Один из трех дней, проведенных нами в Арле, был праздничным, а вернее базарным: в этот день там происходила ярмарка, на которой продавали овец. Сто двадцать пять или сто тридцать тысяч овец, пригнанных с равнин Кро, были помещены у подножия южных крепостных стен города. Это обстоятельство, само по себе имеющее небольшое значение, для меня как для любопытствующего путешественника оказалось очень интересным по своим последствиям, ибо оно заставило выйти из своих домов арлезианок в их праздничных нарядах; до этого времени я видел их лишь тогда, когда они шли за водой или пряли у своего порога. Около трех или четырех часов пополудни, предоставив наружные бульвары городским щеголям и денди, они заполнили улочки, неспешно прогуливаясь рука об руку рядами по семь-восемь девушек и останавливались то у одной, то у другой двери, чтобы посплетничать, образуя шумные и веселые стайки. Репутацию красавиц местные девушки вполне заслуживают, ибо они не только хорошенькие, но к тому же еще изящны и изысканны. У них тонко очерченные лица главным образом греческого типа, и, как правило, темные волосы и черные бархатные глаза, какие я видел только у индианок и арабок. Время от времени среди такой ионийской стайки мелькало лицо девушки сарацинского типа, с удлиненными глазами, приподнятыми у уголков, оливковым цветом лица, гибким станом и детской ножкой, или крупной дамы галльской крови, белокурой, голубоглазой, со спокойной и величественной походкой античной друидессы. Почти все они были со свежими, ясными лицами, как голландки, ибо влажный климат, который к тридцати годам вызывает увядание их недолговечной красоты, одаривает их теми белыми и розовыми тонами, какими обладают цветы, распускающиеся у берегов рек или растущие на болотах.
К несчастью для художников и поэтов, ищущих красоту и выразительность, эти грациозные дочери Белловеза, Эвксена, Константина и Абд-эль-Рахмана утратили часть своего очарования в тот день, когда они отказались от своего национального костюма, который, вбирая в себя все прошлое города, состоял из короткой туники девушек-спартанок, корсажа и черной мантильи испанок, туфель с застежками римлянок, узкого головного убора Анубиса и широкого галльского браслета. Из всего этого живописного наряда арлезианки сохранили лишь античные оригинальные головные уборы, которые, совершенно не соответствуя их платьям с высоким лифом и зауженными книзу рукавами с буфами, тем не менее придают лицам девушек особое своеобразие, полностью отсутствующее у их дружков. В арлезианцах нет ничего примечательного; именно поэтому обычно вспоминают о мужчинах Тарас-кона и женщинах Арля, так же как о римлянках и неаполитанцах.
Не удивительно ли, что из всего национального костюма от головного убора отказываются в последнюю очередь? Во всех морских портах Юга на улицах можно встретить множество турок и греков, отдавших предпочтение сюртукам и панталонам, но упрямо сохраняющих тюрбаны. Даже послы Высокой Порты ежедневно являют собой удивительную странность, показываясь в наших гостиных и театрах во французском костюме, но с головой, запечатанной греческой феской, словно бутылка бордоского вина.
Когда праздники или базарные дни перестают оживлять жизнь города с его древними руинами, он снова впадает в сон и снова покрывается своей римской пылью. Напоминающий скорее военный шатер, поставленный на берегу реки странствующими и утомленными поселенцами, чем живой город, Арль был императорским, а не самовластным городом. Разукрашенный и декорированный из-за прихоти, покинутый из-за причуды, этот город, похожий на брошенную королевскую любовницу, вот уже пять веков лишен смысла существования, без которого нельзя жить. Его местоположение на Роне, служившее для него источником богатств, когда в его стенах пребывал щедрый император или воинственный король, ничего не значит теперь, когда Арль превратился в третьеразрядный город. Во времена Республики и Империи Арль был охвачен какой-то неестественной и лихорадочной жизнью, ибо торговля, отброшенная от морей, отхлынула в реки и из экспортной, которой она была прежде, превратилась во внутреннюю; вот почему здесь, как и в Авиньоне, все моряки, грузчики и служащие портов — республиканцы, тогда как, напротив, дворяне, лавочники и крестьяне в основном карлисты. Эти различные политические воззрения разделяют город. Как и повсюду, верхний город, имевший первоначально феодальный облик, является аристократическим, в то время как нижний, который прежде состоял из хижин, скучившихся вокруг замка и постепенно сменившихся домами, не забыл о своем простонародном происхождении и почти целиком является демократическим.
