Ступи на эту землю, и, если ты убережешься от зверей, тебе не спастись от людей, а почему? Да потому, что земля эта отделена потоком воды в семь льё от той, другой земли; потому что она на четверть градуса ближе к экватору; потому, наконец, что она называется Африкой, вместо того чтобы называться Испанией, Италией, Грецией или Сицилией".

Поскольку Виаль заверил меня, что луна не появится, чтобы рассеять мои сомнения, я отправился спать, попросив разбудить меня на рассвете.

Самым естественным образом меня разбудила утренняя вахта, приступившая к уборке; я встал и поднялся на палубу.

Был тот самый рассветный час, когда собравшаяся отступать ночь еще противоборствует какое-то время наступающему дню; просторная гавань, где мы провели ночь, образующая полукруг и отражающая неведомо откуда льющийся свет, казалась озером расплавленного серебра в обрамлении темных гор. С одной стороны в первых проблесках утра вырисовывалась башня, венчающая мыс Ма-лабата, в то время как с другой стороны, на обратном склоне мыса Спартель, с трудом можно было различить спящий еще на берегу моря Танжер. В горах по-прежнему горели огоньки; в небе еще дрожали последние звезды.

Вскоре розовый туман, казалось, перешагнул пролив, прошествовав с востока на запад, проскользнув между Европой и Африкой и окрасив в бесконечно мягкие и удивительно прозрачные тона все испанское побережье, от Сьерра-де-Сан-Матео до мыса Трафальгар. В этой сияющей атмосфере было видно, как белеют деревни и становятся заметными даже отдельные дома, разбросанные по европейскому берегу.

И скоро, еще до того как появилось солнце, за окружавшей нас цепью гор вспыхнули его лучи; но только, вместо того чтобы струиться сверху вниз, эти лучи устремлялись снизу вверх: можно было подумать, будто, с силой ударившись о противоположный склон, они отразились и рассеялись над горой.

Мало-помалу свет разрастался, и на смену отдельным лучам стал появляться огромный огненный шар; и в ту минуту, когда верхний край пылающего круга показался над мысом Малабата, все еще окутанным голубоватыми полутонами, восточный склон мыса Спартель засиял, выхватывая Танжер из тьмы, в которую он был погружен, и прочерчивая его белый как мел силуэт между золотым прибрежным песком и зеленеющей вершиной горы.

В то же мгновение море начало окрашиваться в розовые тона в той части, куда успели проникнуть солнечные лучи; но всюду, где еще царили сумрак или тьма, розовый цвет приобретал оттенок серы, переходящий в холодный отблеск олова.

Наконец, солнце победоносно поднялось в небе и Утро, как говорит Шекспир, с еще влажными от росы ногами спустилось на равнину, мгновение постояв перед этим в нерешительности на вершине гор.

В это время караван из дюжины верблюдов, семи или восьми мулов и пяти-шести ослов вышел из горного ущелья, извивами растянулся по песку и, похожий на змею, двинулся к Танжеру.

ПЕРВЫЙ АРАБ

Нам, без сомнения, повезло меньше, чем каравану, ибо христиане, кем мы являемся, могут войти в Танжер лишь после получения, так сказать, карантинного свидетельства, не ранее девяти утра. В ожидании этого часа капитан предложил нам порыбачить на рейде: море ведь принадлежит всем; что же касается побережья, то нам предстояло завоевать его.

Вы, конечно, понимаете, сударыня, что это предложение было воспринято с признательностью, и не только нами, а всем экипажем.

Ибо рыбная ловля — двойной праздник для матроса, во-первых, благодаря удовольствию, которое он во время ее получает, а во-вторых, благодаря рыбе, которую она ему приносит. В самом деле, рыба — это дополнительная свежая провизия, а к тому же, если люди проведут два часа в воде, разве нет повода сопроводить добавку к продовольственному рациону еще и добавкой к рациону винному? Капитан должен быть сущим варваром, чтобы не позволить матросам согреться немного изнутри, прежде чем они станут сушиться снаружи.

