Мне очень хотелось увидеть его, но, поскольку возница, покачав головой, заявил, что встретить водяного было бы редким везением для меня, я продолжил путь, тем более, что за неимением водяного мне можно было посетить развалины старинного замка, видневшиеся слева от меня; указывая на них, возница ограничился тем, что назвал их Кленовыми руинами. Вот легенда, откуда взялось такое название.
Уже двести лет замок являл собой лишь бесформенную груду камней, и среди этих развалин вырос великолепный клен, который местные крестьяне вот уже несколько раз пытались срубить, но не преуспели в этом, ибо его ствол был очень крепким и узловатым. И тогда один молодой человек по имени Вильгельм решил в свою очередь попытать счастье; скинув куртку и схватив топор, который был специально наточен им, он, как и остальные, изо всей силы ударил по дереву, но топор отскочил от ствола, словно тот был из стали. Вильгельм не стал унывать и ударил во второй раз, однако топор снова отскочил; тогда он занес топор над головой, собрал все силы и ударил в третий раз, но после этого третьего удара ему показалось, что рядом послышался какой-то вздох: он поднял глаза и увидел перед собой женщину лет двадцати восьми — тридцати, которая была одета во все черное и могла бы показаться замечательно красивой, если бы не крайняя бледность, придававшая ей мертвенный вид и указывавшая на то, что эта женщина уже давно не принадлежит миру сему.
— Что ты собираешься сделать из этого дерева? — спросила Дама в черном.
— Сударыня, — ответил Вильгельм, с удивлением глядя на нее, поскольку он не видел, как она подошла, и не мог понять, откуда она появилась, — сударыня, я хочу сделать из него стол и стулья, потому что в предстоящий день святого Мартина я женюсь на Розхен, моей невесте, которую я люблю вот уже три года.
— Обещай мне, что ты сделаешь из этого дерева колыбель для своего первенца, — ответила Дама в черном, — и я сниму заклятье, защищающее это дерево от топора дровосека.
— Обещаю, сударыня, — сказал Вильгельм.
— Тогда руби! — велела дама.
Вильгельм поднял топор и с первого же раза оставил в стволе глубокую зарубку; под вторым ударом дерево закачалось от вершины до корней, а от третьего отделилось от основания и рухнуло на землю. И тогда Вильгельм поднял голову, чтобы поблагодарить Даму в черном, но та исчезла.
Тем не менее Вильгельм не отступил от данного ей обещания, и, хотя все насмехались над ним из-за того, что ему в голову пришло делать колыбель своему первенцу до того, как сыграли свадьбу, он взялся за дело с таким жаром и ловкостью, что не истекло еще и недели, как прелестная колыбелька уже была готова.
На следующий день он женился на Розхен, и через девять месяцев, день в день, Розхен произвела на свет красивого малыша, которого положили в кленовую колыбель.
Той же ночью, когда ребенок плакал, а мать, лежа в кровати, качала его колыбель, дверь комнаты отворилась и на пороге показалась Дама в черном, державшая в руках засохшую ветку клена. Розхен хотела было закричать, но Дама в черном приложила палец к губам, и Розхен, боясь разгневать привидение, молча застыла, не отрывая от нее глаз. И тогда Дама в черном медленно, неслышными шагами подошла к кровати.
Она встала возле младенца, сложила ладони и минуту тихо молилась, а потом поцеловала его в лобик.
— Розхен, — сказала она бедной перепуганной матери, — возьми эту сухую ветку, она от того самого клена, из которого сделана колыбель твоего сына, и бережно храни ее, а в день, когда ему исполнится шестнадцать лет, поставь ее в ключевую воду и, как только на ветке распустятся листочки и цветы, отдай ее сыну: пусть он коснется ею двери башни, смотрящей на восток, и тогда он обретет счастье, а я — свободу.
С этими словами Дама в черном исчезла, оставив в руках Розхен сухую ветку клена.
Мальчик вырос и превратился в красивого юношу: казалось, ему во всем помогал добрый гений; время от времени Розхен бросала взгляд на сухую ветку клена, которую она повесила под распятием, рядом с веточкой самшита, освещенной в Вербное воскресенье. А так как ветка клена становилась все более и более сухой, Розхен грустно качала головой, поскольку ей не верилось, что на такой сухой ветке смогут когда-нибудь распуститься листья и цветы.
Однако в тот самый день, когда ее сыну исполнилось шестнадцать лет, она все же исполнила наставление Дамы в черном и, взяв ветку, висевшую под распятием, воткнула ее посреди ручейка с ключевой водой, протекавшего в их саду.
