь у Свайного моста, чтобы дать Гаю время выбраться из города; но, устав бороться за свою жизнь и не желая отделять собственную судьбу от судьбы своего брата, он отступает к роще Фурий, где по отдан­ному им приказу его убивает раб, который, не желая пережить своего хозяина, наносит себе смертельный удар тем же оружием.

Опимий назначил награду за голову Гая, пообещав отдать за нее столько золота, сколько она потянет. И тогда некий Септумулей — имя это заслуживает памяти как принадлежавшее человеку предприимчивому — извлек из головы Гракха мозг и залил на его место рас­плавленный свинец. Бедный мозг, мечтавший о счастье народа!

«Так, — говорит Мирабо, — от руки знати погиб последний из Гракхов! Но, пораженный смертельным уда­ром, он взметнул к небу прах, взывая к богам-мстителям, и из этого праха родился Марий».

Вместе с Гракхом погибли три тысячи человек.

Посмотрим теперь, как, в то самое время, когда Гракхи отдавали свой гений и свою жизнь за неблагодарную идею улучшить участь народа, рабы пытались отвоевать собственную свободу.

Участь рабов в Риме и во всей Италии была ужасной.

Послушайте, что рассказывает о ней Диодор Сицилий­ский:

«Италийцы покупали в Сицилии целые толпы рабов, которые должны были возделывать их поля и ухаживать за их скотом, но им отказывали даже в пище. Эти несчаст­ные были вынуждены грабить на больших дорогах: облаченные в звериные шкуры, вооруженные копьями и дубинами, они в сопровождении огромных собак нападали на путни­ков. Вся страна была опустошена ими, и местные жители могли называть своей собственностью лишь то, что нахо­дилось внутри городских стен. И не было ни одного про­консула и ни одного претора, которые осмелились бы вос­противиться таким бесчинствам и наказать этих рабов, ибо рабы эти принадлежали всадникам, обладавшим в Риме судебной властью».^[370]

Подобные события происходили прежде всего в Сици­лии, и потому именно на Сицилии вспыхнуло первое восстание рабов.

Сирийский раб Евн сделался прорицателем от имени богов своей страны, и нередко его предсказания сбыва­лись; с другой стороны, рабы, видя, как он с помощью раскаленного уголька, помещенного в пустой орех, исторгает изо рта пламя, считали его чародеем.

Евн предсказал, что однажды он станет царем. Над этим предсказанием все громко смеялись и заранее поку­пали милость Евна, приглашая его на пиры, во время которых будущий властелин нисходил до того, что гадал собравшимся на будущее. Правда, его пророчества дру­гим были менее блистательны, чем то, что он напроро­чил самому себе.

И вот однажды прошел слух, что предсказание Евна сбылось: рабы одного чрезвычайно жестокого сицилийца по имени Дамофил восстали и избрали Евна царем. Вслед за этим восстанием вспыхнули другие, и вскоре Евн ока­зался во главе двухсот тысяч рабов. Если бы он обладал гением Спартака, с Римом было бы покончено.

На протяжении четырех лет четыре претора были раз­громлены рабами. Наконец Рупилий, мстя за долгую череду поражений, осадил в Энне одного из военачаль­ников Евна, убил его во время очередной вылазки, захва­тил Тавромений, сбросил всех рабов, какие там оказа­лись, со скалы, на которой стоит этот город, а затем стал преследовать Евна, гоня его из города в город, из леса в лес, и в конце концов захватил его в пещере вместе с его поваром, банщиком, пекарем и шутом. Все пятеро были распяты.

Со смертью Евна война закончилась.

Против рабов были предприняты жесточайшие меры, и им было запрещено носить оружие.

Цицерон рассказывает об одном факте, который дает представление о том, с какой жестокостью проводились в жизнь указы против этих несчастных.

Претору Сицилии Домицию принесли однажды огром­ного вепря. Домиций спросил, кто убил этого чудовищ­ного зверя.

— Пастух одного сицилийца, — ответили ему.

— Велите ему прийти, — приказал Домиций.

Пастух тотчас прибежал, сияя от радости и надеясь на награду.

— Чем ты убил этого зверя? — спросил претор.

— Рогатиной, — ответил пастух.

— Распять его! — приказал Домиций. — Рогатина — это оружие, а рабам запрещено иметь при себе оружие.

И пастух был распят.

Тем временем родился человек, появление которого предвестил последний из Гракхов.

Как мы уже говорили, он звался Гай Марий. По сло­вам одних, он был сын крестьянина из Арпина, а по сло­вам других, происходил из всаднической семьи.

Это был истинный представитель народа в Италии. Он начал военную службу, находясь под началом Сципиона Эмилиана, угадавшего его дарования.

— Кто, по вашему мнению, станет вашим преемни­ком? — спросили однажды у консула.

— Возможно, он, — ответил консул, указывая на Мария, которому тогда было не более двадцати лет.

Марий прибыл из Испании в Рим и выставил свою кандидатуру на выборах в трибуны.

Никто не знал его в лицо, но многим уже было известно его имя; Метеллы покровительствовали его семье, и это предопределило его избрание.

Последний из Гракхов умер не более чем за три или четыре года до этого.

Из всех реформ двух этих знаменитых и несчастных трибунов сохранилась лишь юридическая власть, пере­данная ими в руки всадников; что же касается аграрного закона, то все представители знати, к какому бы сосло­вию они ни принадлежали, сговорились и отменили его.

Сенаторы обладали правом обсуждать все законы, предлагаемые народу, а также должностями и политиче­ской властью. Всадники — читай: банкиры, банкиры — читай: ростовщики — обладали деньгами, землями, либо собственными, либо арендованными, и судебной вла­стью.

Понятно, что оставалось на долю народа: его голос, который он продавал; но, с тех пор как жителям городов Италии было даровано гражданство, голос этот стоил недорого!

Став трибуном благодаря покровительству Метеллов, то есть одного из главных патрицианских семейств, Марий, ко всеобщему великому удивлению, тотчас пред­лагает закон, пресекающий домогательства в комициях и судах.

Один из Метеллов восстает против этого законопро­екта. Марий приказывает своим ликторам задержать Метелла и препроводить его в тюрьму. Ликторы подчи­няются.

Марий порывает с аристократией.

А в это время по другую сторону моря, в Африке, там, где теперь находится Константина, жил человек, чрезвы­чайно тревоживший римлян; правда, этот человек был гениален. Он был царем нумидийцев и звался Югуртой.

То был самый смелый и самый отважный воин своего царства; с копьем в руке он нападал на льва и всегда пер­вым его поражал. Так говорит о нем в «Югурте», в гл. 6, Саллюстий: «Leonern atque alias feras primus, aut in primis ferire^[371]».

Миципса оставил Нумидию двум своим сыновьям и своему племяннику Югурте.

Югурта отстранил от власти обоих своих двоюродных братьев и правил в Нумидии один.

Но как же сенаторы позволили сосредоточить подоб­ную власть в столь мощных руках?

Все очень просто: Югурта подкупил сенаторов.

Трибун Меммий приказал Югурте явиться в Рим и предъявить доказательства своей невиновности. Любой другой отказался бы, но Югурта воздержался от такого решения: у него не было желания воевать с Римом; он нагрузил золотом лошадей и верблюдов и отправился в Рим.