По странной прихоти судьбы, это была та самая цитадель, на строительстве которой Филиппо Строцци настаивал во время тайного совещания у папы Климента VII, вопреки мнению кардинала Якопо Сальвиати. Кардинал, удивленный непостижимым упорством Строцци, усмотрел в этом какое-то роковое предопределение и, не удержавшись, воскликнул: «Дай-то Бог, Строцци, чтобы эта крепость не стала тебе могилой!» Так что, когда Строцци оказался в этих стенах, возведенных по его же настоянию, он вспомнил о пророчестве Сальвиати и рассудил, что жизнь его кончена.
Но в те времена осужденному нельзя было умереть так скоро: перед смертью его подвергали пыткам. Филиппо Строцци, от которого добивались признания в том, что он был соучастником убийства герцога Алессандро, несколько раз учиняли допрос с пристрастием; но даже самые страшные истязания ни на миг не сломили его мужества, и он снова и снова твердил палачам, что не может сознаться в преступлении, которого не совершал. Однако, добавлял он, если им будет достаточно признания в преступных намерениях, то он, Филиппо Строцци, в тысячу раз виновнее, чем настоящий убийца Алессандро, ибо желал бы убить его не один, а тысячу раз. Возможно, в конце концов усталые палачи добились бы у Козимо разрешения прекратить эти бесполезные истязания, но однажды кто-то из солдат, сопровождавших тюремщика, случайно или умышленно положил свою шпагу на стул в камере узника и, выйдя, оставил там. Строцци мгновенно принял решение. Он уже не надеялся на свободу ни для себя самого, ни для родины, а потому бросился к шпаге, вынул ее из ножен, проверил, не затупилось ли острие, заточен ли клинок, и, подойдя к столу, где были приготовлены бумага и чернила (их оставили ему на случай, если он захочет сделать признание), написал несколько строк почерком столь твердым и уверенным, как если бы это не были последние начертанные им строки, после чего, приставив шпагу рукоятью к стене и острием к груди, бросился на клинок. Шпага пронзила его насквозь, но умер он не сразу, судя по тому, что на стене обнаружили начертанный кровью стих Вергилия:
Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor.[4]
Что же касается строк, написанных на бумаге, то вот их точный перевод:
«Господу-Избавителю.
Дабы не оставаться долее в руках врагов и не выносить более пыток, жестокость коих, быть может, вынудила бы меня сказать или совершить нечто пагубное для моей чести и опасное для моих ни в чем не повинных родных и друзей, как это случилось недавно с несчастным Джули-ано Гонди, я, Филиппо Строцци, хоть и питая глубокое отвращение к самоубийству, решился оборвать мою жизнь собственной рукой.
Препоручаю душу мою Господу милосердному и смиренно молю его у чтобы он, коль скоро не удостоит меня большего блаженства, позволил моей душе обитать в тех пределах, где обитают Катон Утический и другие добродетельные мужи, умершие так же, как он и как я».
В нескольких шагах от дворца побежденного высится колонна, воздвигнутая победителем. Колонну эту, подарок папы Пия IV, Козимо приказал установить на том самом месте, где он узнал о победе при Монтемурло; ее венчает статуя Правосудия. Возможно, Козимо следовало бы установить колонну в другом месте или приберечь ее для более подходящего случая.
Позади колонны стоит дворец, принадлежавший некогда тому самому Буондельмонти, чье имя связано с первыми столкновениями между гвельфами и гибеллинами во Флоренции; напротив нее — мрачная и величественная крепость графов Аччаюоли, последних герцогов Афинских. Во Флоренции есть кварталы, где на каждом шагу встречаешь напоминание о каком-нибудь историческом событии; правда, настоящее время отчасти отняло у памятников прошлого их поэтичность — так, во дворце Буондельмонти теперь находится читальня, а крепость герцогов Афинских превратилась в гостиницу.
Надо сказать, место для этой крепости было выбрано как нельзя лучше: она господствовала над старинным мостом Святой Троицы, который был сооружен в 1252 году, в 1557-м разрушен наводнением реки Арно, а затем заново отстроен Амманати по плану Микеланджело. Возможно, это самый изящный и легкий из всех мостов, какие существуют на свете.
Дойдя до этого места, толпа разделилась; но лишь немногие поднялись на мост Святой Троицы, словно на другом берегу Арно никто не собирался устраивать праздник; почти все двинулись по набережной в сторону Понте Веккьо и Понте алла Каррайя. Мы последовали за толпой, шедшей вниз по течению реки, и прошли сначала под окнами Казино деи Нобили, затем мимо дома, где Альфь-ери провел последние десять лет жизни, а в 1803 году умер; мимо Палаццо Джанфильяцци, где сейчас живет граф де Сен-Лё, бывший король Голландии; потом — мимо Палаццо Корсини, великолепного здания эпохи Людовика XIV: в этом дворце, который занимает половину набережной, пока еще было тихо и темно, однако через день он должен был порадовать своим царственным гостеприимством половину Флоренции.
Было уже достаточно поздно, а мы порядком устали за день от наших экскурсий. Вечерняя экскурсия не обещала ничего особенного, за исключением более или менее долгой прогулки, поэтому мы направились к себе в палаццо, по пути все больше восхищаясь веселостью славных тосканцев, которые, заранее радуясь завтрашнему празднику, пребывали в праздничном настроении еще с вечера.
Ночь была ужасна: колокола, обычно звонившие по очереди, тоже охватило праздничное настроение, и они принялись звонить все сразу. Не было такого захудалого монастыря, такой жалкой церковки, которые не приняли бы участия в этом поднебесном концерте, и я сомневаюсь, чтобы в ночь с 22 на 23 июня кому-нибудь во Флоренции удалось хотя бы немного поспать. Что касается нас, то большую часть ночи мы провели, любуясь праздничными огнями на соборе и его колокольне, погасшими лишь с первыми лучами рассвета; в итоге наша коллекция пополнилась прекрасным рисунком, который Жаден сделал при лунном свете.
Весь предстоящий день был расписан по часам: в десять — парадный завтрак у маркиза Торриджани; в полдень — концерт в Филармоническом собрании; в три часа — Корсо, а в восемь — праздничный спектакль в театре.
Мы еще не были представлены маркизу Торриджани, а потому не смогли явиться к нему на завтрак, о чем весьма сожалели, но не потому, что упустили случай насладиться искусством его повара, как можно было бы подумать, а потому, что не увидели самого маркиза. Дело в том, что дом маркиза Торриджани, чей род восходит ко времени основания республики во Флоренции, — один из самых аристократических домов в городе. Приглашение в Палаццо Торриджани зимой и в Казино Торриджани летом считается обязательным подтверждением вашего высочайшего достоинства, вне зависимости от того, унаследовали ли вы его от предков или заслужили сами. Если вы были приглашены к маркизу Торриджани, никакие другие сведения о вас уже не потребуются: отныне вас могут и даже обязаны приглашать повсюду; вы приобрели нечто вроде свидетельства, заверенного д'Озье.
Но зато мы были приглашены на концерт в Филармоническое собрание. Да будет нам позволено привести здесь программу полностью: пусть читатели судят сами, пользовались ли спросом билеты на этот концерт.
«Первое отделение
I. Флоримо. "Аве Мария", молитва на четыре голоса; исполняют княгиня Элиза Понятовская, г-жа Лати, а также князья Карл и Иосиф Понятовские.
II. Россини. Дуэт из "Семирамиды"; исполняют г-жа Лати и князь Карл Понятовский.
III. Доницетти. Финальная ария из 'Дючии ди Ламмер-мур исполняет князь Иосиф Понятовский.
IV. Меркаданте. Квартет из оперы "Клятва исполняют княгиня Элиза Понятовская, г-жа Латиу а также князья Карл и Иосиф Понятовские.
Второе отделение
V. Герольд. Увертюра к опере "Цампа".
VI. Беллини. Дуэт из оперы "Пуритане"; исполняют княгиня Элиза и князь Иосиф Понятовские.
VII. Джорджетти. Вариации для скрипки на тему оперы "Сомнамбула исполняет г-н Джоваккино Джоваккини.
