Майор Фроман-Кост тотчас же приказал отступать; оставался лишь один шанс спасения: вернуться в лагерь и соединиться с ротой де Жеро. Они повернули назад.
Но кровавые жнецы, закончив свое дело, рассыпались по долине, пустив вскачь своих лошадей. Мгновение спустя рота была окружена, и началось третье побоище. Командир батальона едва успел скомандовать каре. Под огнем десяти тысяч арабов маневр был выполнен, как если бы он исполнялся на Марсовом поле.
Из всех солдат лишь один проявил не то чтобы признак страха, но сожаление. Это был молодой стрелок двадцати лет от роду по имени Исмаэль, воскликнувший: "О господин майор! Мы пропали".
Майор улыбнулся бедному парню, он понимал: в двадцать лет так мало знают жизнь, что имеют полное право сожалеть о ней. "Сколько тебе лет?" — спросил майор. "Двадцать один", — ответил тот. "Ну что ж! Тебе придется страдать на восемнадцать лет меньше, чем мне; смотри на меня, и ты увидишь, как гибнут с твердым сердцем и высоко поднятой головой". Не успел он произнести эти слова, как пуля ударила ему в голову, и он погиб так, как обещал молодому стрелку.
Через несколько минут погиб капитан Бюргар. "А ну, друзья! — воскликнул аджюдан Тома. — Вперед, умрем на телах наших офицеров". То были последние слова, которые можно было разобрать. За ними последовали предсмертные хрипы, а затем воцарилось мертвое молчание. Вторая рота погибла в свою очередь. Боеспособной оставалась лишь рота капитана де Жеро, охранявшая лагерь.
МАРАБУТ
При первых звуках перестрелки капитан де Жеро и лейтенант Шапделен, вдвоем командовавшие ротой карабинеров, поднялись на высоту, господствовавшую над лагерем, — и чтобы дальше видеть, и чтобы занять более выгодную позицию.
Но среди этой холмистой равнины, сплошь изрезанной глубокими оврагами и окутанной дымом, разглядеть что-либо ясно было невозможно; поэтому оба офицера вынуждены были, чтобы утвердиться в своих предположениях, полагаться скорее на собственные уши, чем на глаза.
Те же признаки, какие указали командиру батальона Фроман-Косту на уничтожение отряда под командованием полковника Монтаньяка и г-на Курби де Коньора, дали знать капитану де Жеро об уничтожении не только этого отряда, но и роты майора Фроман-Коста.
Слышно было, как постепенно затихала стрельба, затем ее сменила тишина, нарушаемая лишь криками победителей, затем к покрасневшему небу медленно стал подниматься дым. И тогда капитан де Жеро понял, что те, кто находится в его подчинении, — это остатки колонны.
Он огляделся вокруг: отступление невозможно из-за вражеской конницы, которая за десять минут отрежет ему дорогу в Джема-р Азуат; однако в пятистах шагах от него находится марабут, марабут Сиди-Брагима, а это укрытие, с помощью которого можно пусть и не победить, но, по крайней мере, защищаться: если добраться до марабута, смерти не избежать, зато можно дорого продать свою жизнь.
Однако арабы уже заняли марабут. Наши стремительно бросаются туда, выставив вперед штыки; и вот арабы выбиты, три или четыре французских трупа служат ступенькой, чтобы перелезть через невысокую стену; арабы, со своей стороны, потеряли восемь или десять человек. Марабут взят.
Тотчас же капитан де Жеро и лейтенант Шапделен организуют оборону: в невысокой стене, которую бойцы только что преодолели, им приказано сделать бойницы на высоте груди, а поскольку у наших солдат к отваге всегда примешивается картинность, нашелся один храбрец, капрал Лавесьер, который смастерил знамя и под градом пуль устанавливает его на верху марабута.
Операция осуществляется под радостные возгласы солдат: странное дело, этот трехцветный лоскут, который развевается у них над головой ветром, дующим со стороны арабов и, следовательно, несущим с собой смерть, — это знамя является их защитой, оно олицетворяет и короля, и родину, солдату легче умирать под сенью своего знамени, чем как-нибудь иначе. Через четверть часа несметное число кабилов окружает марабут; они подкрадываются к подножию стены чтобы забрать мулов, которых не удалось втащить внутрь: правда, французские пули прочесывают эту массу, которая взамен награбленного оставляет около тридцати трупов.