Тем не менее Арль, перестав пятиться назад и перейдя вначале в состояние застоя, в наши дни стал понемногу двигаться вперед — еще медленно, нетвердым шагом и скорее со старческой немощью, чем с детской робостью. Хотя в городе восемнадцать тысяч жителей, в нем всего одна модистка и то не зарабатывающая своей торговлей себе на жизнь, и один книгопродавец, появившийся там только пять лет назад и держащийся на ногах лишь благодаря помощи торговых домов Экса и Марселя. До этого времени здесь продавались только молитвенники, которые разносили ярмарочные торговцы.
Вот почему, с нашей точки зрения, Арль следует считать не живым городом, а мертвым; все, что может быть предпринято для того, чтобы возродить в нем торговлю или промышленность, бесполезно и обречено на неудачу; Арль — место паломничества художников и поэтов, а не остановка в пути торговцев и путешественников. Королям Неаполя никогда не приходило в голову вновь заселить Геркуланум и Помпеи, и они правильно делали: гробница поэтична, лишь когда она хранит молчание, и самую большую торжественность ей придают тишина и уединенность.
Итак, Арль — это могила, но могила народа и цивилизации, могила, подобная захоронениям тех воителей-вар-варов, вместе с которыми погребали их золото, оружие и богов; нынешний город расположился лагерем на гробнице, и земля, на которой стоит его шатер, таит в своих недрах такие богатства, что на ее поверхности остаются лишь бедность и нужда.
БО
Однако в нескольких льё от Арля расположен город еще печальнее и уединеннее его. Автор «Карла Эдуарда» и переводчик Байрона, единственная литературная знаменитость родом из Арля, очень настойчиво советовал мне не покидать его родной город, не посетив этот древний «суд любви» Прованса, который дал подеста Арлю, князей — Оранжу, штатгальтеров — Гааге и королей — Амстердаму и Лондону. И потому, осмотрев все главные достопримечательности Арля, мы тотчас отправились в Бо.
Дорога в Бо полностью соответствует тому месту, куда она ведет: следуя вначале вдоль малого и большого Пе-люкских прудов, она какое-то время тянется рядом с римским акведуком, который начинается в горах близ Орго-на, пересекает дорогу в Экс чуть выше Эльзема, проходит мимо Сен-Реми и теряется в окрестностях Арля. Вместе с ней мы углубились в покрытую камышами и тростником пустынную местность, болотистая почва которой кажется дном бывшего лимана. Оставив позади Арльский акведук, мы двинулись вдоль Барбегальского, а затем начали подниматься в горы, такие же безрадостные, как и только что покинутая нами безлюдная равнина. В Мосане нам предложили перекусить, предупредив, что мы не найдем никакой еды ни в Манвиле, ни в Бо.
В полульё от Мосана, обогнув гору, мы увидели на вершине утеса, стоявшего посреди голой местности красноватого цвета, тот город, который мы намеревались посетить. По крутой извилистой тропе, ведущей наверх, мы продвигались вперед, не видя ни малейших признаков близости человеческого жилья и не слыша ни единого отзвука того шумного дыхания, какое свидетельствует о жизни города: дело в том, что люди и в самом деле ушли отсюда и несчастный город умер, по-настоящему умер, умер от заброшенности, истощения и голода, поскольку дорога, которая вела из Оргона в Арль и была артерией, подававшей кровь в его сердце, отклонилась в сторону или сама заглохла, когда Прованс начал терять свое величие; и тогда городу стало недоставать всего, что нужно для жизни, словно девушке, которая жила любовью и от которой любовь ушла.
