Опасность, которой только что подвергался Филипп, лишь придала ему храбрости, и он ринулся в гущу своих воинов, предшествуемый Галоном де Монтиньи, который по-прежнему держал в руках знамя и выкрикивал: «Эй! Рыцари и воины, дорогу королю!» При этих словах все ряды расступались, и Филипп, которого император пола­гал убитым или, по крайней мере, плененным, вновь появился во главе своего войска.

И тогда отступать пришлось рыцарям Оттона, ибо наши рыцари, воодушевленные присутствием короля, ринулись на них и сумели прорваться к императору. Пьер Мовуазен даже схватил повод императорского коня, но, поскольку ему не удалось вытащить его из плотной толпы, Жерар Скрофа приблизился к императору и уда­рил его в грудь кинжалом, заранее вытащенным из ножен; не сумев ранить его этим первым ударом, ибо императорский панцирь был толстым и превосходно закаленным, он ударил во второй раз; но этот второй удар пришелся в голову лошади, державшей ее прямо и высоко; кинжал, вонзенный с силой, через глаз вошел в мозг, причем так глубоко, что Скрофа не смог вытащить его, даже ухватившись за него обеими руками. Лошадь же, смертельно раненная этим ударом, тотчас встала на дыбы, вырвав повод из рук Пьера Мовуазена, и, повер­нувшись в ту сторону, откуда она пришла, понесла своего всадника так быстро, что никакая человеческая сила не могла ее остановить. Таким образом император показал спину нашей армии и умчался с поля боя, оставив на разграбление свою колесницу с орлом. При виде этого король Франции поднял меч и воскликнул: «Клянусь вам, рыцари, что отныне вы не увидите его лица!» И в самом деле, примерно через триста шагов лошадь импе­ратора пала, и ему тотчас подвели другую, но, вместо того чтобы вернуться и оказать помощь своим воинам, он продолжил бежать в сторону, противоположную полю боя.

В этот момент рыцари, которых он, как самых хра­брых, выбрал для того, чтобы они сражались рядом с ним, остались столь же преданы его трусости, как они могли бы быть преданы его отваге: бросившись между ним и преследовавшими его французами, они прикрыли его бегство, и сражение возобновилось. Этими рыцарями были Бернхард фон Хорстмар, граф Оттон Текленбург- ский, граф Конрад Дортмундский, Герхард фон Ранде- роде и граф Булонский, который ни на мгновение не переставал сражаться, прибегнув к помощи удивитель­ного боевого приема. Он создал себе из своих храбрей­ших воинов, поставленных в два ряда, заслон в форме круга, куда можно было войти, словно через дверь — живую дверь, закрывавшуюся за ним. И тогда все эти воины опускали свои копья, о которые разбивался натиск тех, кто преследовал их сеньора, тогда как он, обретая в этом окружении спокойствие, переводил дух и сразу же покидал свое укрытие, чтобы наносить сильнейшие удары по противнику, а затем возвращался туда, как только враг вновь начинал теснить его.

Наконец, преимущество оказалось на стороне францу­зов. Оттон Текленбургский, Конрад Дортмундский, Берн­хард фон Хорстмар и Герхард фон Рандероде были взяты в плен, после того как они несколько раз меняли копья и до самых рукояток сломали клинки своих мечей. Тот­час же колесница, на которой возили императорский стяг, оказалась разломана на куски, дракон был разбит, а орла с оторванными и переломанными крыльями при­несли королю.