Назавтра она пришла взглянуть на ветку, и ей показалось, что под корой там начинает струиться сок; на следующий день набухли почки, еще через день они раскрылись, и в конце недели, в течение которой ветка находилась в воде, можно было подумать, что она только-только оторвана от растущего по соседству клена.
И тогда Розхен привела своего сына к ручейку и рассказала ему о том, что произошло в день его рождения; юноша, отважный, как странствующий рыцарь, тотчас же взял ветку и склонился перед матерью, прося ее благословения, ибо он хотел немедленно попытать счастье. Розхен благословила его, и юноша направился в сторону развалин.
Был тот час дня, когда солнце клонится к закату, и из низин к возвышенностям поднимаются тени. И юноша, при всей его храбрости, не был свободен от той тревоги, какую испытывает даже самый храбрый человек, когда ему предстоит столкнуться с чем-то сверхъестественным и неожиданным; и потому, когда он входил в развалины, его сердце так сильно колотилось, что он даже остановился, чтобы перевести дух. Солнце уже совсем скрылось за горизонтом, и темнота начала окутывать основание стен, верх которых еще был слегка освещен его последними лучами.
Сжимая в руке ветку клена, юноша двинулся по направлению к восточной башне, обнаружил в той ее части, что была обращена на восток, дверь и трижды постучал в нее; после третьего стука дверь открылась, и на пороге показалась Дама в черном. Юноша невольно сделал шаг назад, но женщина-призрак протянула к нему руку и, улыбаясь, сказала ему ласковым голосом:
— Не бойся, юноша, ведь сегодня счастливый день и для тебя, и для меня.
— Но кто вы, сударыня? И нельзя ли было бы узнать, какую я оказал вам услугу?
— Я владелица этого замка, — продолжала Дама в черном, — и, как видишь, у нас с ним одинаковая участь: замок это всего лишь руины, а я всего лишь тень. Девушкой я была обручена с молодым графом фон Виндеком, жившим в нескольких лигах отсюда, в замке, развалины которого и по сей день носят его имя. Признавшись мне в своей любви и заручившись моим признанием, он бросил меня ради другой женщины и женился на ней; но счастье их длилось недолго. Граф фон Виндек был честолюбив; он вступил в союз против императора и был убит в бою, в котором его партия потерпела поражение, и тогда сторонники императора двинулись в горы, грабя и сжигая замки своих противников. Замок Виндек тоже был ограблен и сожжен, но молодой графине удалось спастись и унести на руках своего ребенка; вскоре, изнуренная усталостью, она отломила ветвь клена, чтобы опираться на нее во время ходьбы. Издали она увидела башни замка, в котором жила я, а поскольку ей не было известно о том, что произошло между мной и ее мужем, она решила попросить меня дать ей приют; но если она не знала мъня, то я ее прекрасно знала: я видела, как она проносилась мимо меня во время охоты, опьяненная любовью, жаждущая удовольствий, окруженная красивыми молодыми людьми, которые, вторя моему неверному возлюбленному, говорили ей, как она прекрасна. И теперь при виде ее, вместо того чтобы сжалиться над ней, как подобает христианке, я почувствовала, как во мне пробудилась ненависть. Я с радостью видела, что она раздавлена под тяжестью своего материнского бремени, что ее босые ноги изранены от подъема по тропам, ведущим к воротам моего замка. Но вскоре она остановилась на уступе скалы, нависающей над этим темным водоемом, который ты сейчас видишь; последним усилием воткнув свою палку в землю, чтобы на нее опереться, она протянула ко мне руки, в которых лежал ее сын, и почти замертво упала без сил, по-прежнему прижимая к груди бедное дитя. Да, я знаю, мне следовало спуститься с балкона, мне следовало подойти к ней, поднять, заключить ее в объятия, подставить дружеское плечо, отвести в этот замок и относиться к ней, как к сестре. То был бы прекрасный и милосердный поступок в глазах Господа; да, я это знаю, но я ревновала ее к графу, даже после его смерти. Я хотела отомстить его несчастной безвинной жене за те страдания, какие довелось пережить мне. Я позвала слуг и велела прогнать ее прочь, как цыганку. Увы, они подчинились моему приказанию: я видела, как они подошли к ней, обругали ее и отказали ей даже в том клочке земли, где она на мгновение задержалась, чтобы дать отдых усталому телу. И тогда я увидела, как она поднялась на ноги и, потеряв рассудок, обезумев, с ребенком на руках, в неистовстве ринулась к скале, возвышающейся над озером, поднялась на ее вершину, бросила мне страшное проклятие и вместе с ребенком кинулась в воду. Я закричала. В эту минуту меня охватило раскаяние, но было уже слишком поздно. Проклятие моей жертвы уже достигло Божьего престола. Она молила о расплате, и расплата должна была наступить.