Дело в том, что каждый француз, осознав, что для них все кончено, и с улыбкой пожав руки друзей, хладнокровно целится в недруга и убивает его. Особенно это удается лейтенанту Шапделену, отличному стрелку: взяв карабин и патроны одного из убитых солдат, он заранее намечает людей, которых собирается убить.
В эту минуту с западной стороны приближается более плотная масса врагов; подойдя на расстояние четырехсот метров от марабута, она расступается, открывая эмира в окружении всех его конников. Появление эмира тотчас встречается залпом карабинов, вокруг него падают пятеро или шестеро арабов, да и сам он ранен пулей в щеку. Тут он делает знак, все замирают, глядя на него, и видят, что он диктует письмо. Тогда с обеих сторон, словно по взаимному соглашению, огонь прекращается.
От группы эмира отделяется всадник, он подчеркнуто бросает оружие и приближается, подняв над головой письмо. В одну минуту он уже у подножия стены: вручив письмо капитану де Жеро, он садится, ожидая ответа, не обращая внимания на трупы друзей или врагов, которые находятся вокруг него, и, по-видимому, не заботясь о собственной жизни.
Капитан де Жеро громко читает вслух:
"Абд элъ-Кадер предлагает осажденным сдаться; он доводит до их сведения, что у него уже есть несколько пленных и что обращаться со всеми будут хорошо".
Закончив читать письмо, де Жеро оглядывается вокруг: не слыша голоса, он видит улыбки и восклицает: "Мы ведь не сдадимся, не так ли, друзья мои? Нас мало, это верно, но вполне достаточно, чтобы защищаться, к тому же нам наверняка скоро придут на помощь!" Карабинеры встречают его слова приветственными возгласами, все кричат, что лучше умереть, чем сдаться, и, набросав карандашом этот ответ на обороте полученного письма, капитан де Жеро посылает его эмиру.
Араб возвращается к Абд эль-Кадеру; однако тот не считает отказ окончательным, и уже с другим письмом араб снова преодолевает расстояние, которое отделяет осаждающих от осажденных. По содержанию второе письмо еще настойчивее, чем первое, но на этот раз араб даже не получает ответа.
Он возвращается к эмиру и опять идет к нам, теперь уже с третьим посланием, написанным на этот раз по-арабски: в нем говорится, что напрасно французы пытаются защищаться и что он захватит их позже. Де Жеро отвечает, что он отдает себя на волю Божью, что ему надоели бесконечные речи и он ожидает возобновления огня.
Едва был вручен этот последний ответ, как эмир со своими всадниками отходит на расстояние, недосягаемое для карабина, и позволяет кабилам начать атаку. Тотчас открывается пальба по четырем стенам марабута, ибо французы окружены со всех четырех сторон.
Однако нападающие вскоре замечают, что они напрасно расходуют свой порох: пули сплющиваются о стену, которую не могут повредить. Тогда вид метательных снарядов меняется: атакующие приближаются под нашим огнем и забрасывают марабут градом камней.
Чтобы избавиться от них и сберечь боеприпасы, карабинеры тут же возвращают камни обратно: это напоминает одну из тех античных битв, описанных Гомером, когда герои откладывают в сторону оружие, чтобы подхватить каменные глыбы.
В разгар сражения наступает ночь. Абд эль-Кадер, который все видел, удаляется и в двадцати минутах ходьбы от марабута разбивает лагерь. В то же мгновение лагерь окружает тройной ряд постов и часовых. Ночь прошла спокойно. По своему обыкновению, в темноте арабы бездействовали.
Но с рассветом их нападения возобновились. Они продолжались до десяти часов утра, однако, как и накануне, ни одному арабу не удалось перелезть через стену.
В десять часов, видя бесполезность усилий такого множества нападающих, Абд эль-Кадер со своими всадниками удалился и больше уже не вернулся. Он увел с собой шестьдесят пленников, у которых было сто двенадцать ран на всех. У одного из них, капитана Паре, было целых тринадцать ранений. Из марабута можно было видеть удаляющуюся вереницу и различать уводимых товарищей, если и не распознавать их по лицу.
