— Ну да, уме р. Это был гусар. Мы должны выставлять конфедерации трех солдат: двух пехотинцев и одного кавалериста. Двое пехотинцев перед вами, что же касается кавалериста, то он умер. Но завтра у нас будет новый.

Князь Хомбург, обладающий в своих владениях правом жизни и смерти, является заместителем коменданта крепости Люксембурга, а это означает, что, несмотря на его титул монарха, главный комендант может отправить его под арест, если он провинится по службе.

— Выходит, — продолжал я, — ваш князь один из самых мелких правителей Германии, если он расценивается всего в три солдата?

— Ну что вы, сударь, — ответил трактирщик, — есть и куда мельче: некоторые расцениваются в два солдата, одного солдата или даже в полсолдата.

— Полсолдата? Это как?

— Ну, они договариваются с кем-нибудь, кто обязан выставить полтора солдата. Один предоставляет солдата, а другой снабжает его обмундированием.

Через две недели мы встретили в Бадене князя N… С этим все обстояло еще интересней!

Поскольку он был младшим в семье, ему досталась по разделу лишь деревенька с десятком домов.

Князь продал один за другим эти десять домов, а следовательно, и всех своих подданных, за исключением одного, которого он взял себе в адъютанты. Но, приехав в Баден, он поссорился со своим адъютантом, и адъютант, чтобы насолить ему, подал в отставку; таким образом, он по-прежнему был владетельным князем, но у него не было больше подданных.

От ярости бедный князь рвал на себе волосы. Все его права свелись теперь к возможности колотить свою собаку.

Надеюсь, что в один прекрасный день он так сильно поколотит ее, что бедное животное от этого взбесится и покусает его.

Впрочем, забыл сказать, что, как нам показалось, подданные князя Хомбурга обожают его. Что ж, пусть лучше будет мало тех, кто тебя любит, чем много тех, кто тебя ненавидит.

Экскурсия по Хомбургу придала нам бодрости, и мы решили совершить на следующий день прогулку по Тау-нусу.

Таунус — одна из самых красивых горных цепей, какие мне доводилось видеть. Она наделяет Франкфурт изумительной панорамой горизонта, который днем каждый час меняет краски, а по вечерам постепенно гаснет вслед за лучами заходящего солнца. Некогда в этих горах находились серебряные копи, которые разрабатывали римляне. Порой на здешних склонах находят широкие отверстия, глубокие пещеры, где можно разглядеть следы кирки легионера; кроме того, кое-где здесь видны остатки дороги, которая кажется дорогой гигантов и строительство которой приписывают то Германику, то Адриану, то Карлу Великому.

Мы отправились утром, имея намерение посетить Вин-тернёде с его красивой речкой Ниддой; Зоден с его четырнадцатью минеральными источниками, несколько из которых имеют привкус чернил; Зельтерс, шипучая вода которого, подслащенная и заправленная лимонным соком, напоминает шампанское, и наконец, Кёнигсфель-ден, или Королевскую скалу.

Несмотря на громкое название, которое они носят, руины Кёнигсфельдена никак не связаны со средневековыми легендами; история сообщает об этой крепости лишь то, что, когда в 1581 году последний отпрыск графского рода, владевшего ею, умер, ее превратили в тюрьму, куда архиепископ Майнцский заключал своих узников. В 1792 году Кёнигсфельденом завладели французы и выдержали там осаду, предпринятую пруссаками, которые в своем стремлении овладеть крепостью вели яростное наступление на нее днем и ночью; но, поскольку в темноте их неточно пущенные ядра терялись, французы, чтобы дать противнику возможность сберечь порох, зажигали фонари и развешивали их на стенах. Пруссаки были так оскорблены этой насмешкой, что сняли осаду; в итоге французы владели Кёнигсфельденом вплоть до 1796 года, а затем взорвали его.

У герцога Нассау спросили, почему он не хочет восстановить крепость, возместив тем самым ущерб, нанесенный французами Кёнигсфельдену.

— Нашли глупца! — ответил он. — Этот замок стоит у них на пути.

Мы уже имели возможность заметить, что герцог Нассау — весьма здравомыслящий человек.

