Переправу слонов, как самую трудную, оставили под конец. Пока они передвигались по земле, это грозное карфагенское вспомогательное войско послушно подчинялось своим погонщикам; но стоило слонам увидеть реку, как они, поддавшись инстинкту, пришли в беспокойство, задрав хоботы вверх и выказывая признаки страха, столь же пугающие, как и их ярость. И тогда Ганнибал придумал новое средство — он велел закрепить веревками и цепями у самого берега Роны два плота в сто футов длины каждый; к ним привязали два других плота, еще большего размера, но так, чтобы можно было в нужную минуту отрезать соединяющие их веревки; к этим последним плотам цепями были в свою очередь привязаны суда, находившиеся в пятидесяти футах от другого берега. Наконец, весь этот плавучий мост покрыли землей, такой же, какая была на берегу, чтобы слоны не заметили, что их заставили покинуть сушу, по которой они инстинктивно ступали без опаски. Когда эти приготовления были закончены, во главе стада поставили двух слоних, за которыми самцы пошли без всяких колебаний до крайних плотов. Как только они там оказались, по сигналу были перерезаны веревки, связывавшие плавучий и неподвижный плоты, и шлюпки, приводимые в движение веслами, потянули за собой слонов и перевезли их к другому берегу.
Однако не обошлось без минуты страшной тревоги: это был тот миг, когда шлюпки сдвинули с места плоты и эта живая масса отделилась от тропы, покрытой землей, которая ввела ее в заблуждение. Почувствовав движение почвы под своими ногами, слоны, испуганные и беспокойные, пришли в возбуждение и стали реветь; затем все они устремились к одной стороне плота и чуть было его не опрокинули, так что пять или шесть из них упали в воду. В это мгновение казалось, что все кончено, и у всех карфагенских воинов вырвался крик отчаяния; однако облегченный плот тут же выпрямился, а ушедшие под воду слоны появились на ее поверхности, подняв вверх хоботы и быстро плывя к суше. Через десять минут и плоты, и слоны пристали к другому берегу под рукоплескания всего войска.
Теперь мы оставим на время Ганнибала: он направляется на восток, и ему предстоит вторгнуться в центр европейских земель и пересечь Котские Альпы у Бриансона с той же удачливостью, а вернее с той же изобретательностью, с какой он пересек Рону у Рокмора; мы встретимся с ним позднее у Тразимена и Капуи.
История — это нечто великое и грозное, и она всегда впечатляет сильнее, чем воображение; благодаря ее памятным событиям поэзия навеки обосновалась на античных землях. Ничто не привлекает внимание к народам и странам, не имеющим никакого прошлого; вот почему Италия, Греция, Азия, Египет, эти старые развалины, при всем том, что они повержены, истерзаны и истощены, всегда возьмут верх над Новым Светом, хотя ему и дарованы девственные леса, огромные реки и полные золота и алмазов горы.
Посетив берега Роны у места знаменитой переправы Ганнибала, мы вернулись на дорогу к Авиньону, держа в руках книгу Полибия и поминутно оглядываясь, так как у нас не было сил расстаться с этой рекой, где нам все время казалось, что мы вот-вот увидим Ганнона с его нуми-дийцами и Ганнибала с его слонами. Впрочем, возвращаться быстрее нас заставляли первые порывы того столь опасного на Юге ветра, который Страбон именует Черным бореем, а современные писатели называют мистралем. По тому, как он завывал вокруг нас, ломая деревья словно щепки, было очевидно, что нам суждено познакомиться с одним из трех древнейших бедствий Прованса: как известно, два других — это Дюране и Парламент.
ДОБРЫЕ ЖАНДАРМЫ
Мы вышли на дорогу у маленького городка Шатонёф, насколько я помню, и обнаружили там наш кабриолет, который нас поджидал. Прогулка заняла больше половины дня. Пока запрягали лошадей, прошло еще какое-то время, так что мы смогли двинуться в путь лишь около трех часов пополудни, а нам оставалось проехать еще около шести льё.
