Записка тут же была передана г-ну де Коньору, и тот ответил коменданту следующим письмом:

"Ваше письмо от 18-го числа вызвало у нас огромную радость; держите деньги при себе; мы надеемся, что вскоре нас направят в Ваш город и мы сможем засвидетельствовать Вам нашу глубочайшую признательность".

Араб получил это письмо в виде конверта, содержащего дозу лекарства. Оно целиком было написано собственноручно г-ном Курби де Коньором, но без подписи. То были единственные сообщения, которыми обменялись комендант Мелильи и г-н де Коньор.

Со своей стороны арабский вождь, обсуждавший с г-ном де Коньором условия побега пленников, отправил 6 ноября посланца к вождю бени-буйафаров, соседнего с Мелильей племени, который должен был поделить с ним прибыль от этого договора. Он приглашал его незамедлительно явиться в дейру, с тем чтобы забрать пленников и препроводить их к крепости.

На другой день после получения этого письма комендант Мелильи получил через посыльного сообщение от вождя буйафаров; вождь предупреждал коменданта, что пленники могут быть возвращены лишь с 23-го по 27-е — то есть в те дни, когда он вместе с людьми своего племени несет охрану на обсервационной линии, установленной перед городом, ибо племена, живущие в окрестностях Мелильи, сменяя друг друга, несут эту службу по очереди в течение четырех дней.

Чтобы не возбуждать подозрений арабов, капитан Бе-рар должен был, по мере возможности, воздерживаться от появления перед Мелильей, этим и объясняется то обстоятельство, что, дабы использовать его свободное время, ему был отдан приказ забрать меня в Кадисе.

Однако, чтобы средство помощи и передвижения было готово к любому развитию событий, г-ну Дюранду было поручено установить посредством баланселлы, плавающей под испанским флагом, службу связи между Мелильей и Джема-р'Азуатом.

Вот что рассказал мне капитан во время плавания из Гибралтара в Тетуан. Было это 26-го, то есть в тот самый день, когда решалась судьба наших пленных.

Первым моим побуждением было отказаться от посещения Тетуана и, так как "Быстрый" находился в моем распоряжении, направить его в Джема-р'Азуат; но капитан не верил в исполнение арабами данного им обещания; к тому же день 27 ноября был назначен вождем буйафаров, и потому он хотел вновь появиться на рейде в Мелилье лишь после полудня 27-го.

Таким образом, несмотря на эту новую заботу, завладевшую нашими умами, мы подошли к Тетуану и бросили якорь.

Кроме того — полагаю, я уже говорил об этом, — из Танжера в Тетуан отправлен был гонец, дабы предупредить бея, что мы собираемся посетить город, и было бы затруднительно нарушить принятое обязательство. Так что после завтрака мы приготовились сойти на берег.

Но едва мы успели сесть за стол, как к нам спустился вахтенный офицер и сообщил, что два всадника, судя по всему прибывшие из Тетуана, остановились на берегу и подают сигналы. Мы поднялись на палубу: на берегу действительно гарцевали два всадника; с помощью подзорной трубы капитана мы смогли разглядеть их богатые одежды. Они размахивали ружьями, явно желая привлечь к себе внимание.

Капитан тотчас приказал спустить на воду шлюпку, чтобы узнать, не ради ли нас они здесь. Затем, намереваясь на всякий случай быть готовыми, мы снова спустились в столовую, решив закончить завтрак. Но любопытство наше было столь велико, что на палубу мы вернулись раньше, чем наша шлюпка пристала к берегу.

Мы видели, как матросы с помощью боцмана, говорившего по-испански, вступили в разговор с арабами, затем, после нескольких минут диалога, арабы развернулись и галопом помчались в Тетуан. Ну а шлюпка возвратилась к нам.

Это в самом деле были посланцы бея Тетуана, явившиеся узнать о нашем прибытии и возвращавшиеся в город за лошадьми, которые были предоставлены в наше распоряжение, и за эскортом, который должен был сопровождать нас. У нас не хватило терпения дожидаться этого эскорта, мы сели в вельбот и поплыли к берегу.

