— Горожане, — восклицает он, в знак примирения простирая руки к народу, — так как выборы должны выражать устремления всех до единого, скажите нам, если мы допустили ошибку, и бургомистры будут выбраны нами согласно вашей воле. Кого вы хотите избрать?

— Бекмана и Сани, — ответили все хором, и тотчас же были провозглашены эти два имени.

Несомненно, на этот раз глас народа был воистину гласом Божьим. Вильгельм Бекман, сеньор де Вьё-Сар, был человеком, обладавшим высокими достоинствами и в то же время большим опытом: уже в пятый раз с 1608 года его избирали бургомистром. Помимо этого, в правление Эрнста Баварского его несколько раз отправляли с особыми поручениями к правительству Соединенных провинций и ко двору Генриха IV. В течение своей долгой дипломатической и политической карьеры Бекман прежде всего научился разбираться в людях; и потому он ни на минуту не ошибся относительно истинных намерений Фердинанда Баварского и с самого начала предупредил народ о замыслах епископа, направленных на ограничение свобод. Легко догадаться, что, как только он пришел к власти, между епископом и представителем народа незамедлительно разгорелась борьба; но на Бекмана нельзя было подействовать ни угрозами, ни посулами; это был человек, о котором говорит Гораций: даже оказавшись погребенным под руинами мироздания, он остался бы непоколебим.

Но подобного человека нельзя было терпеть на этом посту. Чтобы его устранить, испробовали все возможные средства, а затем прибегли к яду.

Однако давать Бекману один из тех изощренных ядов, которыми пользовались Медичи, остереглись: достаточно проглотить одну крупицу такого яда или вдохнуть его, чтобы человек мгновенно упал замертво. Нет, для него припасли один из тех ядов, которыми пользовались Бор-джа, вроде того, какой папа Александр VI дал Джему и епископу Козенцы; один из тех ядов, от которых седеют волосы, постепенно сгибаются конечности и мало-помалу теряет подвижность тело, так что с каждым днем человек делает еще один шаг к могиле; один из тех ядов, которые оставляют способность говорить, чтобы сетовать на судьбу, и зрение, чтобы наблюдать приближение смерти. У Бекмана агония длилась почти год: сначала у него отказали ноги, потом руки; горожане приносили его на носилках на заседания совета и собрания, и там умирающий, превозмогая себя, начинал говорить, но говорил он не о своих страданиях, а о страданиях сограждан. Наконец, этот человек, который сколько мог поддерживал жизнь в своем несчастном теле, чтобы творить добро во благо родины, отдал Богу душу, и прах его был предан земле. Но на пожертвования всех горожан ему воздвигли памятник посреди Рыночной площади.

Его пост унаследовал Себастьен Ларюэль, его друг и соперник.

— Тот самый Себастьен Ларюэль, которого так жестоко убили на пиршестве у Варфюзе? — спросил я.

— Именно тот, — ответил мне г-н Полей.

— Тогда, может быть, вы расскажете историю Себастьена Ларюэля?

— Слушайте же.

И г-н Полей продолжил свой рассказ.

ПИРШЕСТВО У ВАРФЮЗЕ

Незадолго до смерти Бекмана и, соответственно, до того, как Ларюэль стал бургомистром, в Льеж в поисках убежища явился некий иноземец; о нем ходило много слухов, поскольку то был благородный вельможа по имени граф Рене де Варфюзе, главный казначей Филиппа IV в Нидерландах. Одни говорили, что он самым постыдным образом растратил вверенные ему средства, расхитил государственное имущество и заложил принадлежавшую короне алмазную сокровищницу, поэтому ему пришлось под покровом ночи бежать из Брюсселя, где после этого бегства его заочно предали казни. Другие утверждали, что это одна из невинных жертв ненависти власть предержащих, и, вместо того, чтобы видеть в Варфюзе преступника, называли его мучеником.

Себастьен Ларюэль относился к последним; сам постоянно борясь с сильными мира сего, он знал, как умело они прибегают к клевете, и был в числе тех, кто более всего настаивал на том, чтобы, несмотря на возражения Филиппа IV, граф Рене де Варфюзе сохранил за собой право на получение убежища.

Однако Варфюзе полагал, что император мог бы стать прекрасным посредником между ним и Филиппом IV и что тому, кто сумеет избавить Фердинанда от врага, Фердинанд ни в чем не сможет отказать.