Ближе к ночи мистраль задул с ужасающей неистовостью. У меня не было ни малейшего представления об ураганах на суше, и я вообще не знал, что такое бывает. Конечно, я читал у Страбона, как melamboreas[36] (таким именем он назвал ветер) вихрем взметал камни Кро словно пыль, уносил, как это могла бы сделать стая орлов, баранов, пасшихся в долине, и сбрасывал римских солдат с их лошадей, срывал с них плащи и шлемы, но все это я принимал прежде за преувеличение античного автора, за поэтический образ в духе Гомера и Геродота — из числа тех, впрочем, с подлинностью которых приходится соглашаться каждодневно. Теперь я вынужден признать, что владыка этого края, мистраль, имя которого происходит от слова «маэстро», постарев, ничуть не утратил своей мощи; удивительно то, что он не дует все время с одной точки горизонта и, несомненно сообразно извилистости гор, сквозь которые ему приходится прорываться, меняет направление; поэтому он налетал на нас то сзади — и тогда толкал карету, как это могла бы сделать рука великана, то спереди — и тогда останавливал наше движение, несмотря на все усилия лошади; иногда, наконец, он дул сбоку, грозя перевернуть наш экипаж словно лодку на воде. Мы в самом деле пребывали в удивлении, которое походило на изумление и разделялось нашим возницей, поскольку он никогда не ездил до Авиньона и не имел представления об этих ураганах, выдыхающихся на подступах к Оранжу и никогда не достигающих Баланса, где мы его наняли. Наше положение усложнялось еще и тем, что ледяное дыхание мистраля приносило с собой резкий холод, незнакомый жителям Севера: вместо того чтобы проникать через кожу внутрь тела, он вначале пробирает вас до мозга костей, а затем вводит в оцепенение. Уже совсем стемнело, когда мы решили было остановиться в гостинице на дороге, но, услышав, что нам остается пострадать всего час, чтобы добраться до Авиньона, тронулись дальше.
Примерно через час мы действительно заметили вдали какую-то темную плотную массу, но наш возница, подъехав ближе, сказал, что это не может быть город. Впрочем, стало так темно, что разглядеть ведущую туда дорогу было невозможно. Кучеру не стоило никакого труда склонить нас к своему мнению, так как мы, полуживые от холода, не имели ни сил, ни желания с ним спорить. В итоге он победоносно продолжил путь, и порывы мистраля, на минуту приостановленные темной массой, которую мы миновали, вновь принялись неиствовать вокруг нас. Мы ехали так еще час; усиливающийся холод, подобно ревматизму, проникал в наши суставы; в особенности сильной была боль в коленях, исторгавшая у нас крики. После этого часа пути прошел еще час, но Авиньон так и не появился, и по-прежнему дул мистраль. Наш проводник начал понимать, что он мог ошибиться и что темная масса, мимо которой мы проехали, вероятно, была Авиньоном. Поскольку в любом случае это был какой-то город, мы приказали вознице поворачивать назад, однако он возразил нам, что если это Авиньон, то мы все равно не сможем попасть туда до утра, ибо час, когда въездные ворота в город закрывались, уже миновал. Это была грустная новость. Провести остаток ночи на открытом воздухе означало, учитывая то, как быстро мы впадали в оцепенение, подвергнуть себя опасности не проснуться на следующий день вовсе. Тем не менее по ходу этого спора мы продолжали двигаться вперед, как вдруг наш кабриолет замедлил ход и чей-то голос приказал нам остановиться. Какое-то мгновение мы с Жаденом думали, что это, возможно, грабители, но при нашей немощи у нас не было сил дотянуться за лежащим сзади оружием.
— В чем дело? — спросил возница.
— Куда вы направляетесь? — произнес тот же голос.
— В Авиньон.
— Вы хотите сказать, в Марсель?
— Нет, черт возьми! — вмешался я. — Мы направляемся именно в Авиньон!
— Вы его проехали и находитесь в двух часах пути от него.
При мысли, что уже два часа назад мы могли оказаться в постелях, а главное, что нам предстояло еще два часа добираться до них, у меня появилось безмерное желание убить нашего кучера.
— А кто вы такие? — услышали мы другой голос.