Через полчаса после нашего отплытия мы причалили и тут же с ружьями в руках разбрелись по берегу. Увидев маленькую речку, впадавшую в море, мы пошли вдоль ее берега и подстрелили несколько болотных птиц. Затем, видя, что эскорт наш все не появляется, мы приняли решение пойти пешком, как обычные путешественники, в город, белевший в двух льё впереди.

Однако нас остановило непредвиденное препятствие. Примерно в пяти шагах от берега стояло здание; мы приняли его за какую-то незначительную постройку: ферму или мельницу. На деле же строение это оказалось таможней и кордегардией. Оттуда вышли люди, похожие на солдат, и подали нам знак, что дальше идти запрещено. Впрочем, все на том же плохом испанском они добавили, что нам следует подождать всего лишь несколько минут, пока не появится наш эскорт.

Мы набрались терпения и ждали час, потом еще полтора часа. Затем, более несчастливые, чем сестрица Анна, которая, глядя на зеленеющие поля и сверкающий горизонт, заметила в конце концов двух приближающихся всадников, мы, так ничего и не увидев, приняли решение отказаться от Тетуана и вернуться на борт "Быстрого".

Это оказалось большим ударом для наших художников, которым были обещаны чудеса; но едва я сказал о причинах моего нетерпения, то есть поведал историю пленников, о которой никто не знал, как все в один голос воскликнули: "На "Быстрый"! "На Быстрый"!"

И в самом деле, какой арабский город, пусть даже построенный во времена халифа Гарун ар-Рашида, мог сравниться для нас в этот миг с той бедной маленькой испанской крепостью, что называлась Мелильей?

Через час мы шли под всеми парусами и на всех парах. Когда поднимали якорь, в подзорную трубу капитана мы увидели наш эскорт, выезжавший из ворот Тетуана.

МЕЛИЛЬЯ

Мелилья, наряду с Сеутой, — это последний оплот, который Испания сохранила в Африке.

Мы не станем заниматься Сеутой: это старинное владение графа Хулиана, через которое мавры шагнули за Гибралтарский пролив, представляет для нас интерес лишь своим прошлым. Зато, напротив, мы подробно займемся Мелильей, имеющей столь важное для нас значение в настоящем.

Мелилья — это испанский Ботани-Бей; именно в Мелилью Испания отправляет своих ссыльных: если существует на свете невыносимо горестный для изгнанника уголок земли, то это Мелилья, Мелилья, откуда изгнанник почти что видит у черты горизонта родную страну, не имея возможности добраться до нее.

С любой каторги мира можно бежать; из Мелильи не бегут, ну а если бегут, то лишь для того, чтобы попасть в руки арабов, отрезающих беглецу голову. Ибо арабы постоянно враждуют с гарнизоном Мелильи, за исключением, правда, базарных дней; в остальные же дни они подходят к самому подножию крепостных стен, бросая камни, а иногда и стреляя.

Когда комендант, рассердившись, закрывает ворота Мелильи, гарнизон ест соленую говядину, а когда открывают ворота — свежее мясо, неизменно расплачиваясь за это какой-нибудь кражей и убийством.

А между тем там находятся восемьсот человек. Восемьсот человек, вынужденных постоянно держаться настороже, под страхом быть однажды захваченными и зарезанными; это куда более продолжительная осада, чем осада Трои, — она длится вот уже триста лет. И это самая настоящая осада, ибо, как явствует из предыдущей главы, каждое арабское племя по очереди несет службу, окружая Мелилью.

Таким образом понятны меры предосторожности, предпринятые губернатором провинции Оран по поводу 32 000 франков г-на Дюранда, ведь ограбили же генерала Кавеньяка при подобных переговорах.

В течение всего дня разговоры велись исключительно о пленниках, об их шансах, плохих и хороших, и, надо сказать, каждый считал, что плохих шансов намного больше, чем хороших. В самом деле, какова вероятность того, что арабский вождь сумеет скрыть от бдительного ока Абд эль-Кадера двенадцать довольно важных персон из тех, что все еще находились в его руках?