Тем временем ряды сторонников Оттона редели все больше и больше; герцог Лувенский, герцог Лимбург­ский, Гуго де Бов и прочие, с отрядами по сто человек, по пятьдесят, да и иной численности, один за другим покидали поле битвы и убегали так быстро, как позво­ляла им скорость их лошадей. Один лишь граф Булон­ский не хотел покидать поля битвы, хотя от его живого заслона, состоявшего в начале сражения из восьмидесяти рыцарей, их осталось не более шести; этот маленький отряд отчаянных храбрецов противостоял шестикратно превосходящим силам противника, отражая и уничтожая всех, кто приближался к графу, словно семичасовое сра­жение не смогло утомить их железные руки. Вне всякого сомнения, эти бойцы держались бы еще долго, однако отважнейший воин по имени Пьер де Туррель, лошадь которого они убили, проскользнул ползком, словно уж, между ног их лошадей, незаметно подкрался так к графу Булонскому, окруженному со всех сторон и успевавшему замечать лишь то, что присходило впереди и позади него, и там, приподняв попону графской лошади, по самую рукоятку вонзил ей в брюхо свой меч. Тотчас же один из рыцарей графа, заметив это, схватил раненую лошадь за повод и, пустив своего коня в галоп, насильно увлек за собой графа, заставив его тем самым покинуть поле боя, в то время как остальные пятеро рыцарей прикрывали их отступление. Однако беглецов заметили братья Кенон и Жан де Кондены, которые ринулись им вслед и сбросили на землю воина графа; лошадь графа тотчас же рухнула, и он повалился на землю, причем его правая нога оказа­лась зажата под шеей уже издохшей лошади. Появивше­еся в ту же минуту Жан де Рувре и братья Гуго и Готье Дефонтены затеяли спор с Кеноном и Жаном де Конде- нами о том, кто возьмет в плен графа Булонского. Тем временем к ним подъехал Жан де Нивель со своими вои­нами. Это был высокий ростом и красивый лицом рыцарь, храбрость которого никоим образом не соответ­ствовала красоте его внешнего облика, ибо на протяже­нии всех шести часов этой кровавой битвы он еще ни с кем не сражался. Однако он принялся спорить наравне с другими, убеждая их, что он тоже причастен к победе над графом, и сопровождавшие его люди, вытащив графа из-под лошади, уже намеревались увезти с собой плен­ника, как вдруг появился епископ Санлисский. Увидев его, граф протянул ему остаток своего меча, который невозможно было распознать в этом бесформенном обломке, и сдался епископу, поставив условие, что ему сохранят жизнь. И сделано это было вовремя, ибо некий юноша, сильный и смелый, по имени Комо, тоже при­был туда и, поскольку граф отказался сдаться ему, ибо он не был благородного происхождения, вначале ударил его мечом по шлему, расколовшемуся от этого удара, и таким образом ранил графа в голову. Но, рассудив, что так смерть придет к графу нескоро, он приподнял его коль­чугу и попытался убить его, вонзив ему в живот кинжал. К счастью для графа, его высокие сапоги, сшитые из кожи столь же крепкой, как железо, доходили до юбки панциря, и Комо не смог его ранить. Епископу понадо­билась вся его власть, чтобы вырвать графа из рук этого безумца. В ту же минуту граф приподнялся, но, увидев вдали Арнульфа де Ауденарде, прославленного рыцаря, который вместе с несколькими воинами спешил ему на выручку, он сделал вид, что не может держаться на ногах, и сам опустился на землю, ожидая, что его успеют осво­бодить. Но те, кто окружал графа, ударами мечей и копий заставили его взобраться на лошадь и повезли в сторону французского войска. Арнульф со своими людьми тоже был взят в плен.

И тогда Филипп бросил взгляд на обширное простран­ство, которое всего за час до этого занимала германская армия: она исчезла, словно дым. Все либо попали в плен, либо были убиты, либо бежали — все, за исключением отряда брабантцев, состоявшего примерно из семисот воинов, которых враг выставил перед королем, словно крепость, и которые, словно крепость, не сдвинулись ни на шаг. Восхищенный подобной отвагой у воинов, выставленных коммунами, король Филипп направил против них Тома де Сен-Валери, человека благородного, заслужившего уважение своими добродетелями и довольно-таки образованного, вместе с пятьюдесятью конниками и двумя тысячами пехотинцев, чтобы заста­вить этих храбрецов сдаться. Получив от брабантцев отказ, Тома де Сен-Валери обрушился на них и истребил их почти всех. Когда рухнул этот последний оплот сопро­тивления, нашу армию уже ничто не могло остановить, кроме повелительного голоса короля, запретившего пре­следовать врага на расстояние более одной мили, по при­чине слабого знания здешней местности и в связи с при­ближением ночи, а также из опасения, как бы могущественные люди, удерживаемые в плену, по какой- нибудь случайности не освободились сами или не были вырваны из рук стражников. Этот страх более всего тре­вожил короля; так что по поданному знаку трубачи про­трубили сбор, и отряды вернулись в лагерь.