В итоге он написал Фердинанду Баварскому, что затевается большой заговор с целью передать французам Льеж и его область, а во главе заговора стоят Себастьен Ларюэль и аббат Музон, посланник Людовика XIII в этом привилегированном городе. Фердинанд в это не поверил, но ему и не нужно было этому верить; однако убийство все равно остается убийством, даже в глазах епископа; к тому же порою его совесть омрачало убийство Бекмана, и потому он предпочел бы, чтобы с Ларюэлем расправился кто-то другой. И он посылает к Рене де Варфюзе бывшего монаха-расстригу по имени Гранмон, ставшего капитаном его стражи; действуя от имени Фердинанда, Гранмон наделяет Варфюзе всеми полномочиями. Эти двое непременно должны были поладить, ибо один отступился от чести, другой — от Бога.

12 апреля 1637 года Себастьен Ларюэль получает приглашение на ужин к Рене де Варфюзе и принимает его. В числе нескольких других гостей на обед были приглашены также аббат де Музон, посол Франции, и барон де Сезан.

Несколько друзей бургомистра, с горечью наблюдавших, как человек с незапятнанным именем связался с тем, на кого пало столь тяжкое обвинение, пытались уговорить Ларюэля не являться на этот ужин; они даже убеждали его, будто замышляется предательство. Кто-то видел, как Гранмон входил к графу и выходил от него, и это когда все знали, что он является орудием, а точнее кинжалом Фердинанда. И потому друзья пытались своими подозрениями и предчувствиями внушить страх бургомистру, но это был человек, твердый в своих убеждениях, веривший лишь в людское благородство и божественную справедливость; поэтому он лишь посмеялся над всем тем, что ему говорили, и, когда 16 апреля взошло по-весеннему теплое и животворящее солнце, ничто уже не могло заставить Ларюэля отказаться от его решения.

Ко времени обеда граф де Варфюзе послал за бургомистром свою карету, но тот, желая насладиться прекрасной погодой, отправился пешком в сопровождении двух своих охранников; один из них остался стоять на страже у дверей дома, а другой, по имени Жаспер, вошел туда вместе с хозяином.

Граф Рене де Варфюзе сидел во дворе своего дома, под навесом широкой галереи, опоясывающей здание. Когда он увидел бургомистра, его обычно сумрачное лицо озарила радость; подойдя к Ларюэлю, он обнял его, как тогда было принято среди друзей, если даже их разлука была короткой. Впрочем, такой обычай идет с древности. Ведь когда Иуда обнял Иисуса, не прошло и двух часов после того, как они расстались.

Потом граф обернулся к охраннику бургомистра:

— А, вот и ты, Жаспер, как всегда преданный своему господину!

Жаспер поклонился.

— Сегодня тебя ждет отменное угощение, друг мой, ибо я знаю, что ты всегда не прочь поднять стакан за здоровье нашего бургомистра.

Жаспер во второй раз поклонился в знак согласия, ибо он вообще никогда не отказывался выпить, а уж за здоровье Ларюэля всегда выпивал вдвое больше обычного.

Вслед за бургомистром один за другим пришли каноники Нис и Керкхем, адвокат Маршан, певчий церкви святого Иоанна, аббат де Музон, барон де Сезан и, наконец, г-жа де Сезан с девятилетним сыном.

Стол был накрыт в нижней зале с узкими зарешеченными окнами; в передней комнате, в ожидании гостей, стояли слуги, держа наготове полотенца, тазы и кувшины с водой. Они помогли каждому ополоснуть руки, после чего гости прошли в столовую. Варфюзе сел спиной к двери, слева от него расположился адвокат Маршан, а справа — г-жа де Сезан. Ларюэль и аббат Музон заняли места напротив него; остальные приглашенные сели кто где хотел: либо в соответствии со своим общественным положением, либо в соответствии с тем, как они сами себя оценивали. Жаспер стоял за спиной своего хозяина.

Обед был обильный, к столу то и дело подавали заморские вина и изысканные блюда, как и полагается в доме вельможи, принимающего высоких гостей. К концу первой подачи блюд граф велел принести кубки; затем, когда их наполнили по числу сидящих за столом, он произнес: