Две противоборствующие державы, уже успевшие к тому времени сделать значительные военные приготовления, продолжали еще в течение полутора лет показывать друг другу зубы, после чего эта враждебная гримаса сменилась натянутой улыбкой; наконец, в одно прекрасное утро они заключили друг друга в объятия, и на этом все было кончено.
Единственным последствием мимолетной ссоры, которая, в конечном счете, укрепила дружбу обоих государств, имеющих о себе весьма высокое мнение, было введение как в королевстве Обеих Сицилий, так и в Великобритании нового налога.
А теперь оставим в покое остров Юлия, или остров Сан Фердинандо, как кому-то хотелось его называть, и вернемся к Этне, которую вполне можно считать виновницей этой злой шутки, едва не нарушившей европейское спокойствие.
Название "Этна", как утверждают ученые, это финикийское слово, означающее "огненная гора". Как видите, финикийский был языком того же самого рода, на каком изъяснялся с мещанином во дворянстве Ковьель, и выражал много всяких понятий посредством крайне малого количества слов. Некоторые античные поэты утверждают, что именно на Этне укрылись Девкалион и Пирра во время всемирного потопа. Поэтому г-н Джемалларо, будучи уроженцем Николози, вполне может притязать на честь происходить по прямой линии от одного из первых камней, которые они бросали себе через спину. Понятно, что это оставило бы далеко позади Монморанси, Роганов и Ноайлей.
Гомер говорит об Этне, не называя ее вулканом. Пиндар именует ее столпом небосвода. Фукидид упоминает о трех крупных взрывах, произошедших со времени появления в этих краях эллинских поселенцев и вплоть до той эпохи, в какую он жил. Наконец, два извержения случились в эпоху Дионисиев, после чего они стали следовать одно за другим столь стремительно, что с тех пор принято считать только наиболее сильные из них[23].
После извержения 1781 года Этна предприняла еще ряд слабых попыток привести в расстройство Сицилию, но поскольку эти капризы не увенчались серьезными последствиями, то можно считать, что она сделала это исключительно из верности самой себе и чтобы сохранить за собой звание вулкана.
Одним из самых страшных среди всех этих извержений было то, что произошло в 1669 году. Поскольку извержение 1669 года началось в Монте Россо, а Монте Россо находится всего в полумиле слева от Николози, мы с Жаденом решили отправиться туда и осмотреть кратер, предварительно пообещав г-ну Джемелларо вернуться к нему домой отобедать.
Прежде всего следует знать, что Этна слишком высоко себя ставит по отношению к обычным вулканам, чтобы вести себя так же, как они; в то время как Везувий, Стромболи и даже Гекла изливают лаву с вершин своих кратеров, подобно тому как вино переливается через край переполненного стакана, Этна не утруждает себя подобными хлопотами. Ее кратер — это своего рода парадный вход, предназначенный разве что для того, чтобы играть в бильбоке раскаленными камнями величиной с целые дома, за воздушным полетом которых следишь, как можно было бы следить за бомбой, вылетевшей из мортиры; между тем центр извержения находится в действительности в другом месте. В самом деле, когда у Этны начинаются схватки, у нее на спине, в том или ином месте, просто-напросто вскакивает что-то вроде фурункула размером с Монмартр; затем этот фурункул лопается и из него извергается поток лавы, который несется вниз по ее склону, сжигает или разрушает все на своем пути и в конце концов вливается в море и гаснет. Из-за такого образа действий Этна покрыта множеством небольших кратеров, напоминающих очертаниями огромные стога сена; у каждого из этих второстепенных вулканов свой срок давности и свое собственное имя, и все они в свое время наделали больше или меньше шума, а также больше или меньше бед.
Монте Россо, как уже было сказано, занимает перворазрядное место среди этой второстепенной аристократии; где угодно, лишь бы не по соседству с Андами, Кордильерами и Альпами, это была бы очень милая небольшая гора высотой в девятьсот футов, то есть в три раза выше башен собора Парижской Богоматери. Вулкан обязан своим названием землистому цвету шлака, из которого он состоит; на него можно подняться по довольно пологому склону и после приблизительно получасового подъема оказаться на краю его кратера.
Кратер этот представляет собой своего рода колодец с дном, делающим его похожим на солонку, и имеет теперь миролюбивый и вполне спокойный вид. Проложенного пути туда нет, но в крайнем случае вниз можно спуститься с помощью веревок; глубина колодца составляет, по-види-мому, двести футов, а его окружность — пятьсот—шестьсот футов.
Именно из этого жерла, в наши дни холодного и безмолвного, в 1669 году посыпался столь сильный град камней и пепла, что солнце в течение трех месяцев было буквально померкшим, а ветер разносил эти выбросы вплоть до Мальты. Сила извержения была такой, что один из камней размером в пятьдесят футов отбросило на тысячу шагов от кратера, из которого он был исторгнут, и, упав, он ушел в землю на глубину в двадцать пять футов. Затем, наконец, появилась кипящая лава; она поднялась до жерла вулкана, хлынула через край по южному склону и, оставив Николози справа и Борелло слева, начала растекаться, но не как горный поток, а как огненная река, накрыла своими пылающими волнами деревни Кампо Ротондо, Сан Пьетро, Джигганео, после чего устремилась в гавань Катании, сталкивая туда часть города. И тут началась страшная схватка между водой и огнем; сперва море не выдержало натиска и отступило на четверть льё, открывая людским взорам свои глубины. Корабли горели в гавани, и огромные дохлые рыбы плавали на поверхности воды; затем, словно рассвирепев из-за своего поражения, море вернулось и пошло в наступление на лаву. Борьба длилась две недели; наконец, побежденная лава остановилась и начала переходить из жидкого состояния в твердое. На протяжении еще двух недель море продолжало бурлить, стараясь охладить свое новое побережье, с которым ему пришлось смириться; затем мало-помалу бурление прекратилось. Однако вся здешняя местность оказалась полностью опустошенной и три деревни исчезли с лица земли. Катания была разрушена на три четверти, а гавань наполовину засыпана.
С высоты Монте Россо, а точнее Монти Росси (ибо у этой горы, как и у Везувия, две вершины), до сих пор виден шлейф лавы, протянувшийся на пять льё в длину и местами достигающий трех льё в ширину, причем толщина слоя земли, которая откладывалась на нем в течение почти двух столетий, не достигла еще двух дюймов. С того места, где я находился, справа и слева, спереди и сзади от себя, в радиусе, который мог охватить мой взор, мне удалось насчитать двадцать шесть гор, возникших в результате вулканических извержений и напоминающих по форме и высоте ту, на которую я поднялся.
Обводя глазами окрестности, я заметил у подножия другого потухшего вулкана развалины знаменитого старого монастыря святого Николая, где граф фон Ведер был столь радушно принят доном Гаэтано; место, хранившее подобные воспоминания, во всех отношениях было достойно нашего посещения. Поэтому, спустившись с Монти Росси, мы немедленно направились к монастырю.
Это здание было возведено, согласно Фацелло, графом Симоном, внуком норманна Рожера, самого прославленного завоевателя Сицилии, под именем del conte Ruggiero[24]по сей день известного каждому крестьянину. Некоторые ученые утверждают, что этот монастырь стоит на том месте, где в древности находился город Инесса; правда, другие ученые утверждают, что древний город Инесса стоял на обратном склоне Этны; между учеными Катании, Таормины и Мессины велась по этому поводу бурная переписка, и в итоге данный вопрос стал еще более туманным, чем прежде, так как каждый из эрудитов приводил массу великолепных доводов в подтверждение своей правоты. Когда я вернулся в Катанию, один из них спросил у меня, что думает об этом парижская Академия наук. Я ответил, что Академия наук, долгое время обсуждавшая этот серьезный вопрос, признала, что, должно быть, некогда существовали два города Инесса, возведенные в соперничестве друг с другом: один из них был построен наксосцами, а другой — испанскими сиканами; первый — на южном склоне, а второй — на северном склоне горы Этна. Ученый хлопнул себя по лбу, словно его осенила новая идея, бросился к письменному столу, схватил перо и принялся строчить объемистый том, который, как я впоследствии узнал, пролил яркий свет на сей важный вопрос.