У нас возникло желание пообедать среди этих развалин, которые были делом наших рук. Я побежал в деревню, чтобы раздобыть там какую-нибудь провизию, но это оказалось непросто, учитывая мой уровень владения немецким. Так что я зашел в лавку к цирюльнику, питая надежду, что в ходе своих сношений с подбородками путешественников он имел возможность выучить французский. И я был разочарован лишь наполовину: цирюльник говорил на латыни, на настоящей латыни! До Цицерона он, правда, не дотягивал, но д'Эльвенкура оставил далеко позади. В итоге мы получили почти все, что хотели.

Что же касается цирюльника, то он решительно ничего не пожелал брать в вознаграждение за хлопоты, которые мы ему доставили, и, чтобы он взял хоть что-то, мне пришлось у него подстричься.

Из нашей обеденной залы, которую мы устроили на площадке Кёнигсфельдена, открывался восхитительный вид: слева — Альт-Кёниг, единственная вершина Таунуса, которую альпийский гриф счел достойной того, чтобы свить на ней свое гнездо, и Большой Фельдберг, куда, согласно древнему преданию, удалилась королева Бруне-гильда и где еще показывают ее скит, выдолбленный в скале; наконец, напротив нас, Фалькенштейн, или Соколиный утес, руины которого хранят старинную легенду о рыцаре Куно фон Загене и Эрмангарде.

Эти двое красивых молодых людей любили друг друга; и он, и она были молоды, богаты, знатны и соответствовали друг другу во всех отношениях. Так что они не видели иных препятствий к собственному счастью, кроме взбалмошного характера старого графа фон Фалькен-штейна. Когда рыцарь фон Заген сделал свое предложение, у отца Эрмангарды, вероятно, начались боли в желудке, ибо он вывел того, кто желал стать его зятем, на балкон, откуда открывался вид на все горы, посреди которых стоял замок, получивший название Соколиный утес, ибо, так сказать, добраться до него можно было только на крыльях этой птицы, и повел с молодым человеком такой разговор:

— Вы просите в жены мою дочь? Ну что ж, она ваша, но с одним условием: прорубите в горах дорогу, по которой можно будет подняться верхом вплоть до самого замка, ибо я начинаю стареть и мне тяжело идти в гору пешком.

— Это непросто, — сказал Заген, — ну да все равно! Мои рудокопы — лучшие во всем Таунусе, и я возьмусь за это. Сколько времени вы мне даете?

— Даю вам срок до завтрашнего утра, до шести часов.

Загену показалось, что он ослышался.

— До завтрашнего утра?! — повторил он.

— Ни часом больше, ни часом меньше; завтра утром приезжайте верхом просить руки моей дочери, причем по дороге, по которой я мог бы сопроводить ее верхом в церковь, и Эрмангарда будет вашей.

— Но это невозможно! — воскликнул Заген.

— Для любви все возможно, — со смехом ответил старик. — Итак, до завтра, зять мой.

И он закрыл дверь перед носом несчастного рыцаря.

Заген в задумчивости стал спускаться по опасной тропинке: даже продвигаясь по ней пешком и с великими предосторожностями, трудно было избежать риска сломать себе шею. По пути он то и дело ударял по камням лезвием своего меча, и то, что он видел, казалось ему настоящим проклятием. Гора была сложена из самых твердых пород, из настоящего гранита древнейшей формации.

Так что лишь для очистки совести и чтобы ему не в чем было себя упрекнуть, он направился в сторону своих копей. Подойдя к штольне, он позвал своего старшего рудокопа.

— Вигфрид, — сказал он ему, — ты всегда похвалялся передо мной, называя себя самым умелым среди своих собратьев по ремеслу.

— Я и сейчас могу этим похвалиться, монсеньор, — ответил Вигфрид.

— Хорошо, сколько времени тебе понадобится, чтобы, собрав всех своих рабочих, прорубить от подножия Фаль-кенштейна до его вершины дорогу, по которой можно было бы проехать к замку верхом?

— Ну, — сказал рудокоп, — любому другому потребовалось бы полтора года, я же сделаю это за год.

Рыцарь вздохнул и даже не ответил. Потом он знаком велел старому рудокопу возвращаться к работе и остался сидеть, размышляя, перед входом в штольню.