Итак, в одно мгновение был готов вельбот, а с нижней палубы извлечен невод. Весь экипаж, за исключением строго необходимых на борту людей, отпустили на шесть часов: этого времени было больше чем достаточно. Мы сели в ялик вместе с Виалем, возглавлявшим экспедицию; вместе с нами отправились Маке и Ребек; у каждого из нас было двуствольное ружье, а на вельбот отнесли дюжину карабинов; к тому же в случае надобности нас мог прикрыть своей пушкой корвет.

Спускаясь по трапу правого борта, мы заметили лодку, торопливо плывущую к нам и подающую сигналы; было ясно, что она послана по какому-то делу к "Быстрому", и мы решили подождать; в лодке оказался наш вчерашний янычар Эль-Арби-Берна. Его прислал г-н Флора, который, стоя на террасе консульства, увидел с помощью зрительной трубы наши приготовления к рыбной ловле. В Танжере намечался базарный день, побережье вскоре должны были заполнить арабы, направлявшиеся в город, и г-н Флора опасался возможного конфликта между бурнусами и рединготами.

Все это на скверном испанском пояснил нам сам Эль-Арби-Берна, который явно был горд и счастлив возложенным на него поручением.

После того как наш покровитель устроился на носу лодки, свисток боцмана подал сигнал к отплытию; поднятые кверху весла разом опустились, рассекая волну, и наша лодка, возглавляя движение, устремилась к берегу.

Мы уже говорили, что "Быстрый" часто заходил в Танжер. Поэтому Виаль хорошо знал рейд; он направился к горе, на которой мы видели поблескивавшие огни, и позади которой вставало солнце. Я спросил ее название. "Шарф", — ответили мне.

У подножия горы, справа от древнего Танжера, в море впадает уэд Эшак; мы направились к устью реки, но в это время начался отлив. Мы вошли в самое русло уэда, однако подняться вверх по течению не смогли: лодка была перегружена и имела осадку около трех футов. В конце концов она задела дно, и нам пришлось остановиться.

Мы даже не пытались высадиться в другом месте побережья: в открытом море было спокойно, но волна с такой силой била о берег, что, подойдя к нему слишком близко, мы могли перевернуться.

Два матроса прыгнули в воду, не дав себе даже труда закатать штаны, и подставили свои сомкнутые плечи Виалю, который сел на них, словно в седло, боком, взял каждого из них за галстук и направил обоих к берегу, где они благополучно ссадили его. Каждый из нас по очереди добрался туда тем же путем и тем же способом.

Что же касается лодки, снова оказавшейся на плаву, едва мы из нее вышли, то ее продолжали тянуть вверх по руслу уэда, пока она снова не села на мель; на этот раз никто не беспокоился; в реке, обмелевшей из-за отлива, не скоро будет достаточно воды, чтобы вытолкнуть лодку в море.

На вельботе и вовсе не стали принимать особых мер предосторожности: он взял курс к первой попавшейся точке на побережье; оказавшись на определенном расстоянии от берега, матросы бросились в море, словно бакланы, и вытолкнули вельбот на песок.

В это мгновение мимо пролетела крачка. Я выстрелил и раненая птица упала на другом берегу уэда.

В ту минуту, когда я подошел к реке, не решаясь ступить в воду ради столь жалкой дичи, за одной из дюн показался кончик длинного ружья, затем капюшон бурнуса, за ним появилось смуглое лицо, а там и все тело какого-то араба с босыми ногами. Ему наверняка показалось, что стрелял кто-то из его соотечественников: увидев нас, он замер.

Арабов я видел лишь на картинах Делакруа или Верне, а также рисунках Раффе и Декана; этот живой представитель африканского народа, который постепенно возникал передо мной и остановился при виде меня, неподвижно застыв шагах в тридцати, с ружьем на плече, выставив ногу вперед, похожий на статую Спокойствия или скорее, пожалуй, Осторожности, произвел на меня глубокое впечатление. Было ясно, что, окажись я один, он пренебрег бы моим восемнадцатидюймовым карабином, который наверняка показался бы ему сущей безделицей по сравнению с его пятифутовым ружьем; но за мной стояли полсотни напоминавших меня по виду людей, одетых примерно так же, как я, и численное превосходство заставило его призадуматься.